Триада
Сергей Пахомов (20/10/2022)
Сальвадор Дали. Эвтерпа. 1971
ТРИАДА
Соматика
Соматика холма, он сумрачен и снежен,
Соматика сома, который был да сплыл...
Есть берег у реки, у моря – побережье,
Есть огонёк в печи, стремящийся в распыл.
А осень, веселясь, усердно корчит рожи,
Пороша не спешит, в кривые зеркала
Оглубиневших луж на каменистом ложе
Глядятся лишь церквей крутые купола.
И звезды в небесах напоминают клевер,
И в шелесте листвы рождаются стихи,
И трудно отделить зерно луны от плевел
Свинцовых облаков, застрявших у стрехи.
Привратники-стога сошлись у переправы,
И, паводка боясь, оскалили шесты...
Я вижу из окна сквозь сдвоенные рамы
Замёрзшие пруды – гигантские следы
Того, о ком прочёл вчера я сказку на ночь.
Неужто здесь бродил ужасный Блендербор?..
Соматика звезды... Звезда упала навзничь
В открытую ладонь и тлеет до сих пор.
Схоластика
Схоластика холма над тихим побережьем,
Схоластика сома, вздымающего ил,
От ласточкиных гнёзд, пока заря не брезжит,
Могильный холодок – навязчив и постыл.
Ещё осенний лес не лезет вон из кожи,
Не будят петухи уснувшего села,
Податлива душа, как не прошедший обжиг
Горшочек (не вари ни подлости, ни зла!).
Блуждают Братья Гримм по гримпенскому небу,
В отличие от них я вижу облака:
Одно – облезлый кот, другое – страус Эму,
И сами Братья Гримм, но не наверняка.
Паденьем желудей дырявится погода,
Меланхоличный мох, токсичный мухомор –
Они без лишних слов сгорают год от года,
Но множатся весной распространеньем спор.
И у меня есть сын, и дочь моя в Вероне,
Они, меня любя, не помнят обо мне...
И часто перед сном я подхожу к иконе
И что-то бормочу о поле и луне.
Софистика
Софистика холма без праздничной одежды,
Софистика сома, чьей тенью Азраил.
Я вру вам, что живу, хотя не врал вам прежде,
А где, зачем и с кем живу – я позабыл.
Сугорбый мой сосед сойдёт за Квазимодо,
За Гуинплена – жук, за Клею – стрекоза.
Вчера как первый снег обрушилась свобода
И ей наперекор обуглилась слеза.
С добытого сома сосед сдирает шкуру,
Построен у холма игрушечный завод.
Я покидаю мир де-факто и де-юре,
Как гавань корабли, спешащие в поход.
Всё, что сходило с рук, повисло тяжким грузом
На старческих плечах, и (к черту канитель!)
Я покидаю мир, воспользовавшись шлюзом –
Ищи меня-свищи за тридевять земель.
Не зная, что сказать, присяду на дорожку.
Софистика души и спутник Азраил...
Мне кажется, что я забыл в тарелке ложку,
Тетрадку на столе я тоже позабыл.
ЯТЬ
Я изобрёл йотированный ять
И вставил в летопись. Проистекали годы –
Дочь стала матерью, а сгорбленная мать
Ушла в тот мир, где нет плохой погоды.
Напоминала буквица крыльцо
С навесом, стог, соседа-воеводу,
Шрам на лице и, собственно, лицо,
Когда глядишь в изменчивую воду.
Сгорела летопись, когда пришёл Бату,
Господь мне рассказал об этом после
Того, как я свалился в темноту,
Где плыли ангелы, но не было их возле.
Исчез из азбуки йотированный ять –
Забавная безделица, и только.
Я тоже начинаю забывать
В раю и дом, и вкус калины горький.
ГОБЕЛЕН
Незаменим и вечен, как медленный Тобол,
Стекает огуречный не по усам рассол
На добрых на поминках дней, уходящих в прах.
Стихотворенье Глинки и гобелен в сенях
Над шаткою кроватью в пугающей ночи,
Где обнажают братья пудовые мечи,
Юродивое войско где обряжают в путь…
И мысль худого свойства мешает мне уснуть:
Кровавая короста, обугленная речь…
Что происходит после, лишь завершится сечь?
Лежат на поле хлебном не зёрна – черепа,
На вертел непотребный насажена судьба.
Опять температура, и шум, и голоса,
И смерть (ну дура дурой), взяв кухонный тесак,
Глядит насторожённо и теребит висок,
В глазах её зелёный мерцает огонёк.
Я избегаю кошек – вечерних шансонье
И не кладу горошек ни в суп, ни в оливье,
Не поднимаю руку (товарища спроси),
Когда промозглым утром нам хочется в такси –
Рассеян, бесприютен мой взгляд из-под венца…
Кузнечик изумруден в глазнице мертвеца.
