Проза

Вот уже два дня так. Какие тяжелые дни  и какие злые… Холодная испарина, мятежная дрожь во всем теле, озноб. Ощущение обреченности какой-то,  неизбежности чего-то плохого. Постоянное дежа-вю. Вот-вот произойдет что-то страшное.  А скорее всего уже произошло и через несколько минут это пугающее своей неотвратимостью дерьмо себя озвучит. И станет поздно пытаться что-либо изменить. Да и возможность такая вряд ли представится.

 

Медленные тоскливые минуты. Минуты ожидания неизвестной подлости от судьбы сложились в часы постоянного кошмара наяву. Двое суток бессонницы. Два отвратительных дня,  две очень темных ночи.

 

Неожиданное воспоминание. Маленьким мальчиком на Казанском ли Курском ли вокзале в столице, вокруг враждебная толпа варваров с ужасающими лицами. И мама на минуту отошла за билетом или едой или еще чем — не понятно и не вспомнить. Мама, милая,  любимая, где ты? Может с тобой что-то случилось? Мама, скорее приди, забери меня, закрой от необузданного, неконтролируемого, стихийного человеческого месива. Мама, где ты, мне так страшно! Свернуться комком, закрыть глаза, уши. Какой же ты отвратительный человечий мир…

 Медленно минуты уплывают вдаль

Встречи с ними ты уже не жди…

 

Сизый дым заволок комнату. Очередной окурок догорает до пальцев. Следующую сигарету возьму в другую руку, на правой пальцы от ожогов саднят противно. Ах жизнь моя глупая, судьбища моя кривопоставленная, да что ж со мною?..  Смрадно мне,  муторно мне, тошно мне бестолковому…  Вот  б…дь!

 

А ведь чего так страшно то? Все плохое, вроде, уже произошло. Маленький мечтательный мальчик вырос в непригодного ни к чему балбеса. Да бессонница, да болезненное состояние и болезненная же восприимчивость. Пройдет… Пройдет. Пройдет.

ДА ПРОХОДИ ЖЕ,  СУКА!  Ууууххххкак  мерзко мне,  мамочка..

 

Переболеть. Пережить. Я же сильный.  Я смогу. Что мне бессонница…Глупость и блажь организма. Нужно только представить себе пляж. Девочку-красавицу неглиже. Плеск воды.  Мягкие, нежные,  ласковые руки на плечах и шее. Близкие такие, голубые глаза. Видел же, видел, было это. Вспоминай.

 

Не видится, не вспоминается. Все прошло, память затерла ощущения радости тех далеких минут. Рациональное и прагматичное саркастически смеется. Может все это ты придумал, чтоб прогонять одиночество свое? Все мираж, морок, чудь. Есть только безжалостное сейчас, маята, потерянность, нервная дрожь. Есть непонятное состояние подвешенности и забытости.

Спать. Неизвестно к кому обращаясь твердить и уговаривать. Спать. Спать.

 

 

Можно попробовать почитать чего-нибудь. Прогнать свои мысли, заменить их чужими переживаниями и впечатлениями. Вот Бродского взять, или, скажем, Воннегута. Самое то. Они не рвут нерв. Спокойные, снисходительно-добрые. Мудрые и прощающие. Талантливые(гениальные, что уж там).  Каким и  сам всегда хотел быть, но нетерпимость и гордость, и глупость, и самовлюбленность и что-там-еще не позволили тебе. Если даже единственное существо, безрассудно и безоглядно любящее тебя —  единственное, на данный момент, не держащее на тебя обид —  пришла, подкинула носом руку, скулит просительно, но ничего, кроме раздражения не вызывает. Какое же ты говно, человечишко… Замкнулся в себе, понавыдумывал нереальных проблем, поверил в них, нянчишь свою мнительность и не видишь никого вокруг. Стыдобище.

 

Пойдем, чушка моя,  погуляем, поглажу тебя, хоть и не смотрят глаза мои ни на что. Погавкаем с тобой на окружающих, понюхаем улицу, спугнем с помойного бака ворону. Будем вдыхать такой сладкий, такой терпкий, такой свежий ветер. Сядем на крыльцо, поглядим в глаза друг другу, помолчим многозначительно,  каждый о своем. Глядишь, за это время немножко осядет дым в комнате. Чтоб ты свой чуткий нос не морщила. Ляжешь у меня возле кровати, будешь сопеть, как ты умеешь, положу руку на голову твою. Буду гладить твою любопытную морду и пытаться вывалиться из действительности. Чудище мое, драгоценное…

 

