Поэзия

 

 

 

Возвращаюсь потихоньку
К вам, мои воспоминанья.
Сон, кошмар ночной растаял,
Где пятнистая пантера,
Смерть сама, со мной играла.

Возвращаюсь к вам, хореи.
Помогите мне! Простите
Недостойному измену!
Ведь простил Христос когда-то
Трижды слабость человеку.

Больше я желать не буду
Удовольствий, развлечений.
Легкомысленного счастья
Пить шампанское не стану.

Снова буду глуповато,
Виновато улыбаться,
И стакан с томатным соком
Покупать в буфете школьном.

 

 

 

 

Что-то я совсем забросил
Лет далёких описанье;
Школы чёрные паркеты
И паркеты золотые:
Отциклёваны-натёрты;
Двери белые: как осень –
Краской пахнущие; парты,
Исцарапанные ручкой
Остропёрою, влюблённой...
Что-то я не вспоминаю
Доску глянцевую с мелом,
С огромадною линейкой,
Что держала в ручке белой
С кружевной манжетой – Ира.

Ира – та, что Форнариной
Станет грустно-грациозной…

 

 

 

 

Всё осталось там, на тихой
Бернской улице. Когда-то
Магазинчик райских птичек
Свиристел, свистал и булькал,
Клетки шумные качая.
И актёр, в плаще коротком,
Задержался у витрины,
И поглядывал на окна,
На цветок конспиративный.

Тот цветок я взял на память
И поставил на окошко.
Это – знак моей печали
По ушедшим поколеньям.
Может, кто-нибудь приметит
И зайдёт к поэту в гости.
Даже если это недруг –
Станет другом мне сердечным.

 

 

 

Ты прости меня, дневник,
Через годы, через дали!
Я марал твой чистый лик,
Вырывал листы-печали.

Ты страдал, уже с утра
Красной пастой нарумянен,
И чернильного пера
Гневом праведным поранен.

Ты прости меня, рояль
В зале актовом! Немножко
Мне потёртой крышки жаль,
Жаль колёсика под ножкой.

Мы ходили далеко,
За туманом пропадали…
Западали глубоко
Эти клавиши-печали.

Ты прости меня, дружок,
Чудо бантик издалёка!
Съем в столовой пирожок,
Выпью яблочного сока.

Чуть разбавлен он водой...
Да и я не молодой;
Жаль буфетчицы в уборе:

Кокон марлевый над ней…
Вот она за дымкой дней
С грубой нежностью во взоре.

 

 

 

 

Дождь осенний за окошком.
Лампа в доме, темнота…
Успокой меня немножко,
Юность, нега, Красота!

У тебя в косичках свитых –
Банты-бабочки дрожат,
У тебя в очах сокрыто
То, что вслух не говорят…

У тебя в глазах тревога
Лани, маминой ещё…
И бретелька-недотрога,
И смущённое плечо.

 

 

  

 

Говорят мне: невозможно
Так писать стихи, как пишешь
Ты серийные хореи.
Так слагать: без вдохновенья,
В миг любой, когда захочешь,
Поцелуя не дождавшись
Целомудренной Эрато.
Отвечаю им: не славно
Ждать мне юной поцелуев,
Да и время поджимает:
В верхней колбочке Эрота
Золотой песочек тает;
Колба нижняя по горло
Уж полна песком опасным.

И к тому же, и к тому же
Нет нужды мне ждать у моря
Ветра, волн благоприятных.
Я давно носим стихией;
Берег виден мне порою,
Но лишь к берегу направлюсь,
От него меня уносит
Вдохновение, которым
Мне завистники пеняли.

Так что снова по желанью
Своему вхожу я в двери
Шумной школы, где Эрато,
Надевает босоножку:
Ремешок, стопу стянувший,
Закрывает на замочек.

 

 

      Канады

Вот уж заморозки. Осень,
Вдруг, зимою обратилась.
Ветер северный ударил
В ноздри свежею струёю
И повлёк воспоминанья
Ледяным хрустящим шлейфом.
Словно Снежной Королевы
Сани в выси пролетели
Над вечерней черепицей;
Будто девочка в шубейке
Пальчики дыханьем греет,
И бредёт, бредёт сквозь вьюги
В царство Снежной Королевы.
Там, во льдах застыло сердце,
В лыжной шапочке, поэта.

Не растёт он, не взрослеет:
Вот уже полвека с лишним
Он из правильных ледышек
«Вечность» складывает слово.
За холодный мир в награду –
И хоккейные канады.

 

 

   Чёрно-белые фото
 

Что осталось мне на старость?
Три-четыре чёрно-белых
Фотографии в альбоме.
Достаю их, достаю их
Иногда – поочерёдно.
Вот в платочке с детским взглядом
Ты стоишь – и смотришь грустно.
Ира, кто тебя обидел?
(В рубчик хлопковый колготки,
Курта детская болонья).
Разве можно, разве можно
Обижать, на слабых ножках,
Оленёнка, что уткнулся
Носом в вымя оленихи?..
Поздно, поздно спохватился
Я обидчика лихого
Отыскать в холодном мире:
Ослабели мышцы, кости
Ломит долгими ночами.
Хладный мир глаза ломают
Истончившейся сетчаткой.
И одна отрада только:
Так же немощен обидчик…

На другом старинном фото
Ты, одна, за фортепьяно.
Профиль. Шёлкова кулиса
Нежно щёку прикрывает
И в пучочек на затылке
Собирается любовно.
Я не знаю, что за звуки
Ты печально извлекаешь,
Нежно клавишей касаясь,
В белой блузе, в прошлом веке.

