Комментарий | 0

Стихотворения

 
 
***
 
С точки зренья шмеля в середине цветка,
изогнувшего стебель дугой,
даже этот, ничем не приметный закат
зреет каплей нектара тугой.
Чтобы только остаться один на один
с неразгаданной формулой дня,
чтобы тени длиннее: суровых осин —
и моя, с точки зренья меня.
Под бумажным плафоном, на ощупь, едва —
то сплавляла меня, то звала;
и мозги мне запудрила напрочь, и два
бутафорских прозрачных крыла.
И не мог ни взлететь, ни поднять головы,
ни подумать: хочу ли ещё?
Три листа распластались. Лесные стволы
сплетены ядовитым плющом.
Как пять пальцев своих я тебя изучил,
след росы на руке сладковат.
Пусть на ощупь, как шмель — только хватит ли сил
сквозь ничем не приметный закат?
Чтобы восемь часов на исходе витка
потянулись нектаром тугим.
С точки зренья шмеля в середине цветка;
с точки зренья меня перед ним.
 
 
***
 
Кленовый свод, побитый синевой —
весь лес повис в росе и птичьем свисте.
И гусеницы — там, над головой,
(клянусь, я слышу!) поедают листья.
Прими меня: как солнце, как росу;
прими меня, как сладкую микстуру
лесной травы. Прими меня в лесу
за волка. Приручи, и волчью шкуру
примни на мне, как приминают мох,
на шею мне набрось свой узкий пояс —
и я пойду с тобой, и, видит Бог,
у ног твоих я лягу, успокоясь.
 
 
Бостонская элегия
  
"Подождите: Лермонтов, значит, мучитель.
Тютчеву — стрекозу;
с одышкою — Фет".
Лазарь Моисеевич — старый учитель
на скамейке с ворохом русских газет.
На скамейке в бостонском парке.
Над речкой
пахнут незнакомо чужие кусты.
Строго через мост — к остановке конечной
красные вагончики едут пусты.
Вдоль по небу ходят тяжёлые тучи,
отражаясь пятнами злыми в реке.
А старик бубнит на великом, могучем,
никому не нужном своём языке.
 
 
Из Нового Света
 
Когда по небу белой полосой
летишь, летишь, пространство распечатав,
кто пожалеет горизонт пустой
одной тоской соединённых штатов?
Кто этот материк в лесных заплатах,
простроченных дорогой скоростной,
объяв — поймёт, и, приютит — заплакав,
и пустит, пустит в сердце на постой?
Не торопись. Не ёрничай. Постой.
Смотри, как ровны, выпуклы, покаты
огни, огни дуги береговой
среди печали звёздно-полосатой.
Смотри, как острова замысловаты:
как с этой стороны темно, а с той —
закат, закат склонился виновато
тяжёлым солнцем над травой простой.
 
 
 Марлен
  
Wenn die Soldaten
Durch die Stadt marschieren
 
 
Марлен, Марлен! Отмеряно у тлена
мгновенье только. Серебрится пена:
воды не жаль, и веников не жаль.
И мыльная всплывает гигиена
на киноленте Лени Рифеншталь.
Там мальчики немецкие. Хрусталь
воды озёрной, и луга, и сено.
Вот, есть ещё плечо — и есть колено;
глаза пока глядят и смотрят вдаль.
А там, вдали — окопы и гангрена,
огонь, геенна; чернозём и сталь.
И никому не выбраться из плена.
Марлен, Марлен! К чему моя печаль?
 
 
  
***
 
Не бойся ничего. Мне страшно самому.
Щерблёная луна опять кривится в кашле,
но отражённый мир в ночном окне — не наш ли?
А тот, что за окном — не вторит ли ему?
Не бойся ничего: похоже по всему,
что с темнотой давно заводит время шашни,
и часовые сна не стерегут на башне
часы, а всё идут. Идут по одному.
Не бойся ничего. Хотя до слёз пройму
тебя тоской о том, какой я тоже зряшный,
что жарко и темно, как в битве рукопашной —
и не забрать с собой ни сумму, ни суму. 
Не бойся ничего. Я тоже не пойму,
что силится ожить в наброске карандашном:
попробуй толковать! Сгорает день вчерашний,
и мы, в который раз, не плачем по нему.
Не бойся ничего. Наверно, потому,
что мысли не страшны, а домыслы не страшны.
В истошной тишине — все звуки бесшабашны.
Не бойся, ничего. Мне страшно самому.
 
 
***
 
Заметил ты, как схожи невпопад
с огнями звёзд окошки городские?
Как серебристы млечных эстакад
огни потусторонние, пустые?
Как удивлённо с угасаньем дня
меняется пространства перспектива?
Как горизонта линия плаксива?
Закрой глаза, смотри — она в огнях.
Погаснет день: поблёкнув, догорят
все звуки голосов, слова простые —
река покроет рябью всё подряд,
и фонари застывшие остынут.
Смешаются в одном предсмертном сне
с огнями звёзд, и с огоньками окон
и день, и ночь; и бабочка, и кокон —
закрыв глаза, увидишь их ясней.
Вдоль серебристых млечных эстакад
в последнем сне за горизонтом тая,
заметишь ли, как схожи невпопад.
и яркий свет, и темнота слепая?
 
 
 
 Непамятник  
 
Я памятник себе — и больше никому.
Любезен буду тем, но нелюбезен этим.
Пусть зарастёт ко мне, и прорастёт вокруг —
там, с высоты столпа, никто и не заметит.
Приподнялись над всем ночные этажи:
кто требовал винца, кто торговал венцами.
Я тот, кто просто жил — любовью дорожил —
оспаривал глупца с такими же глупцами.
И в мой жестокий век, и в твой жестокий век,
и в наш жестокий век — все звёзды нам мерцали,
но — беспробудным сном утяжелённых век —
не пробудил ни ты, ни я, ни те, что с нами.
Ни финн, и ни калмык, — ни гордый внук славян:
сам по себе стою — не вылепленный в глине,
не в бронзе отлитой, не в камне изваян —
не во главе угла, и не посередине.
 
 
Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка