Поэзия

 

Восьмитомник Блока синий
У меня стоял на полке.
С плутом рядышком – Жиль Бласом,
С хромоногим бесом рядом.
Тут же «Мифы и легенды»
Целомудренной Эллады;
Аполлон златоколчанный,
В пышных бёдрах, Афродита…

Тут же – Диккенс немудрёный
Букли правил над ушами;
Копперфилд простосердечный,
Впрочем, влюбчивый – на полке,
Застеклён, молчал до срока.

О Руссо молчал Фейхтвангер,
Но уж если открывал он
Уст язвительное жерло,
То, как девственник, философ
Красной краской заливался.
В первобытную эпоху
Он душою устремлялся,
Где рога носили только
Антилопы и бизоны,
А французы не носили.

Блок пришёл ко мне в Субботу
Или в Пятницу – не помню.
Он, высокий и кудрявый,
Помолчал – и томик вынул
Из пальто. Ах, это были
О Прекрасной Даме строки.

С этих пор я стал поэтом,
Классным дамам угождая,
Милым девушкам, в косичках,
Или с тяжкими пучками,
Или в локонах кручёных,
Словно шёлковая пряжа,
Или с длинною косою,
Перекинутой наперед.
Или – с брови скрывшей шторкой,
Что так любят поэтессы…

Словом, милые хариты,
Вас любил любовью ранней
Озорной хорей-подросток.

 

 

 

 

На ночном разъезде

 

На разъезде, ночью давней
Просыпаешься от стука
Колеса: толчок последний –
И встаёт купе на месте,
Дверью рельсовою стукнув.
А в окно – сердитый голос:

«Третий, третий эс-эр-третий,
Путь свободен, путь свободен…» –
Женский голос незнакомый,
Ночь шумливую погладил.

«Пятьдесят четвёртый, скорый,
Заходи на путь девятый!
Путь свободен, путь свободен...» –
Женский голос незнакомый
Ночь шумливую погладил.

На разъезде, ночью давней
Засыпаешь ты – и к югу
Твой ночной несётся поезд.
Стук колёс под нижней полкой
Убаюкивает чудно.

И во сне, и через годы,
В веке новом, равнодушном
К ветру тёплому и морю,
Долго, долго слышен голос –
Женский голос незнакомый:

«Третий, третий, эс-эр-третий,
Путь свободен, путь свободен…»

 

 

Если б чудом я вернулся...

 

Если б чудом я вернулся
В то таинственное время,
Если б цепкие кружочки
И упругая пружина
Время вспять бы повернули,
Стрелки, с фосфором, пустились
Справа круг свершать налево! ...

Ах, я б деве некрасивой
Соловьиные слагал бы,
Чайной розочке – напевы…

Я бы, в кружевной манжетке
Ручку взял бы нежно в руку…
Я бы, я бы… Понапрасну
Сколько времени я тратил!

Всё искал, ходил далёко,
А прекрасной, некрасивой
Девы рядом не заметил.

 

 

 

 

 

                   моим зоилам

 

Снова автора "хореев"
Упрекайте в многословье!
Вместо лавра связку змеев
Снова вешайте на шею!

Смейтесь холодно-притворно:
Ведь её простая шпилька
Из пучка, что пал на спину
Тёмно-русыми ручьями,
Мне ценней сокровищ мира,
Дня насущного реальней.

Рано шутите: Овидий
Среди варваров обжившись,
Мир в душе к концу обретший,
Много поздних откровений
Поместил, как в трюмы, в строки:
Дидактические песни
Долго в плаванье звучали…

Написал «Орешник» скорбный,
Уязвляемый камнями,
А в «Науке рыболовства»
Описал подробно, ярко
Рыб морских и дивных гадов.
 
Даже женщинам капризным
Он умело дал советы:
Как использовать на деле
Притирания и смеси,
Свежесть кожи сохраняя.

Что за живопись по воску!
Что за чудо, в гибких свитках,
Дидактического стиля!

Смейтесь же теперь, зоилы!
Упрекайте в многословье
Уязвлённого любовью,
Мир обретшего, подростка!

 

 

 

Необычный вирус

 

 

Вирус новый, необычный,
Вывел старого из строя,
Мир любившего, поэта.
Наподобие глубинной
Бомбы он под микроскопом,
Но работает он тихо,
Подбирается он долго,
И даёт он рецидивы,
И не хочет расставаться:
Хочет властвовать всецело
Над стареющим поэтом,
В мозг уныньем проникая.

Чудо-молодость! Болезни,
Приходили вы ко благу:
Не вставать поутру в школу,
Не хватать колы и двойки,
Не стоять на педсовете
Пред директором орущим,
Как разбойник перед плахой.

…Тёр я градусник холодный,
Чтоб поднять температуру
В медицинском кабинете.
В йод макал я жёсткий сахар,
Клофелин глотал прозрачный.

Так хотелось заболеть мне!
Вот теперь за то наказан:
Мне не надо столбик ртути
Поднимать вручную – треньем,
В йод макать пилёный сахар,
Клофелин глотать прозрачный.

Уж полвека я болею:
Как давно я не был в школе!
Как скучаю я под вечер
По тебе, в постели лёжа.

2024

 

 

 

 

***

                   

Что-то скучно, что-то грустно…
Не встряхнёт меня от сна
Даже тёмная робуста
Конголезского зерна.

Не нальёт мне виночерпий
Ослепительный стакан.
Не зачнут ночные черти
Свой паскудный балаган.

Помолясь пойду я в дали
Вдоль железной колеи, –
Где ни грусти, ни печали,
Ни Хапиловки-змеи.

_______________

Хапиловка – речка вдоль узкоколейки,
ныне загнанная в трубу.