Стол завален книгами. Строчки пляшут в глазах.  Никогда не смогу сказать этого так проникновенно.  Да и поймет ли кто?.. Скомканная постель. Скомканная подушка под лопатками.  Подбородок на груди. Очередная сигарета догорает до пальцев.  На этот раз другая рука.  Тушу. Смотрю на ладони. Они знают, что им нужно. Они скучают по прикосновениям к тебе, радость моя. Вот одна линия на ладони пересекается с другой. Здесь ты пришла в мою жизнь. Здесь я внушил себе, что в тебя влюбился, что нас ждет совместно-прожитое счастье обладания друг-другом, прогулки при луне, музыка, творчество, достижения и открытия. А вот здесь линия обрывается и оглядывается беспомощно — где? Где? Где это все?!! Пропито, просрано, растоптано, утрачено. И не надо отговорок. Виноват. Только вот обидно, как быстро все позабыто и пережито. А ладони еще помнят гладкость и тепло кожи твоей, щекотку твоих волос. Как отучить их от тебя?

 

И вот они: шумящие, бубнящие,  гудящие во мне страсти.  Воспоминания. Обрывки тех ощущений. Как мне распорядиться ими, если они меня не слушают? Ты скажешь — глупость это все,  и я даже соглашусь с тобой, но, боги мои, как же иррациональны и противоречивы мои эмоции! И как их выдернуть из себя?

 

Гитара, захлебываясь перебором, плачет одно и тоже. Да и не вмещается все в ее лакированный корпус. Гитара поет о тебе, моя потерянная, моя  минувшая,  моя  оторванная  половинка.    Возненавидеть бы тебя, прелесть… Уходи из мыслей моих,  хватит, я устал уже разговаривать с тобой.  Надоело это бессмысленное терзание,  мазохизм этот. Любовь,  мать ее…

 

Привычно очищая мысли смотреть на корешки книг, копоть на обоях, мелькающие кадры в теледебильнике. Обнимать специально заведенную после нашего расставания подушку. Вот смех то: руки привыкли, засыпая — обнимать.  Страшная вещь привычка.  Спать.  Спать.  Пожалуйста…

 

 

Ладно, будем считать — этот раунд проигран. Еще один рассвет увидел мои привычно распахнутые глаза.  В очередной раз хлопнула форточка. Задымилась еще одна сигарета

 

Диалог с собственным эго продолжается.  Что там дальше по плану — бритье,  мытье,  туалет. Автоматические действия.  Распорядок. Тело идет в ванную,  приводит себя в порядок.  Следующий шаг — улица, воздух, холодные капли на лице. Осеннее сумрачное, облачное небо. Слякоть. Ветер. Редкие, недостойные внимания люди. Темные, грязные краски.  Тусклый свет.  Мокрые сосновые иглы,   мокрые пожухлые березовые листы. Мысли из беспокойных метеоров превратились в тяжелые гранитные глыбы. Ворочаются с неприятным скрежетом, там, в голове дурацкой. Ну-ну.  Одна радость — исчезла нервотрепка эта.  Скулеж закончился. Трезвость,  спокойствие,  рационализм.  Будет мало этого — привычного пох…изма  добавлю легко. Осталось только победить неусыпаемость эту подлую. Замотать себя до изнеможения какими-нибудь рутинными делами, загулять по осеннему лесочку, затрудить монотонностью.

 

 

 А буквально в  двух  десятках каких-то паршивых километров отсюда ждет нечаянная другая. Та, что после надрывной несостоявшейся. Не очень красивая, но милая, самоотверженно-добрая, отчаянно в тебя верящая и всепонимающая;  очень близкая, но не принимаемая тобой должно.  Хоть ты и вложил в ваши отношения всю нерастраченную ласку и все положительные свои начала.  Вот о ком надо сейчас в первую очередь.  Вот кому сейчас надо внимание и кому ты только и нужен со всеми заскоками.   И раз уж ты притянул ее к себе  —  дай ей хоть что то.  Так говорит внутренний голос и прав он,  черт возьми.  Только вот видеть по-прежнему неохота никого.  Эсэмэсочно-писательски будем отношения поддерживать.   —  Привет солнышко, я соскучился. Представляешь, четыре дня не сплю? О тебе думаю, да, о ком же? Да не волнуйся, вот если сегодня не получится, попрошу у кого-нибудь табулетку какую-нибудь волшебную. Клянусь тебе.  Давай ты мне будешь писать, а я тебе? Хватит денег? Так вот  -  я соскучился….

 

 

 Итак,  не сплю уже четыре дня. Четверо суток, так точнее, ночи я ведь тоже не спал.  Тревожный факт. Хотя совсем недавно по каналу с гнусными сенсациями передавали про человека, который не спит год.  Выглядел он не сказать, что счастливо, но и не шибко грустно. Болезнь?

