Проза

 

        Философское отделение мужского клуба деревни Малая Сивуха находилось на берегу одноимённой речки. Возможно где-то существовала и Большая Сивуха. Но это было в другом мире, не ограниченном двумя десятками полуразвалившихся изб да единственной улицей, с гордым именем «Центральная», по которой проехать можно было разве что на танке. Умирающие дома густо заросли репейником да крапивой, но где-то в глубине своего нутра отчаянно хранили запахи ушедшей жизни, счастья, боли и тоски.

      Про большой мир, за лесами и полями, мужики давно не ведали. Ни Иван, бывший пастух, ни Серёга, бывший тракторист, ни даже Пётр Степаныч – когда-то занимавший пост бухгалтера в сгинувшем в неизвестность колхозе «Красный Луч». Все они теперь были вольными рыбаками, философами и единственными уцелевшими мужчинами умирающей деревни.

     Иные, давно исчезли. Кто-то ярко и яростно спился и дал дуба. Другие уехали в мифический город – ушли в мир иной. Кто тихо мирно преставился в родной постели.

     Кроме них в деревне доживали свой век пяток старух, да две собаки, похожие на волков, забредших из леса. Для справедливости добавим сюда два десятка кур бабы Нюры, да её же давно сбежавших и одичавших кроликов. Те обжили овраг, вступили в кровосмесительную связь с местными зайцами и бесконтрольно размножались.

Вот и всё население Малой Сивухи.

       Каждый день шёл по строго определённому распорядку.

       Зимой мужики пили самогон из стеклянных банок, закусывая солёными грибами, философствовали, сопровождая тезисы крепким морозным матом.

       Летом день-деньской сидели у реки на солнечном косогоре и неспешно делились мудрыми мыслями. Для порядка брали с собой удочки, дожидаясь вечерней поклёвки. Трёхлитровая банка – в самый раз. Закусывали сырыми маслятами, упругими и скользкими, да хрустящими сыроежками.

      Июльский четверг после ночного дождика был тёплым.

      Серёга расслаблено смотрел на дремлющий поплавок. На рыбалке как? Тихо. Сидишь думы думаешь. 

      – А чего солнце днём светит, не ночью? Днём – итак светло – произнёс он.

      Мужики обстоятельно включились в беседу:

      – Ясен пень, – резонно отметил Пётр Степаныч. – Земля-то круглая.

      – И чё?

      – Так сменная работа. Полсуток здесь светит, полсуток у иностранцев за бугром.

      Серёга задумался, потом сказал:

      – И кто так устроил?

      – Астрономия.

      В беседу включился Иван:

     – Не! Бог так сделал.

     – На кой.

     – Чтоб, по справедливости.

      – А чё тогда баба рожает, а мужик нет? Ей больней выходит.

      Ответил Иван, признанный религиовед:

      – Согрешила она, итить! Яблоко съела.

      И вновь тишина. На глубине что-то булькнуло. Рябью пошли круги. Вода плеснула со звуком шлепка по тугой заднице.

      Степаныч о чём-то вспомнил:

      – Бабы… Они только к ночному делу годятся, если трезвый.

      Неугомонные мысли крутились в мозгу Сергея:

      – Почему баба в брюках – нормально, а мужик в юбке – тля?

      Вопросы мучали. Их было так много, что и не все спросишь. Почему рыба ест дождевых червей? В реке их нет. Червь только на остром крючке висит. Выходит, смерть – вкусна?

      – Мужики, а смерть зачем?

      – Известно, для порядка.

      Степаныч почесал затылок и весомо добавил:

      – Убери смерть, и бардак начнётся.

     В реке вновь забурлило. Вгляделся в воду, но ничего там не высмотрел. Пожевал травинку и отвёл взгляд.

    – Крыса водяная?

    – Русалка. Помнишь Надька утопла? А тело-то не нашли.

    Показалось, что повеяло холодом.

    – Налить что ли, – поспешно предложил Сергей.

    – Правильная мысль.

    Иван нарезал бережно завёрнутое богатство – ржаной кирпич с запахом ботвы да печёной картошки.

    Выпили. Обстоятельно закусили хлебом да припасённым молодым чесноком.

    В кустах ежевики ёжился ёж. Обожрался кляксами переспелых ягод. Вот и колобродил.

    – Почто живём? – вдруг спросил Серёга.

    – Ясен пень – после первого литра Степанычу многое открывалось.  – Жизнь – для продолжения рода.

