Проза

 

                                                                                                     Антуан де Сент-Экзюпери

 Это было в Париже. В меблированных комнатах гостиницы Nрасфуфыренная дамочка средних лет читала газету. Помнится раньше-то она поминутно удивлялась: чего это её на газеты потянуло?  Ещё раньше – чтению предпочитала забавную арифметику из весёлого хруста кредиток и шуршания слюнявых помятых денежных купюр, выдаваемых клиентами за интимные услуги. Счетная наука была как единственным развлечением куцего ума, так и помогла сколотить какой никакой, а капитальчик.

Мишель вдруг подвернулся – оплела, обласкала, поклялась.

Сбежали вовремя из совдеповской России.

И вот она при муже да в Париже постигает таинство чтения. Чудно как! Буковка к буковке – сложилось слово, слова садятся рядышком – получилась новая жизнь, точно такая же что и была, о чем мечталось-фантазировалось. Сотни глаз будут также читать, и её слова отзовутся в их словах. Магия искусства! Золотой дождь монет! Правда, несколько с замедленным действием. Скажем, могучий джин из лампы Алладина от прикосновения хозяйской руки тут же является для немедленного исполнения любого желания. Деньги обладают той же силой: телефонный звонок и нате получите желаемое, с одновременным списанием с банковской карты энной суммы. Не допускайте обнуления счёта – и самые заветные желания будут исполнены.

 Есть чудаки, которые утверждают, что не всё можно купить. С каждым поколением таковых становится меньше. Эти странные люди не от мира сего либо пишут шибко умные книги, либо перемещаются в религиозные конфессии. Там, может быть, и сокровенное знание, и символы веры, заповеди, ответы на все вопросы, путь восхождения к святым высотам. Монастыри, высокие стены, таинства, литургии… А здесь – бездна искушений, сладких на вкус, – где уж тут устоять от соблазна вкусить рай на земле прижизненно, а не пожизненно.

«А что, если замутить оригинальный путеводитель между Богом и дьяволом, между высшим и низшим? – подумывала дамочка. – И название готово - «Кошка, которая гуляла сама по себе с алой розой под хвостом». Ах, какой жизненный пласт у меня хранится в памяти! – на целый эротический сериал материалу хватит. Лишь бы на порно не сбиться, потому что этой низкосортной хавалки теперь, как грязи в России. Я в бытность мою, подчистую во все свои молодые года, была первой звездой лучшего секретного борделя. Суперинтердевочкой! Что за клиенты у меня были! Генералы, сенаторы, поэты и писатели! На такую шелупень, как мастеровой люд, никогда похоже киски своей не пачкала. Бывало с матросней путалась – это как самосаду покурить – иногда для разнообразия пойдёт. Но главная моя жила была – высшие чиновники всех министерств, ну и называющие себя литераторами похаживали. Не потому ли мне так и хочется в их ремесло прыгнуть? Они там о какой-то неземной любви гунторят (сами ко мне лыжи вострят!?), а им свою самую что ни на есть земную любовь впендюрю. Причём, это не выльется в эротические мемуарчики, паскудной жизни продажной девки, дабы кому-то на усладу сгодились мои опусы, как прежде сгодилось тело – это будет литературное произведение с изысканной эротикой. Иначе зачем я во Францию сиганула с дурачком французом? А затем, чтобы европейского шарму добавить, любовной романтикой насытиться…

Подружку себе нашла, местную журналистку русского происхождения. С её участием поплывем по волнам моей шальной сексуальной молодости. Я ей буду истории вслух наговаривать, она – это на бумагу переносить, что-то поправит, как-то слова переставит. Глядишь, и собственную книгу сделаем, запустим, раскрутим её – денежки ручьями потекут в карман. Снова я при деле и при деньгах. Всё поменяю в своей жизни: вместо гостиницы – шикарную виллу на берегу моря, соавторшу послать к чертям и самой следующую книгу состряпать. Мишеля также поменять поскорее на более респектабельного и богатого мужчину… Первые главы уже сделаны, процесс пошел, как говаривал какой-то мой клиент».  