 

Бессонница. Если это слово повторить  несколько раз подряд вслух,  оно звучит не как диагноз, а как не особо умная шутка. Ха-ха. Ну чем ты можешь мне навредить? Не боюсь тебя. Незачем бояться того, во что не веришь. Это просто мимолетный незначительный сбой в организме. Это пройдет. У всех такое бывает. Это не так страшно, как тогда, малое время назад. Когда суетились доктора, на лицах  близких  бесновался страх, иглы с противным хрустом вбивались в тело, боль затмевала сияние злого яркого солнца и заглушала звуки. Вот то было куда как неприятнее. А этот пустяк мы переживем. Разум просто устанет и впадет в сон самостоятельно, надо просто ему не мешать. Не думать. Не реагировать. Ни во что не вникать. Всего лишь расслабиться и отрешиться от всего насущного. Просто же это?..

 

 

 Пятые сутки. Хожу, разговариваю, что то делаю, не особо задумываясь. Ем, пью, отвечаю на вопросы, пытаюсь шутить. Не запоминаю что говорил, что отвечал,  как вел себя,  чем занимался.  Провалы в этих местах.  Общая информация о самочувствии – не голоден,  не  обезвожен,  не устал.  А какая разница — что говорил,  что делал?  Все одинаковое,  ничего нового,  привычки справятся со всеми функциями человеческой единицы,  с соответствующим ей наименованием и без моего участия.  Я пока погуляю со своими новыми друзьями из той книги в мягком переплете.  Может, подскажу что-нибудь им.  Да и просто с ними интересней.

Лекарства такие разные и такие бесполезные. Впрочем, с ними проще немного. Реальность уже не такая реальная, а сказка — вот она, совсем рядом. Озарение пришло уже после полуночи. Сказка вполне реальна. Поверь в нее только и прими со следующей таблеткой. Падаю в кровать. Мягкая и неожиданно большая, она дружелюбно обнимает, удобно подстраиваясь под все изгибы тела, начинает укачивать: взад-вперед, влево-вправо. Смотрю на себя со стороны потолка — я блаженно расслаблен и с дурацким выражением довольного лица. Хоть сна и нет. Да ладно, фигня, привычно уже. Книга, сигарета, чай, музыка.

 

 

Странное время ночь. Звуки кажутся громче. Время кажется медленней. Еда невкусная, зато из форточки так восхитительно прохладно и свежо сквозит. И все такое бессмысленное, банальное, ненужное. Многозначительно лишь дыхание осени, гармония вот этих созвучий проигрываемых магнитофоном, вот это странно-светлое, фиолетово-синее небо. Все остальное — ненужно и неважно. Буду впитывать ночь. Вот уже так далеки страхи и переживания и тревоги и горячка; и только ощущение чего-то недопонятого, недоосознанного. Но и оно пройдет. Мозг в пелене усталости и безразличия. Сплю наяву. Ты снишься мне, мир! Я тебя для себя выдумал, со всеми твоими глупостями. Ты ничем не можешь испугать меня теперь. Когда ты мне надоешь болью своей и всей своей мерзостью, я просто перешагну в другой сон, спокойнее и еще  безразличнее. А после и вовсе растворю сознание своё, свою личность, развоплощусь, развеюсь, исчезну. Вот так то. Еще вопрос, кто кому нужнее. Ты мне или я тебе.

 

 

 Она не должна была заканчиваться так, эта книга! Все должно быть по-другому! И Мария не знает, что ей угрожает опасность. Хотя  где-то там, в книге был номер ее коммуникатора, надо поискать.  Стоп, а как я позвоню ей? У нее другая реальность и другое время! Там же сейчас вообще на девяносто  лет вперед! Беда…

 

Так…  еще таблетку. Глубоко же  я в книжку погрузился. А по тв один и тот же сюжет показывают  четыре часа подряд. И эта музыка закольцованная. Один и тот же рефрен потусторонний, психоделический… Внезапно за кончиками пальцев потянулись тонкие нити паутины, все больше и больше; начали разноситься сквозняком по комнате, опутывать тело, проникать с дыханием в рот, в легкие. Вот уже вся комната затянута, и липко, и так дышать тяжело, и вкус пыли во рту, и горечь… Это было уже когда-то, я помню! Надо только успокоиться. Унять судорожное дыхание, замедлить сердечный бег. Разрывая паутину скрутить крышку с пузырька, вытряхнуть очередную порцию лекарства, проглотить, запить, закрыть глаза и все пропадет. Надо только поверить, что паутина — из другого измерения, а в нашем — недолговечна и скоро исчезнет.

 

Вроде подействовало. Стало тепло и кровать опять успокаивающе закружила, залетала по комнате. Странно, почему она раньше не баюкала меня так… Сознание нащупало в комнате наличие кошки. Боюсь открывать глаза, боюсь узнать, что паутина не исчезла еще. А вот что, если посмотреть вот этими глазами, кошачьими? Кошка то ведь все по-другому видит… Так…  Смотреть глазами животного неудобно и низко, но слава всем законам междумирья — паутина ушла: значит можно открыть собственные.

