Поэзия

Груша – нельзя скушать

...А она говорит: никогда-никогда не зови это яблоко – тыблоком.
Я в ответ говорю: почему не назвать, если мне очень-очень захочется?
А она говорит: не коверкай язык, я тебе надаю подзатыльников!
Я срываюсь на крик: вот попробуй, посмей, – я тотчас же пожалуюсь отчиму!

А она меня за' руку как ущипнёт! – так, что слёзы из глаз сами просятся.
Я скачу, верещу и лягаюсь, как конь: ах ты вредная дура, не лапочка!
Но уже через час мы крадёмся, с сачком, за капустницей и купоросницей...
А ещё через два – возвращаемся в дом, зажигать во всех комнатах лампочки.

...А потом ей пришлось поменять трёх мужей и уехать – с четвёртым – в Австралию.
Сорок лет... Интересно, ей снится ещё – как мы прятались в пододеяльниках?
На цветной фотографии – видимо, внук; дальше – сад, облака пасторальные...
Вот и груша висит, и какая беда – если я назову её яблоком?..

Однажды вечером

нет, мы с тобой не станем человечнее, –
как говорил Чапай, идя в поход.

но Бог найдёт тебя однажды вечером
среди душицы, чины, лопухов,
склонится над тобой, с глазами матери,
в которых сотни любящих Отцов,

и всмотрится – покойно и внимательно –
в твоё окаменевшее лицо.

the best software ever made

                              снимая подобие шляпы перед немейнстримными программистами будущего

мы разработали новый пакет – филигранных
а л ь т е р н а т и в н ы х  компьютерных софт-технологий:

грузится он на ассемблере, прямо с экрана;
архитектура – триумф эвристических логик.
предполагая присутствие функционалов
в кодах двоичных, – при том, что ни грана не весит, –
он сочетает надёжность, интенциональность
и совместимость бездрайверного интерфейса.
лавры успеха и славы земной – не заденут
нас, торжествующих над Microsoft'ом паскудным...

данные вводятся, правда, четыре недели,
но результат получаем – за долю секунды!

рисунки на изломе рабочего дня

...а мы буквально на секунду отвлеклись,
прихлопнув мысль об устоявшейся погоде, –
и вот: оттенка мандаринового лис,
наш интерес заметив, неспеша уходит
в переплетение крапив и ежевик,
куда прохожих и коврижкой не заманишь.

пологий холм недавно скошенной травы
уже усыпали цветы иван-да-марьи.
а дальше – плавней обнажающийся шельф
всегда готов – и к посевным, и к новым жатвам.
и плавники анорексичных камышей
к зелёным рёбрам так молитвенно прижаты...

For what it’s worth

“Меняю три своих желания
      на две бутылки каберне!” –
о третьем часе клёва раннего
такое выдалось послание,
      своеобычное вполне.

Воспользовавшись тем, что ночь тиха,
      уже набрасываешь скетч:
форель, помахивая хвостиком,
себя швыряет в омут воздуха,
      повиснув на твоём крючке...

Простая, в целом, эзотерика:
      вода, касания коры...
А через день – торчишь, потерянный
в шестнадцатиэтажном тереме,
      где не предвидится корыт.

В окне кипит закатная уха...
      И, как соседский дурачок
достать пытаясь: вот же, вот она! –
себя швыряешь в омут воздуха,
      поймав невидимый крючок.

сопротивляясь гидратации

а вода – тот же, в сущности, лёд.

агрегатных своих состояний
оставаясь заложником, – разве поймёшь:
Бог – и тело, и дух, – постоянно?..

для воды мы – такая же сельдь.

чёрт!.. – купаясь, опять не спросили:
почему-то по тонкому льду ходят в с е,
а по ней – только Бог и Мессия...

сокращая размерность

ножницы бумага свечи
кусудама оригами
вышел плоский человечек
с очень тонкими ногами

плоским сложно жить в трёхмерном

мы прилежно наблюдаем
как уходит день и меркнем
под приливом смутных далей
не досталось нам каюты
волны темноты качают
нас безмолвных бесприютных
умножителей печали