АЛЛАХ
Ал-лах. Как звучно! Будто горы, холодный ветер распахнул
Ночное эхо, за которым лавины падающей гул.
Ии-сус… Тихонько проскользнула листва в калитку, серебрясь.
Ал-лах. Дорога из аула превращена отарой в грязь.
Но вот во тьме столкнулись звуки, гроза набухла над страной!..
И, не пожав друг другу руки, дожди пролились стороной.
Ал-лах, Ии-сус… В собачьей будке зовёт к побудке лязг цепи.
Жук распоясался занудный в трубе прокуренной избы.
Цепляя цвет чертополоха, навзрыд чихая от пыльцы,
Луга от выдоха до вдоха утюжат бодрые косцы…
Ал-лах… Поникла незабудка. Ии-сус… Повыцвела трава.
Шмели, ошпарившись как будто, летят кто в лес, кто по дрова.
КРОШКИ
Мой одуванчиковый луг как будто пепел папиросы
Осыпался, едва подул вечерний ветер. Слёзы, росы,
Сирени призрачной абсент пролились на руки просёлка
И запах плотный, как брезент, от наливающейся ёлки.
Я шёл из лавки. Для толпы моих обжорливых домашних
Хлеб свежий к ужину купил. И что с того, что он вчерашний?
Консервной банкою луна сверкала тускло в грязной луже,
Я наступил, и (вот те на!) луна исчезла. Втык заслужен!
Зевающий от скуки вяз меня хотел взять на поруки,
Но, как и я, ударил в грязь лицом – сломался от натуги.
Чтоб не считать нам впредь ворон, я воробьям насыпал крошек,
И брызнул мир из всех окОн – в полоску, в клеточку, в горошек.
МАТЬ
В моей сейсмически опасной
Космогонической душе
Яйцом, раскрашенным на Пасху,
Весёлой пьесой Бомарше
День угнездился своевольно,
И, дню весеннему под стать,
Преобразилась колокольня,
И сына встретившая мать
Преобразилась: затаенно
Вздыхает, выйдя на крыльцо,
Сгорает веточкою клёна
И в слёзы кутает лицо.
ЭВТЕРПА
Печально дивная Эвтерпа глядела в русские поля –
Там колосилась в листьях вербы неэстетическая тля,
Я ночь гулял, я был не в духе, зевал нахально и уснул.
«Чёрт побери!» – звенели мухи, садясь на выбоины скул.
Лежал на противне залива карась, как будто запечён,
И чёлн рыбацкий лейтмотивом качался выщерблен и чёрн.
Чем дальше в лес – тем краше ведьмы, кобыла с возу – бес в ребро,
И чей смотря не слаще редьки хрен в свете плана ГОЭЛРО.
Вращаясь, купол церковушки, напоминал эолипил,
И восходил, как пар из кружки, когда б я чай туда налил.
Присела нежная Эвтерпа на прерывающийся луч.
Жара томила, словно термы, – ни облаков тебе, ни туч…
Я всё с себя содрал, что было, и прыгнул в озеро плашмя,
Крича: «Горация на мыло! Евтерпа, выбери меня!»
Проснулся. Шумный муравейник опарой раздавался вширь,
Листал рогатый жук (бездельник) из листьев сложенный псалтырь…
И мне прелестная Эвтерпа шепнула, сдерживая смех:
«Поэтов не бывает первых с одною музою на всех...»
ЗАКУЛИСЬЕ
Как ведро на коромысле, скрипнет ясень у ворот,
Промелькнёт мордашка лисья, словно лучик ускользнёт.
Закулисье, заалисье... Луж кривые зеркала.
Чем загадочнее мысли, тем напористее мгла.
Трудно выжить в закулисье: рано сеять, поздно жать.
Браконьерский слыша выстрел, я цежу сквозь зубы: «Тать,
Твою мать!». Встаю с кровати, начинаю подметать:
Здесь вчера сходились рати – после рати пировать.
Запрягу тоске в угоду двести сорок лошадей
И нырну во тьму, как в воду Иордана иудей.
Фары выхватят из мрака то ли чёрта, то ли куст,
В ноги кинется собака, лишь в окошко постучусь
К самогонщице. Поганый гонит старая первач –
В закулисье и в карманах вечно сумерки, хоть плачь.
Выпал зуб у гармониста, а под утро выпал снег...
Небо ясно, поле чисто. С воскрешеньем, человек!