Газеты, впрочем, она читала от скуки: оживить себя известиями о новом стихийном бедствии, волне забастовок… Вот некролог попался на глаза о смерти знаменитого русского поэта. Смотрит дамочка на газетное фото и узнаёт: да он гостем к ней в Питере будто бы захаживал, по крайней мере, так пытается ей внушить соавторша… Ну, сами понимаете, какие гости в борделе. Смотрит на фото – волнение как ураган поднимается, сердце аж выскакивает. Крепилась виду не подать. Но Мишель подметил и так ласково говорит: «Что любимая за слезы?» Она, конечно, соврала: «Ах, Россия! Немытая сирая нищая Россия! Как меня угораздило родиться там, в той дыре, прорехе, в щели, истекающей грязной кровью. Ну, родись я здесь, в благополучной Европе, разве стала бы я срамным ремеслом заниматься? Ты бы взял меня целехонькую, в упаковочке красивых и чистых желаний». – «Ты и так хороша, любимая Жулия».

Он порой через слово называл её «любимая», и Жуля догадывалась за что – умела она искусством древнего ремесла побаловать, вот например, ступню водрузит на мужское место, и взглядом подсказывает, являя ножку свою, дескать, вот каков по красивой мощи инструмент твой должен быть сию минуту! Потом ножками основание обхватит, глянь – красноголовик мужской вверх попер. Сама ловкостью своей потешается и клиенту нравится необычная ласка. Много, что умела, а когда ножки свои, перед тем, как с естеством мужским играть, стала ароматным мылом старательно мыть, Мишель не устоял и в жены взял.

Мишель работал клерком в конторе. Работа нудная и скучная, жизнь по сути депрессивная, кабы не Жуля. Она была не дорогостоящим антидепрессантом – искусством химеры любви скрашивала серые пакостные будни. Вот и сегодня, разве слезы вечером на брачном ложе он хочет видеть и утирать? Проплачет, окаянная девка, всю ночь в подушку над судьбой своей горемычной, басни рассказывать о пропадающем о каком-то таланте, а ему со своим дружком в штанах тоже что ли горевать? Нет уж! Мишель быстро оделся и побежал в аптеку за успокоительным средством для Жули.

А это было в Питере. На набережной Невы, как раз напротив стрелки Васильевского острова сидели на утлой скамеечке двое влюблённых.  Влюблённых пока в свою работу. Они сидели тесно прижавшись плечами. Молодой человек в строгом костюме, белой рубашке с галстуком и в очках никак не осмеливался положить руку на трогательные девичьи плечи. В руках у симпатичной девушки был томик Александра Блока, и она читала вслух «На поле Куликовом»:

 

Река раскинулась. Течёт, грустит лениво

И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва

В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь – стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь…

 

Ксения умела читать стихи так, что Александр уносился душой в поэтический простор, вслед за проникновенными строками.

— А знаешь, – прервалась Ксения. – Когда Блок принес первые стихи редактору журнала, старинному другу семьи, между прочим, он его добродушным негодованием прогнал после прочтения со словами  «Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает, что твориться!», как и в стране. Это и сегодня актуально! Я люблю Блока, люблю других классиков, но у меня и мысли нет сотворить что-то стихотворное. Да и зачем, и когда…

 

Оба работали на одном из крупнейших предприятий «Росатома», на знаменитом секретном когда-то заводе, где многое в атомной отрасли сделано впервые – до сих пор Запад и Америка догоняют, но уже догоняют семимильными шагами – впервые в мире здесь была запущена в промышленную эксплуатацию газоцентрифужная технология разделения изотопов урана (в 1962 году!). Чтобы сохранить конкурентное преимущество передовых технологий на предприятии, наряду с подъемом науки, внедряются инновационные системы управления производством. Новое направление – это наукоемкое производство, четкий всёобъемлющий механизм промышленной безопасности, тщательно обученный, преданный порученному делу совершенный человек-работник. Проблема качественно изменения работника снова встаёт во главу угла.

Трагические события на атомной станции Фукусима не повернут вспять развитие промышленности как основы социума. Две основных силы двигают прогресс вперед: рукотворная энергия в виде электричества, тепла, механической работы, и – человеческая энергия в виде созидательного процесса ума и рук. Проникая всё глубже в тайны мироздания, человеческий разум создаёт всё более сложные технические устройства и, соответственно, более опасные. Нашим первобытным предкам хватало костра у чума, от которого также мог пойти опустошающий лесной пожар. Много миллиардному населению планеты вскоре будет недостаточно и атомной энергетики, на смену которой придет, возможно, термоядерная, или – другая синтезированная энергия, и не менее опасная.

