Поэзия

 

 

 

 

Шёл пО лесу биолог, а сзади шёл барсук – в надежде, что инстинкты всегда его спасут. (Спасали не инстинкты, а выпуклость Земли.) Барсук не торопился, – и так они и шли: сперва ступал биолог, в чьей бороде седой мог жить не только полоз, но также козодой, неся в своём заплечье увесистый рюкзак, сползающий нередко (куда – нельзя сказать), и, словно потерявшись в нехоженом лесу, жёг на привалах сучья и жарил колбасу, затем по-пионерски тушил свои костры и оставлял объедки, – меньшИм друзьям дары.

 

А следом шёл барсучий неприручённый зверь (поскольку это правда, ты мне, читатель, верь!) и вслушивался чутко, надеясь на инстинкт, как если бы инстинкты могли его спасти. Биолог не терялся, а просто делал вид; он шёл не развлекаться, но барсуков ловить, – чтоб содержать в неволе, им заражая кровь, и получать вакцину для спятивших коров. Он нёс с собой ловушки, капканы, западни, потел и через спутник начальнику звонил, передавая сводки с хвостом координат, при этом батарейки не забывал менять (как будто ртутью лесу выплачивал кредит); – барсук, идущий следом, их часто находил.

 

Вот так они и шли, и пришли к большой норе.

 

Биолог был уверен, что этаких зверей в лесу не существует, а потому – достал ловушки и, капканы расставив по местам, прилёг за ближней ёлкой, чей ствол был сучковат, настроившись пить пиво и колбасу жевать. ...Вдруг я засуетился – и вылез из норы, хоть был суицидален, по сути, мой порыв, и, сразу ухитрившись ногой капкан поддать, ужасным басом гаркнул: “Не смей сорить, мудак!!!”

 

Допустим, лёг под ёлку биолог молодой, измучен тёплым пивом, отросшей бородой, и думает угрюмо, что в жизни всё не так... И вдруг – как гаркнет кто-то: “Не смей сорить, мудак!!!”

 

От нервных потрясений недолго до беды.

 

А тут барсук приходит, с природою един, – биолога кусает (предчувствуя обед) за место, что французом зовётся "une baguette". Возможно, дух колбасный причиною всему, барсучья близорукость, арбореальных муз неукротимый юмор, – но вопль ТАКОЙ потряс окрестности, что птицы кружились целый час над лесом, не решаясь спланировать назад. Биолог в это время предпочитал – бежать, придерживая скипетр свободною рукой, и вёл переговоры с больницей городской – о пользе трансплантаций и процедур иных.

 

Барсук бежал вдогонку и линию спины биолога – старался из вида не терять. И так они бежали, должно быть, целых пять погонных километров, покуда вертолёт не стал кружить над лесом. Тогда барсук залёг – и наблюдал, как, с воем, прицепленный к ланже, биолог чертит небо, закатное уже.

 

А я сидел у входа в заветную нору, оборотясь к востоку, где неразменный рубль (точнее – полумесяц) нас обращал в ислам, а лес, большой и дикий, окутывала мгла... И было так покойно и тихо на душе, как если бы в сансаре текло миров – не шесть, а восемнадцать тысяч, и в каждом – плыл закат, и "no time like the present" стал "no time like the past", а позже превратился в "no any other time"...

 

Я отпускал и слушал, прощался и встречал, и, повалившись навзничь, на мириады звёзд уставившись, не помнил – ни на один вопрос ответов, не пытался – хранить любой ценой; они вели, ветвились,   о н и   я в л я л и с ь   м н о й , – все триллионы тропок, все гео-времена... Я выдохнул – и понял:

 

барсук меня узнал.