ВСТРЕЧА
Закат был необычно жёлтым, свистели птички: «ай лав ю...»,
Я вспомнил шип за ухом Шолто Бартоломью,
Когда заметил в тучах месяц. Корчма дымилась за углом –
Там обещали мне, что в десять я буду больше, чем знаком
С одной приятною особой. Предвосхищая этот миг,
Я заказал коньяк «Особый» и первой свежести балык.
Сверкал сокровищами Агры за окнами кленовый парк…
Господь пошлёт мне Иру Адлер? Медею? Жанночку де Арк?
Забыв, что метод дедуктивный к всевышнему не применим,
Я горького аперитива пригубил, тайною томим.
Дохнуло вдруг нездешним хладом от раскрывающихся врат,
И полыхнула листопадом душа, не видя листопад.
КАМЕНЬ
Я избавился от боли, как от банного листа –
Чёрным камнем в чистом поле по своей неволе стал.
То налево, то направо «тройка бо;рзая бежит»,
Чудный остров Окинава к морю синему пришит.
Словно сакуры цветеньем Окинава-островок,
Я объят недоуменьем на распутье трёх дорог.
Ни убавить, ни прибавить – «пушки с пристани палят»,
Обжигает, как васаби, гейши чопорный наряд.
Опустила очи долу гейша, спешился сёгун,
Начертал на мне комолый иероглиф – я не лгу!
Шли повинные крестьяне рис выращивать – комэ,
Бормоча, что странный камень сам себе не на уме.
ДИАДА
Перепутал я небо с землёю,
Не узнав отраженья в пруду
Облаков, словно Бог пятернёю,
Заслонивших дневную звезду.
Из проталины (кажется, в небе)
Мать-и-мачехи жёлтый цветок
Мне втолковывал: «Думай о хлебе,
А про Бога подумает Бог».
Да ведь с богом разбитые дроги
Проще выправить после зимы,
Прибирать во дворе, у дороги,
Чугунок от нагара отмыть…
Вот покатится горкой пологой
Алый вечер, приткнусь у плетня –
Отдохну от уставшего Бога.
Ну а Бог отдохнёт от меня.
КАЛЕЙДОСКОП
Меденеет лист осенний, леденеет свет в окне,
Источают запах тленья стог и копны на стерне.
Зябнет выводок утиный, в паутине небеса,
На лужайке иней синий, за лужайкой – чудеса:
В соснах рыжиков орава (малахит и сердолик!),
Отразилась, златоглава, церковь в озере на миг,
На холстине месяц узкий… Путь до дому узловат.
Огрызнулся чёрт по-русски, словно Бог ему не брат,
Поскулил, слегка поранив палец крестиком... затих
В оттопыренном кармане грудой листьев золотых.
БЕС
На скошенных лугах, где залежи соломы, –
Облезлая ветла. Усердная метель
Расставила силки не хуже птицелова,
В них тут же угодил пугливый коростель.
Когда не слышно птиц, становится тревожно,
Но вьюге невдомёк, что мне не по себе:
Как Тютчев говорил, всё мыслимое – ложно.
Орган звучит в печи, резвится бес в трубе.
Не знаю ни аза, не помню ни бельмеса,
Ослеп на левый глаз и в полный рост оглох –
Мне скучно. Слышишь, бес? Ему придвинул кресло,
Но бес на стол залез и ну метать горох:
«Фрегаты утопить! Заморскою Эболой
Всех заразить подряд! Но вылечить потом.
Повесить транспарант над офицерской школой
О том, что здесь открыт странноприимный дом!
А Гретхен? Наплевать! Пускай поджарит гренки
Да выкатит на стол поллитру и маслят!..»
Я вспомнил, как отец стоял спиною к стенке,
Пока тот занят был – Солохой, говорят.
Пока, вертясь в мешке, умасливал Вакулу,
Крал месяц… Чем ещё он славен, русский бес?
Послать бы его на... как он послал в аулы
Друзей моих, чтоб я друзей остался без.
ЗНАК
В глубоком небе Забайкалья плывут на нерест облака...
Ассиметрична и сакральна сеть Иисуса-рыбака:
В ней человеческое эго, Псов Гончих упряжь и каяк,
В ней Альфа совести, Омега богоотступничества. Знак
Зодиакальный свет окольный роняет на моём пути,
Как мной рассыпанный невольно песок забвенья из горсти.
Порой, когда невыносимо и бессознательно грущу,
Знак появляется. То в зиму, то целый год его ищу-
Свищу, как ветра в поле, как тень от солнца на снегу –
Глазами, белыми от соли, душою, через не могу.
Неделю знак над головою, а дальше – в небе пустота.
Я тайну мира приоткрою, как гроб распятого Христа,
Что смерть не смерть, а время оно. Когда я выдохнусь в глуши,
Мои напомнят похороны фальстарт к бессмертию души.