 

 

     Лягушки

Остролистая олива,
Ты от солнца не защита.
Под тобою не комфортно
Семикласснику садиться.
Он под яблочки златые
Прихапиловского сада,
В форме школьника, садится
Достаёт он сигарету,
Спичкой чиркает – и курит…

Этот сад, почти что райский,
Слушал лязги вагонеток,
Стук дрезин и коренастых
Дизельков зелёно-красных.

Вдоль Хапиловки-болотца
Рельсы тихие тянулись.
Там бродили мы, охотясь
На лягушек сладкогласных.

Много отдал бы сейчас я,
Чтоб лягушки, пучеглазы,
Песни брачные запели.

 

     Телеспектакль

Что за чудо, что за прелесть
Перед телепередачей
Неприглядная заставка
Из рогожки домотканой!
А по ней названье фильма
Лентой пущено гимнастки…

Что за прелесть, что за чудо
Тишина телеспектаклей,
Бедность средств – и обстановки
Аскетическая скудость.

Вот космический корабль
Изнутри – иллюминатор
Чёрен. Руки на коленях,
Тихо женщина, в шиньоне,
Смотрит в стену неподвижно.

Туфли с мысом округлённым,
Отрешённый взгляд – за ушко
Завиток волос завился.

За стеной фанерной – космос,
Дух печали непонятной,
Бесконечности хранитель.

 

 

 

Ну зачем подняли греки
В небо звёздное героев
И цариц, царей, царевен –
И богов своих кичливых?
Сплетни носятся по небу:
Вся вселенная грохочет –
Плачет, молится, смеётся,
Лает, рыкает и блеет,
И ревёт медвежьим рёвом.

Мой мечтательный подросток,
Если вслушаться – услышишь
Пенье девушки: прекрасный
Голос небо заливает…

Мой семейственный мечтатель,
Если вслушаться – услышишь
Пенье женщины: прекрасный
Голос небо заливает…

Мой философ поседевший,
Если вслушаться – услышишь
Пенье: ангельского хора
Стоны небо заливают.

 

 

 

Выручай, как выручало,
Время чистых впечатлений,
Мимолётных встреч глазами,
Где влюблённости приветы!
Выручай, не то пропал я
В мире страшном. И ночами
Не снести мне, не развеять
Скорбной старости видений.

Одиночество подкралось,
Кошкой ластится бесшумной,
И урчит, когда поглажу.

В дверь раскрытую без спросу
Входит с палочкой с набойкой,
Низко сгорбившись, Дряхленье.

Выручай, на стопы скорый,
Мой хорей, быстрее ветра!
Разметай, развей тревоги,
Недостойные поэта!

 

 

 

Я рассматриваю фото
Пятьдесят седьмого года.
Вот Халтуринская; повдоль
Рельсы линии трамвайной.
Пешеход в широких брюках,
В шляпе гангстеров Чикаго,
Адаптированной ловко
Под черкизовских совслужев.
Видно вышел он из дома
Деревянного, калитку
Закрывая на вертушку.

А вот в этом двухэтажном
Доме с каменной основой,
Где второй этаж из брёвен,
Обитала тётя Груша.
Чай она пила из блюдца,
Самовар кипел старинный.
Чайник фыркал из фаянса
На его резной макушке.

Улыбалась Аграфена...

Или это мне приснилось?
Или кто-то рассказал мне?..
До рожденья мне четыре
Года; мамочке семнадцать.
У неё глаза, как бархат,
С тихим блеском, а улыбка
Женской школы выпускницы,
В серой кофточке домашней.
А причёска – словно ветер
Причесал расчёской частой.

Для чего-то это нужно,
Чтоб я в памяти оставил
Маловажные моменты.

Может быть, чтоб, вспоминая,
Очищающие слёзы
Пролил я – и обжигали
Слёзы – милые изломы
Пожелтевших фотографий.

 

 

                        В.Т. Кудрявцеву

Ну куда запропастилась
Эта комнатка, где книги,
Полня шкаф под полиролью,
За стеклом пестрели чудно?
Мы с тобой отодвигали
Тяжкое стекло по рельсе,
В выемку засунув пальцы,
И потом болели ногти,
Пальцев кончики немели.

Доставали мы с тобою
Книги тяжкие, в которых
Говорилось о бушменах,
Занимавшихся охотой,
Ядом высохших личинок
Наконечники питавших.

Говорилось в этих книгах
О беременности, родах;
Странных органов рисунки
Тайный текст сопровождали.

Если б только знал твой папа
Психологии профессор,
Если б мама вдруг прознала,
Школ рачительных инспектор,
Что за книги мы читаем,
Что за вкладыши чаруют
Любознательных подростков!..

Но доклад, быть может, делал
С кафедры Товий Васильич,
Иль симпозиум научный
Посещал он в это время…
А потом шумел симпосий,
И шампанское шипело…

Мама в здании кирпичном
В это время, в кабинете
Принимала Бубу с просьбой
О каких-то школьных льготах;
Канотье снимал Касторский
Пред Татьяной Николавной.

Так прошло и наше время,
Время внуков наступило.
Но уже не будет шкафа
Полированного; книги
Жук поест чердачный, дачный.
Им заменит книги гаджет.
И не долго удивляться
Будут внучики бушменкам.

И тому, что мама с папой
Задержались на работе.

 

        ***

В жизни нечего бояться

Тем, кто ходит налегке:
Наши песенки пылятся
На старинном чердаке.

Там Сосницка, там Куницка,
Штирлиц, в бороздах кругов.
И Никулин там пылится,
И несчастный Чистяков.

Жрец Психеи многоумной,
От вредителей храни
Эти смолкнувшие думы,
Эти солнечные дни.