Получатся, актуализация направление развития энергетики, как и промышленности в целом, – это совершенствование системы промышленной безопасности, где человеческий фактор определяющий. А значит человек – это снова арена борьбы добра и зла, света и тьмы, ума и невежества, высочайших духовных устремлений и скотского  рвачества. Каков он будет этот человек, какая разнополюсная начинка станет преобладающей? Что впереди: природные и техногенные катаклизмы, войны? освоение космоса, Вселенной, гармонизация планеты Земля?

Где та высота человеческих устремлений, с которой из нищей страны созидалась мировая индустриальная держава, с которой впервые был совершён полет в космос, как и многое другое?..

 Ксении было чуть меньше тридцати лет, Александру – чуть больше, и работали они в разных группах по внедрению нескольких модулей электронной системы управления определёнными потоками производства. Работы много, сроки сжатые. Из Москвы с целевых курсов повышения квалификации они вырвались на пару дней в Питер: пройтись по памятным местам и выполнить одно важное поручение.

— Распланируем завтрашний день? – сказала Ксения и повернулась к своему спутнику.

— No problem! – весело ответил Александр и вынул из барсетки блокнот с ручкой.

— Встанем пораньше и съездим в Павловск.

— Не лучше ли в Петергоф?

— Давай, куда будет ближайший автобус, туда и рванём…К одиннадцати вернёмся в Питер. Днём – Исаакий, Михайловский дворец, Храм на крови, Летний сад, побродить по старым улочкам, по набережным Невы, Фонтанки. Вечером – в консерватории, оттуда сразу в аэропорт.

— Сразу после обеда предлагаю переместиться на Литейный, там есть букинистические магазины, где поискать по списку книги Петру Николаевичу – очень важно выполнить его просьбу.

…Петр Николаевич сразу по достижению пенсионного возраста с честью ушел на заслуженный отдых и взялся за объёмный писательский труд, в котором замыслил на судьбах реальных людей показать тогдашнюю высоту человеческого духа, воплотившуюся в постройку уникального предприятия, и в собственные яркие жизни, где любовь и дружба получили также уникальное развитие. Это не будут мемуары, интересные сотне-другой людей, – будущая книга соединит и крепкий художественный стержень, и эксклюзивную документальную основу, и обязательно романтическую философию. Поэтому и был дан наказ разыскать прижизненный труды М. Метерлинка, Г. Ибсена и другое. Свое рабочее место Петр Николаевич освободил конкретно под Александра, которому передал ценные собственные практические знания: и в его годы быстрыми темпами развивались НОТ (научная организация труда), АСУ (автоматизированные системы управления), сейчас – почти тоже самое, но другими словами и на другом уровне…  

Ксения снова взялась за чтение, но севшая рядом размалеванная вульгарная девица с сигаретой в зубах на пару с тусклым джинсовым юнцом, сбила с прежнего настроя.

— Бабок нет. На что отрываться завтра? Пойти родичей тряхануть, – вяло прошепелявил юнец. – Чёй-то непруху пошла сплошняком, хоть вешайся.

— А я слезаю с дури. Меня вот эта фишка прибила, – быстро сказала девица и вынула из сумки книжку. – Прикинь какое название «Мамзель Жюли в Питере. Из серии: Кошка, которая гуляла сама по себе с алой розой под хвостом».

— Чёй ты за беспонтовку взялась? Че крыша протекла?

— Не гони!

— Вставляет?

— А то! Читаю и ловлю кайф, прикинь: такой расколбас, что прусь как от кокса!

— Ни фига себе! И не плющит?

— Ты сам почитай. …Уедешь!

— Кумару в придачу нарыть бы… Давай хоть табачку… – юнец взял из рта девицы сигарету и жадно затянулся.

Ксения с презрительным недоумением смотрела на парочку, через слово понимая их разговор. Томик Блока нечаянно выскользнул из рук и упал под ноги в лужу грязи. Ксения в ужасе закрыла лицо ладонями.    