КРЫЛЬЯ
Бесцельно шатаясь базаром, не впрок покупая еду,
Сгоревшие крылья Икара увидел в торговом ряду –
Хазар предлагал бородатый, притом уточнял, что Икар
Просил их отдать без оплаты тому, кто предъявит куар*.
«Как ныне сбирается вещий…» – хазару сказал печенег.
«Пора упаковывать вещи и крылья», – добавил Олег,
На череп коня наступая. Земная юдоль недолга –
Взметнулась змея гробовая чуть выше его сапога.
Разобраны крылья на перья – набита подушка времен...
Лаврентий Икарович Берия увидел загадочный сон:
Печёнку орлята Хрущёва клюют ему (мука от мух)
И ловится рыба на слово из трех символических букв.
Я волхв! У меня по куару на каждой ладони... И всё ж
Я крылья не трогаю даром, хотя полетать невтерпёж!
ПРОРОК
Мне снилось, что сердце отстало от суетной жизни на миг.
Когда хоронили, казалось, бренчал бесполезный язык
Серебряной ложкой в стакане. Ночной транссибирский экспресс
Вихлялся лещом на кукане, сверкал, как холодный обрез
Убийцы… Рассеялась память, монета зажалась в горсти,
А тени, как шпалы на БАМе, ложились на вечном пути.
«Что, новопреставленный, скажешь?» – спросила голодная тьма,
И взгляд её волчий был даже страшней, чем без стекол дома.
Я загодя речь приготовил, я долго оттачивал слог,
Язык, поперхнувшись на слове, вдруг к небу иль к нёбу присох.
Так в детстве, не зная урока, краснел я, подвергнут хуле...
С тех пор молчаливей пророка не сыщешь на этой земле.
КРИСТАЛ
Я – мыслящий кристалл за пазухой у Бога,
Поэтому хочу покинуть здешний мир,
Где были до меня два-три ударных слога
В абзаце книги книг, зачитанной до дыр.
Её листал Христос, над ней корпел Иуда,
Скажу, не дочитав страницу до конца,
Что все зовут туда, лишь я зову оттуда,
И голос мой похож на голос мертвеца.
Мной обозначен день: я словно тень за кадром,
А в кадре кинозал и шелестит поп-корн.
Не получив конверт, я угадаю адрес
И место на земле, где перевёрнут дёрн.
Так лучше я уйду, захлопнувшись кувшинкой,
В глухую темноту глубокого пруда,
И не найдут меня ни слёзы, ни дождинки,
Лишь добрая душа, лишь яркая звезда!
ВАЛЬГАЛЛА
Каждый праздник церковный во здравие –
Там, где спит заонежский погост,
Поминает меня православие,
Покупая молитвенный воск.
Ускользает водицею вешнею
Жизнь моя по уклону межи…
Я отстроил часовню сгоревшую
За свои трудовые гроши.
Усмехнулась валькирия-родина,
Занесла окровавленный меч…
С той поры на пирушке у Одина
Я цежу мухоморную речь.
Всё пестрее она, всё лукавее.
Над Вальгаллою сумрак развёрст.
А часовню мою православие
Огибает за тысячу вёрст.
ГИЛЬДЕНСТЕРН И РОЗЕНКРАНЦ
Август умер (Гильденстерн), мёртв сентябрь (Розенкранц)…
Облетает поле стерх, где докашивают рапс.
Молибденов цвет воды, долог тихий листопад,
Пар, идущий от скирды, словно едкий самосад.
Стог рапирою – Лаэрт; Гамлет – дерево в огне.
Спит искусственная смерть милой ящеркой на пне.
Где докашивают рапс, лес, как замок Эльсинор,
За который Фортинбрас – ветер затевает спор.
Вот и весь тебе Шекспир. Череп Йорика – валун.
Я, закрыв ладонью спирт в стопке времени, вздохнул,
Выпил, сплюнул, закурил «Аполлон» – полоний! Сад.
Ливень (Клавдий) лил и лил быстродействующий яд
в ухо озера (отец принца датского – король)…
Замигал на кухне свет, как порхающая моль.
КОНФУЦИЙ
Рука – не река с рукавами. Сожму междуречье в кулак.
Закат неподвижный над нами и красный, как сваренный рак.
Прибрежные заводи куцы. Резвится сомовья семья.
– В чём правда плесканий, Конфуций?
– Не знаю, ведь рыба не я…
Нельзя передать ощущенье того, что на ощупь и цвет
Похоже на предназначенье, но в чем философии нет.
Поэтому непредсказуем ход жизни, где каждый предмет
Устроен природой, как зуммер… «Как сердце», – подумал поэт.
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