    – А на кой его продолжать? Вот не будет нас, рыба обрадуется. Да и червяки …

    – Дурак ты, Серёга, хоть и башковитый, – беззлобно молвил Степаныч.

Он неторопливо поднялся, сходил до кустов, слегка забирая вбок. Вернулся.

     – Чёй-то Степаныч тебя на бок перевешивает? Ети тянут?

     – Думы тяжелы…

    Налили ещё, трезво мыслить помогает. Выпили. Закурили. Бычки в траву не бросали, собирали в пустую банку, отчего та курилась печной трубой.

     «Жизнь начинается с боли и заканчивается болью. Но значит есть что-то между этими муками такое, что заставляет человека сопротивляться смерти», – Серёга поразился собственной мудрости. Огляделся. Тихо дышала река. За косогором кипел розовым Иван-чай, за ним виднелся буйный разнорост полыни, лебеды да гусятника. В плотно сомкнутых стеблях жил целый неведомый мир, растил потомство, пел и плакал, скакал и прятался. Густо гудели шершни, вислозадые осы, да стрекотали кузнечики. Пчёлы водили хоровод над яркими цветами.

    Он глубоко вдохнул густую, как сигаретный дым, цветочную пыль, с медовым ароматом.

    Хорошо! И показалось, что и говорить ничего не надо. Бывают моменты, когда молчать упоительно.

    Птицы затеяли дневную перекличку. Дятел елозил на стволе видавшей виды берёзы, призывно разбросавшей ветви. Солнце выскочило из-за пушистых облаков и всё посветлело, заиграло тысячами радостных оттенков. Стрекоза, похожая на девочку-фею, зависла в воздухе, радужно сияя тонкими перепончатыми крыльями.

     Где-то отзывалась ленивая кукушка. Муравьи струйками тянулись в прогалинах, на мгновенье останавливаясь и сообщая друг другу грозные замыслы своей королевы.

     Лето – благословенная пора. Как тебя мало, и как ждать тебя долго, а ты пролетаешь, как любовь, оставляя сладость в пыльных банках с вареньем.

     И тут он увидел радугу. Один конец её защемило далёкой дубовой рощей за лугом, другой таял в небе. Радуга сияла рыбьей чешуёй, розовым, перламутровым, да жёлтым, уходящим в синь.

      – Пологая, – заметил Степаныч. – Жди дождя ночью.

      – Мужики, чего радуга – дуга? – вступил в беседу Иван

      – Земля-то круглая, – вновь привёл Степаныч свой убийственный тезис.

      – Ну и чё с того? – не отставал любознательный Иван. – Молния, та – зигзаг. Горизонт – линия. Облака – воще куча-мала… Логики нет.

      – Логика у древних греков, – возразил учёный Степаныч.

      – Може купол сверху? Над Землёй – вдруг предположил Серёга.

      – Скажешь тоже. А ракеты как летят, не сталкиваются?

      Серёга задумался. И правда. Как?

     День отправился к вечеру. Тени прорастали из деревьев тёмным отражением. Комары завели свою песню.

     Скоро начнёт плескаться рыба, норовя поймать неосторожного мотыля. Дурея от собственного нахальства примутся выскакивать ерши да пескари. Тут и рыбалка веселей пойдёт. Только успевай червя менять.  

      Иван неторопливо разложит костёр. Искры звёздочками полетят к небесным подругам. Кто-то лихой запляшет в волнах огня и наигравшись затихнет. На перекладину водрузят прокопчённый котелок, где споро забурлит да забормочет. В первую закладку лягут плотной стайкой неугомонные ерши. Их и чистить не надо, лишь для отвара предназначены. Вдогонку – метёлки укропа, девица морковка да картофелина. А там окладистые лещи в кипяток сиганут. И в конце сто грамм слезы самогонной прямо под крышку.  И хлебать ложкой золотистую уху, обжигаясь, беззлобно матерясь от блаженства.

     Тёплый ночной морок окутает плечи так нежно и ласково, как мать новорожденного. Так трепетно, словно все они и Серёга, и Иван, и даже Степаныч – дети малые у кормящей груди. И нет горя, нет боли, нет страха, нет вопросов, впереди только бесконечная добрая жизнь.

     Стрёкот кузнечиков сольётся с дыханием ночи и создаст особую чуткую тишину, которую надо осторожно и бережно хранить. Не спугнуть громким словом, и не растерять, как воду сквозь пальцы.

     Мир – волшебство, лето – счастье, а жизнь – дар божий!