В Париже, между тем, не успев осушить слезы, Жуля заслышала шум шагов в прихожей. Удивилась: проворнее ветра слетал голубчик. Глаза подняла и – ахнула. Стоит перед ней тот, кого малохольным называла… Однако теперача, глазами сверкает, роста высоченного, волосы волнами вьются вокруг бледного чела. Схватила Жулия газету, на фото глянула и на пришельца. Это он, один к одному он! Бухнулась от страха на колени, завопила:

— Не виноватая яяя!

— Отчего ты, Дева Срамная, имя моё всуе поминаешь?  Небылицы обо мне и сотоварищах по славному литературному цеху распространяешь. Зачем расписываешь, как якобы я клиентом был у тебя? Подло так подсаживаешься к нам, чьи имена не сотрёт время. Ужели не разумеешь, что прежде чем взяться за перо, совесть и талант не мешало бы поискать в себе. Ужели не знаешь, что Муза, точно верная жена, не потерпит измены, да с такой еще, в которую как в помойное общественное ведро сливают похоть. А куда мы без Музы???!!… Кому абсент, а кому звенящее слово греет душу. Напомнить тебе, что сказал наш брат француз Мопассан о неуместной женской близости, что тупит писательское стило…

— Не моя в том вина, что грязно присоседилась я к имени твоему. Это она, она сумятицу вносит. Газетчица она, их много таких, что историю заново переписывают, ко мне в товарки набивается. Давай, говорит, бестселлер тиснем с тобой о твоей не пыльной работёнке. Я не прочь, но только, всё как было, без всяких там литературных выкрутасов…Здесь газетчица, в соседнем номере, тоже Жуля, только фамилия другая не то жидовская, не то чухонская – а может быть и французская. Они французы, – мамку её за ногу, – букву Р одинаково, как и евреи, произносят: язык по-другому изгибают.

— Зови!

Так громко крикнула Жуля, что барыня незамедлительно вошла, и тут же в коридоре послышались гулкий ровный шум как отсчет метронома, громче с каждым ударом.

Барыня была неопределённого возраста, некрасивая, но не лишённая некоторого шарма. Удлинённая талия, пухлые пальчики в широкой ладони, утонченное личико невинной девушки с плутовской улыбкой змейкой кривившей рот.

— Пакостно даже смотреть на тебя, вижу дьявольский отблеск позади тебя…  Россия! Когда очнешься ото сна!?…

Шум в коридоре нарастал, и вот открылась дверь и вырос на пороге точно глыба… Кто думаете вы пожаловал сюда? Кого еще подняли на ноги? Глаза закройте и скажите. Кто отгадал, тот молодец… Да, други мои, именно так бесценные мои читатели, явился он – подпольный герой русской культуры, два века известный всем и каждому, феномен русской натуры, славный продолжатель образов Баркова – «…собою видный и дородный, любой красавице под стать, происхождением благородный – его Лука Мудищев звать… Не отыскать на целом свете такого х* и  м*. Сама Матрёна обомлела – ну, впрямь пожарная кишка. У жеребца и то короче. Ему не то чтоб дам скоблить, а впору лишь, сказать не к ночи, своей балдой (х*) чертей глушить… Лука Мудищев был здоровый мужчина лет так сорока. Жил вечно пьяный и голодный в каморке возле кабака… Весь род Мудищева был древний, и предки бедного Луки имели вотчины, деревни и пребольшие балдаки. Из поколенье в поколенье передавались те балды, как бы отцов благословенье, как бы наследие семьи. Один Мудищев был Порфирий, при Грозном службу свою нёс, балдою поднимая гири, смешил царя порой до слез; покорный Грозного веленью балдой своей без затрудненья он убивал с размаха вдруг в опале бывших царских слуг...».*

Лука с почтением поклонился Поэту, вперил взгляд в двух дамочек и пророкотал:

— Эти пипетки  якобы с братьями нашими из Вечного Литературного Дома амурные дела имели? А про меня забыли!!! Айяяй, девули! Сынок мой Игнат сейчас заявиться. Сам попросился, давно не тешился, удаль свою не выказывал, чтобы продолжить летопись нашу; весельчак и добряк он большой.

— Вам сподручнее, Лука. А мне еще к набережной Невы успеть, там двое тружеников милых что-то пригорюнились, – как блики северного сияния исчезла тень Поэта.