 

Теперь прикажем кровати опуститься на пол. Неуверенными шагами к воде: поплескать на горячее и потное лицо; глотать ее, холодную, вкусную. И выключить, наконец, этот долбанный телевизор, остановить повторяемость сюжета и мотива…

 

 

 А еще позже появилась ОНА. Началось все со стука. Долго не мог понять,  что это за стук: вкрадчивый, игривый, музыкальный, смешливый;  проносился по комнате, по всем поверхностям. То замирал, то возобновлялся; то прибавлял, то убавлял громкости. Потом появилось чувство присутствия чьего-то, и осознание, что присутствие это — женской природы. Девичье-подростковой даже. Я понял, что ты хочешь познакомиться, что тебе страшно и грустно одной в том месте, где ты находилась. И я пригласил тебя в свой мир, в хоть какой-нибудь форме. Но — не хотела, боялась чего-то, заблудившийся робкий человечек. И даже когда, наконец, уговорил – не показывалась на глаза, постоянно ускользала из поля зрения, забегая за спину мне. Я мельком успевал разглядеть только нежный абрис лица, беспорядок рыжей шевелюры, грязную ночную сорочку на потрясающей фигуре и грязную так же веревку, свитую в петлю на шее и с размочаленным концом в тонких пальцах.

 

Но даже когда ты была за спиной, я чувствовал тебя. Твое любопытное изумление. Твою теплую нежность, как пушистого котенка, на плечах у меня лежащую. Твою непонятую мной еще затаенную печаль по чему-то. И игривость твою и шалость. И мысленный шепоток твой у меня в голове.

 

Я повел тебя на прогулку. Показать мой мир, в котором сегодня светило солнышко и пели пичужки какие-то. И был покой в природе, примирившейся с наступающей зимой и наслаждающейся остатками тепла бабьелетнего. И – ох, какие запахи обонял нос, как радовались четкости глаза. Я вел тебя за собой и радовался твоей радостью, воспринимая все надоевшее за годы заново.

 

А ты резвилась и смеялась. Мурлыкала что-то умиротворяюще-ласковое, потом вдруг начинала петь фортепьянные прелести Шопена, Моцарта и Бетховена. Щекотала ухо мне лохматым концом веревки своей. Наполняла меня своей восторженной, детской такой любовью и добротой. Мелькала во мне вспышками мыслеобразов.

 

Не помню, сколько и где мы бродили. С кем еще я встречался. Улицы, люди, механизмы, растения — все проносилось мимо, не оставляя следа. Все слилось в разноцветную солнечную круговерть наполненную тобой. И все закончилось на кухне дома, где все и начиналось.

Внезапно стало сумрачно и прохладно. Ты стала отстраненнее и грустнее. Что-то все твердила о том, что нарушился порядок этого мира. И Бог моего мира сказал мне голосом твоим — что я — проклят. И что ад мой уже здесь. И да буду я пожираем гадами мерзкими заживо, снова и снова. И да пребудет со мной боль и ужас.

 

 

 Жирные  белесые черви. Они сыпались сверху и выбирались из пола  и  стен. Попадали на кожу, заползали в глаза, уши, рот, нос. И тут же непонятным образом прогрызали путь себе внутрь моего тела. Я чувствовал, как они внедряются в мою плоть, проедают ходы к нервным узлам, к  жизненно-важным органам. И была боль, омерзение и отчаянный, атавистический, запредельный страх. И с каждой секундой страх этот только нарастал. И хотелось умереть, чтобы прекратить эту пытку, но неизвестно , прошло бы все это с наступлением смерти. И внезапно  Твое  разлагающееся лицо оказалось совсем близко, напротив: дохнуло гнилью изо рта, и взглянуло глазами,  в которых плескалось окончательное безумие.

После было движение непонятно куда. Мелькание лиц, знакомых и нет, с выражением тревоги на них, и растерянности, и брезгливого презрения, и сосредоточенного цинизма. И путы, сковавшие корчащееся в судорогах тело. И, да, все тот же ужас с примесью безнадежности и отчаяния.

А в конце всего была пустота, темнота и тишина…

 

 

 

Поздний вечер. Отделение психиатрии.  Тамбур между дверьми   пожарного  выхода, зарешеченное окно. Темно. Опершись об оконную раму  стоит с растерзанной прической человек. В  руке дымится забытый окурок. Лицо совершенно ничего не выражает, глаза абсолютно безжизненны, не моргают от световых бликов качающегося на улице фонаря. Взгляд расфокусирован. Мятая одежда висит мешком на истощенном теле; черты лица заострены, заштрихованы многодневной щетиной.

И на этом неподвижном лице шевелятся еле заметно губы;  и неразличимо, почти, сказанное тихим шепотом:

- Я здоров. Я здоров. Я почти здоров….