плоским сложно жить в трёхмерном

чуть зевнёшь протянешь ноги
мы не люди мы примеры
неудачных топологий
так сроднились с ним под вечер
он привык не убегает
мой бумажный человечек
с очень тонкими ногами

thе piоus dеbаuchее

        Ну вот он, наконец, лежит. На смертном одре обращённый. Смиренный дебошир.
        Да мог ли я остановиться, наполовину станцевать успев?
        Вина мне дайте – я осушу всю бутыль, с осадком вместе, – и швырну её, пустой, в лицо миру.
        Покажите мне Господа нашего Иисуса в агонии – и, взгромоздившись на крест, я стащу
        Его гвозди для собственных ладоней.
        Вот он я, бредущий прочь от мира, чьи капельки слюны ещё свежи на библии.
        Глядя на булавочную головку, я вижу там ангелов танцующих.
        Ну что? Как нравлюсь я тебе теперь? Нравлюсь ли тебе теперь?
        Нравлюсь я тебе теперь? Теперь тебе нравлюсь?..
                     ("Либертин", заключительные слова Джона Уилмота/Джонни Деппа, (пер. Ч.Г.)

когда стоишь лицом к лицу, не увидать Лица.
что принесёшь с собой на Суд? ты верил в силу царств,
в упрёки мелочным богам, в молчание и труд...
сегодня ты здоров, богат; назавтра – хладный труп.
а люди – цепкие, как львы, и гибкие, как жесть.
и мы – такие же, как вы; и вы – такие же.
метём – и не жалеем мётл, и выполняем долг...
но приглядишься – и поймёшь, что это – лишь подол.

подол у Господа широк, велик Его покрой:
в нём уместится твой мирок и сто других миров.
теперь ты видишь всю тщету своих убогих дней:
не успеваешь снять картуз – и вот тебя и нет.
как безгранична красота для видящего сквозь!..
она приходит просто так – и каждый ржавый гвоздь
становится вместилищем невыраженных чувств.
а рядом кто-то варит щи, провозглашает чушь...

остановись, почувствуй сам, – легко, как раз-два-три:
уменье делать чудеса, надеяться, творить –
так отодвинулось, ушло, что даже не понять –
зачем ты верил в эту ложь и презирал меня.
чему, чему ты отдавал терпение и страсть?
крестился, доверял словам, превозмогал свой страх...
здесь безразлична даже боль, которой ты объят.

доволен ли теперь твой Бог?
узнал ли Он тебя?..

не называя имён

при взгляде вовнутрь, геометрия оказывается порочной;
все известные шкалы отсчёта становятся слишком ме'лки.
вес оттенков понятий, явь во сне, совмещение дня и ночи,
"верхний низ", борт пиджака, чуть задетого цветной побелкой, –

не исчезают, но теряют привычность смысла,
превращаясь в части избыточных определений...
неделимое тождество – необходимого раньше – "мы с ней"
изменяет знак, освобождает тебя от плена.

мир – как вывернутый рукав населённой шубы:
ты заглядываешь в него, ухватившись за край руками.
а вокруг тебя – губы, губы... бесчисленные губы,
но они не целуют, не спрашивают, даже не отвлекают.

и вот, исподволь, возникают всепоглощающие крупицы,
а следом за ними – идёт опрокидывающее чувство:
они существуют в тебе; в твоих недрах смогли зародиться
и – ни случайных процессов, ни изменения сред – уже не допустят...

расстояния в обособившейся глубине – какие? ландшафты – какие?
если выпустить пулю внутри, как узнать – где она заночует?
или, если ты назовёшь там какое-нибудь имя,
то – захочу ли спросить, чьё оно?
даже если моё, – захочу ли?..

тридевятое

строил лодку, – строил, строил, столько лет.
с ней сроднился, – как какой-нибудь корсар.
в ней мечтал морской болезнью заболеть...
переплыл – и вот: приходится бросать.

целый мир – лишь несущественная часть,
как на платье дорогом – случайный бант.
ближний берег, – тот, где ты стоишь сейчас, –
остаётся дальним, – даже для тебя...

я боюсь сказать тебе, что это – сон.
ты боишься мне сказать, что это – явь.
зеленей, длинней становится осот,
всё прозрачней и короче – жизнь моя...

там, где капель, даже слившихся в поток,
брезжат индивидуальные черты,
нет ни времени, ни места – для "потом";
понимаем это оба, – я и ты.

наша подлинная сущность – решето.
но, культурно, мы – плоды   б е з у м н ы х   сит,
прозревающих в любом стакане – шторм,
и пытающихся воду унести.

и поэтому – река, которой нет,
но которая – и свет, и Бог, и Путь,
продолжает течь – в себе, в тебе, во мне, –
где лишь   п л а в а ю щ и й   может утонуть.