2020

 

 

 

 

 

 

                           В.Т. Кудрявцеву

Вальса чудного уплыли
Саркастические волны.
Золочёные кулисы
Бархат сдвинули тяжёлый.
Наконец-то, наконец-то
Перерыв: в буфете будет
Бутерброд с икрой янтарной,
С колбасой сырокопчёной;
Лимонад шипучий, с газом:
Ледяные иглы в горле;
На резном бумажном блюдце –
Пусто-жирные эклеры
Под ленивою глазурью;
Будет чёрная "картошка"
С чайной розочкой из крема,
И "песочное"  с вареньем,
Что во рту коржами тает...

И продолжится спектакль –
Превосходнейшее действо,
Где затейливые маски
Нас любовью окружают.
Голосят они, смеются,
Слёзы льют они притворно.
Но мы верим безусловно
Им, товарищ мой старинный.
Верим им уже полвека,
Даже чуточку и больше,
Чем бы следовало верить
Маскам театра былого.

 

 

 

Меж зелёных лип

 

Ай да Пушкин!.. Вот образчик
Власти над капризной Рифмой:
Мысль его не улетает,
Нимфой лёгкою влекома.
Сам он деву эту держит
В нежной строгости – недаром
Столько вчерне исправлений:
Чуть ещё – сольются строфы
В кляксу чёрную сплошную…

Равновесие! Терпенье
С вдохновеньем стало вровень.
Вдохновенье – с пониманьем,
Что гармония златая
Достигается работой.

Я же строчки отпускаю
С Рифмой лёгкою на волю.
Стих уносит, быстронога,
Не надев сандалий, нимфа…

Мне терпенья не хватает
В шестьдесят два года с лишним.
Прожил жизнь – не научился
Я усидчивости школьной.
Прожил жизнь – и снова в школу
Я иду меж лип зелёных…

 

 

 

Таня Ершова

Таня в школу не ходила,
Таня смуглая болела;
А когда на день ли, на два
Приходила – приносила
На худом лице два чёрных,
Два, с огнём чудесным, взгляда…

За год Таня появлялась
В школе – раз, быть может, десять.
Дома делала уроки;
Приходила – получала
Твёрдые свои четвёрки.

Что запомнилась мне Таня
По фамилии Ершова –
Много лучше посещавших
Ежедневно нашу школу?
Словно названой сестричкой
Мне болезненная Таня
На закате горьком стала…

 

 

 

Фра Филиппо

 

                                       Ире

Фра Филиппо Липпи славный,
Все твои мадонны чудно
На Лукрецию похожи,
Что когда-то ты похитил
Из келейки монастырской.
Пухлолицему Младенцу
Сходство ты придал искусно,
Помолясь, с самим собою.

Так художник вдохновенный
С Божеством себя равняет;
Холст – с пустыней мирозданья,
Кисть – с томлением любовным,
Мысли – с Промыслом чудесным.

Если бы мечты подростка
Обросли тяжёлой плотью,
Если б стал я живописцем, –
Я бы всем портретам женским
Сходство придавал с тобою,
Русоглазая мадонна,
А себе нашёл бы место
На руках твоих молочных,
У груди печальной, дева... 

 

 

 

К Хореям

 

Поглупели, постарели
На лицо мои хореи.
А давно ль, как иудеи,
Были вы умны, хореи?
И вас не было мудрее
До самой Гипербореи…

Космоплавания чудо,
Уносились вы туда,
Греку смертному откуда
Не вернуться никогда.

Средь созвездий отощалых,
Потерявших кровь и плоть,
Натерпелись вы: устало
Стали в ступе чушь молоть…

Я прощаю вам, ребятки:
Сам я – розовый глупец…
Но простит ли критик гладкий,
Из...мудрившийся вконец?

 

 

 

 

Звёзды, звёзды – несть числа им.
Словно там, за чёрной, плотной,
Краской пахнущей бумагой –
Ночничок-грибок; подросток
Озорной натыкал дырок
Острым гвоздиком сапожным.

Но не чёрная бумага
Из цветных рулонов – чудо-
Магазинчика: при входе
Пять ступенек деревянных.
И не гвоздь сапожный острый
Из ржавеющей коробки,
Где томилась в заключенье
Вязкая халва когда-то.
Не ночник с округлой шляпкой,
Что светил на шрифт, волшебно
Превращающийся в сказку
Близоруконькой прабабки.

Нет: Вселенная, глухая
К вечным жалобам поэта.
И к тоске его всегдашней.

И к морозам, что дарили
Лёд и пламя поцелуя.

 

 

 

 

 

 

Что за милая забава
В кабинете, где лианы
Окна школьные увили,
Наблюдать под микроскопом
Срез арбуза розоватый! –
Двигать трубку с окуляром
На бактерий, в лапках тонких!

А потом, как свет погасят
И глухие спустят шторы,
Фильм научно-популярный
На стене смотреть под стрёкот
Аппарата, над которым
Диски с плёнкой шевелятся.

Помнишь? внешности еврейской
Женщина-киномеханик,
Помнишь? – с усиками, что-то
Нежно прозванная нами
Кинодойкой – вся чернява?..

Вспоминается мне что-то
Этот стрёкот стрекозиный
Ленты; луч пылящий света;
Голос диктора, трещащий
Из времён послевоенных…

Помнишь сухонькую птичку
Ростом метр тридцать с гаком?
Помнишь птичку-невеличку
С иудейскими глазами?

 

 

 

 

 

Надоели, надоели
Песни мялинского Леля:
Голосят они напевно,
Но зато и ежедневно.

Хуже пареныя репы!
Ах, от них укрыться где бы?
В море ли, на побережье?
Или в бомбовом убежье?