Поэзия

О, эти белые деревья,
Печалящие сумрак ночи.
О, эти черные деревни
Страны, что разорвали в клочья.
Меся ногами злую слякоть
И глядя в старческие лица,
Уже мне хочется не плакать,
Уже мне хочется — молиться.
И я по тропочке по узкой,
По забурьяненному полю
Иду землей своею русской,
Как странница на богомолье.
К ней, словно к сытому корыту,
Сбежались те, кто был мне — братья.
Мне хочется творить молитвы.
А получаются проклятья.
И я последней мукой сердца
Взываю к Богу: «Виждь и внемли!
Причисли к лику страстотерпцев
Мою поруганную землю —
И эти белые деревья,
Печалящие сумрак ночи.
И эти черные деревни
Страны, что разорвали в клочья.
И эту пасмурную слякоть.
И эти старческие лица.
 

* * *

Мне б ни ваших и ни наших.
Мне со всеми страшно тут.
Наши — плачут, ваши пляшут.
Все едино — водку пьют.
А как досыта напьются,
Что тут надвое гадать —
Непременно подерутся,
А подравшись, разойдутся,
Черной кровью отплюются.
Да помирятся опять.
И пойдет гульба без края,
Беспробудный разгуляй.
Лишь тогда и затихают,
Как всю душу прогуляют
До последнего рубля.
Будь ты справа, будь ты слева,
Будь хоть с Богом, будь хоть — нет.
Будь хоть в красном, будь хоть в белом,
Будь хоть вовсе не одет.
Все равно — одна потрава —
Слезы лей, гробы готовь.
Тем — бесславье, этим — слава.
Ах ты, русская забава —
Все под корень, все бы в кровь.
А потом всех ваших-наших
Этой кровью повязать.
Наши — плачут, ваши — пляшут.
Ваши — плачут, наши — пляшут.
До сих пор не разобрать
С кем мне плакать, с кем плясать.

Мои слова мне душу не облегчили.
Моя любовь уже почти прошла.
Мои следы, оставленные вечером,
Полуночная вьюга замела.
И тишина, тяжелая и грозная,
Раскинулась на дальнем берегу.
Ворона, как боярыня Морозова,
На белом запечалилась снегу
С каким-то злым, с каким-то тайным умыслом.
Господь ее помилуй и спаси
За то, о чем она теперь задумалась,
Великая печальница Руси.
Здесь что ни год, то смута да растление.
Здесь что ни храм, то Спаса на Крови.
Придавленные страхом унижения
Молчат, молчат соотчичи мои.
И тихо так, что слышу скрип обоза я.
Томятся на Москве колокола.
И черная боярыня Морозова
Летит, раскинув вещие крыла.

* * *

Не пойти ли мне за верою?
Мне без веры здесь — никак.
Были в небе птицы серые.
А теперь и вовсе — мрак.
Отпылали дым-пожарища,
Не видать теперь ни зги.
Были все друзья-товарищи,
А теперь одни враги.
Не с кем словом перемолвиться,
Чтоб не вспомнить сатану.
Неужель никто не молится
За родимую страну.
Так здесь души исковерканы,
Что не знаешь, чем и жить.
Неужели в этой церковке
Можно душу отмолить?
Неужели в этой маленькой,
В небо бьющейся крестом,
Можно все грехи замаливать,
Можно плакать обо всем.
Неужели здесь отмерится
Все, что надобно душе.
Ох, не верится, не верится.
Ох, не молится уже.
Все как будто пахнет серою
Возле храмовых оград.
Не пойти ли мне за верою
Мимо церкви наугад.

Когда полночный ветер воет
И небо звезды в тучах прячет,
Тебе не кажется порою,
Что кто-то плачет?
Тебе не кажется ночами,
Когда уснут дома и люди,
Что кто-то мучится печалью,
И ждет, и любит?
Кого-то Бог слепил из глины.
А из кого-то сделал свечи.
Конечно, лучше ветер в спину,
Чем ветер встречный.
Кто стороной, тот не увидит.
Кто обделен, тот непорочен.
И тот всего больней обидит,
Кто и не хочет.
Такой ты долей обозначен —
Тебя и буря не всколышет.
Я под окном твоим заплачу —
Ты не услышишь.
 

Кричи, кричи. Пока не скомкан рот.
Пока не передавлено дыханье.
Пока души великое страданье,
Как горлом кровь, в слова твои течет.
Не оставляй молитву на потом.
Спеши наполнить криком эти стены.
И насмерть перерезанные вены
Не торопись затягивать жгутом.
И может, ты разбудишь этот сон,
Людей сковавший, словно смертный морок.
И мир, как пьяный нищий под забором,
Очнется вдруг под твой последний стон.
Тебе ли, избранной, о том жалеть,
Что жизнь твою никто не пожалеет.
Что над душой растоптанной твоею
Проснувшиеся будут песни петь.