Чудный звон врывался в прихожую. Да и не звон – а целый поток звуков, когда музыканты перед самым началом выступления проверяют настройку инструментов. Здесь слышалась и серебряная россыпь литавр, буханье барабана, визг скрипок, и плавные рулады флейты. Лука и барышни застыли в недоумении, нарастающем с приближением дивного оркестра. Хлопнула входная дверь, и занял пространство комнаты славный малый Игнат Мудищев – неизвестный доселе никому, достойный отпрыск рода Луки. Синеокий, златокудрый, косая сажень в плечах – чем не богатырь земли русской! Да еще одним бесценным наследственным даром наделён!                                                                                                                                   

Громовой хохот Луки оборвал стук, бряк, визг и скрежет, а барышни от удивления упали на диван. То что у Луки нарекли пожарной кишкой, то что мамзели кличут пи-пи, заглядывая милым в штанишки, у Игната было…чтобы вы думали…, было дуло новейшего нанооружия, была подобие могучей напрягшейся руки с растопыренной красной ладонью, был брандспойт пожарной машины, призванной тушить пожар любви. И на этом уникальном мужском достоинстве, окостеневшем от вечного снедающего желания пустить сей аппарат в действие, висел двадцатилитровый бидон, доверху заполненный чистейшим самогоном. И в каждой руке Игната было ещё по полному ведру той же ядреной хмельной водицы. Бидон болтался из стороны в сторону, обивая косяки и стены, и бряцая по ведрам. Во всё лицо Игната сияла белоснежными зубами голливудская улыбка.

— Игнат, зачем столько самогона? Мы ж с тобой в завязке!

— Барышень перед употреблением искупаем, как гусары – в шампанском. Весь парфюрм раствориться в чистейшем спирте, вот и будет шампань. Погудим на славу!

— А не тряхнуть ли и мне стариной? Тщилась покалечить меня вдова-купчиха. Здесь в запредельных краях восстановились силы мои. Дебют, что ли произвести? Да-с, это точно-с; похвалиться могу моим… Но впрочем вам, мадам, самим бы лучше убедиться, чем верить (и не верить) слухам и словам. Ну что, девули, начнём по капельке, по стопочке, по крошечке, рядышком усядемся, с одной лишь мыслью поскорее главное начать. Глазёнки вижу загорелись… Зачем, вам девчонки писательством себе и другим мозги пудрить? Уж если мы охочие до  е***вого дела – давайте до конца изопьем эту чашу в натуральном мотиве…

Здесь, любезный читатель, оставим наметившееся гульбище. Компашку подобрали преотличную: проверенная в деле и запечатленная в хрониках пожарная кишка, неутомимый свежий брандспойт, готовый потушить любой пожар любви, четыре ведра эксклюзивного алкоголя, две прожженные девицы и неистребимый русский дух, не знающий меры ни в чём. Придет время – Игнатушка поведает нам о подвигах любовных. А пока поспешим и мы на набережную Невы.

Ксюша сильнее прижала к лицу ладони и затаила дыхание. Сквозь пальцы и опущенные веки коснулись глазного дна будто бы разноцветные сполохи плывущего алого света, похожего на отдалённые блики северного сияния. Удивляясь сгущающимся оттенкам алого, она опустила ладони и широко распахнула глаза. На небо в прореху между тучами изливался чудесный свет вечерней зари, особенно прекрасной на низком северном небе. Ксюша нагнулась и подняла томик стихов.

— На страницах нет и пятнышка грязи! – восхищенно прошептала она и повернулась к Саше.

Он, повинуясь тому же чудесному воодушевлению, посмотрел в радостные очи своей спутницы, обхватил ладонями её лицо и своими ставшими нетерпеливыми губами коснулся мягкой прелести ее рта. Смелеющий поцелуй впервые сомкнул устье двух чистых начал в одну созидательную жизнь.  И, странное дело, сидевшие поодаль юнец и девица с одной сигаретной соской на двоих, выронили цветастую книгу себе под ноги в лужу грязи и с просветлевшими лицами, от чего-то осенившего и прежде неведомого им, с детским простодушием взглянули на Ксюшу и Сашу – в глазах четырёх молодых людей отображался один и тот же отблеск чудесного света вечерней зари.

 

___________

* – И. Барков. Девичья игрушка, С-П., изд. «Библиотека «Звезды», 1992 г., с послесловием А. Битова.