Проза

C точки зрения моей школьной подруги, я – полный отстой. У Виктории есть принципы, и они ее никогда не подводят. А у меня вместо них –   угодливое виляние хвостом. Я заискиваю, потому что не понимаю, что это такое. А не понимаю, потому что у меня их нет, и свои выборы я совершаю, как правило, интуитивно. Хотя потом часто об этом жалею.

Главный принцип моей подруги – во всем следовать своим принципам. Когда она начинает со мной об этом говорить, у меня начинает болеть голова. Виктория имеет свою систему ценностей. Она мне давно известна, и за время нашей дружбы я выучила ее наизусть. И даже классифицировала.

Профессиональное:

Технари – трудяги и порядочные люди.

Гуманитарии – дешевые пижоны и бездельники.

Соответственно, Виктория закончила Автодорожный, а я – истфак, отделение искусствоведения. Я – специалист по древним амфорам.

Реально с моим дипломом и в моем возрасте можно трудоустроиться, это если по блату, в корпоративный бизнес на позицию офис-менеджера, читай завхоза, или секретарем в предбанник к начальнику.

Но мне повезло: я работаю руководителем. То есть я руковожу художественным кружком при районной детской студии, что в подвале соседнего дома.

Развлечения:

Все порядочные люди любят джаз. Не любить джаз неприлично и стыдно.  Виктория гордится тем, что на последние деньги они с мужем ходят на концерты джазовой музыки.

Я, попав туда, каждый раз вспоминаю, что не в деньгах счастье, и прошусь на волю,  поскольку через три минуты у меня начинает болеть  голова.

Привязанности:

На Ахматовское «Собака или кошка?» моя подруга давно уже ответила. Хорошие люди любят собак, плохие – кошек. Поэтому в доме Виктории всегда живут собаки. И в ее присутствии я стыжусь своей любви к кошкам, а после начинаю стыдиться того, что стыжусь.

Личная жизнь:

Мужа надо выбирать послушного, жена должна командовать и им, и домом, поскольку  от мужиков толку все равно нет никакого: бесполезный субстрат.

Соответственно, у нее муж один и на всю оставшуюся жизнь. Так решила Виктория. 

Меня никогда до командных высот не допускали. Так нравилось всем моим мужьям,  и так нравилось мне. А сейчас мной помыкать некому, и я ощущаю нехватку твердой мужской руки.

Виктория считает, что полноценная женщина должна иметь любовника. Так поступала ее старшая сестра. У меня любовников нет. Сама не знаю почему.

Женские штучки:

Моя школьная подруга – сторонник естественной красоты. Запах женщины для нее – это ее собственный запах, а не духи с дезодорантами. Косметику она не признает, ест то, столько и когда хочет.  Она говорит, что зад у женщины должен быть. И чем больше, тем лучше.

В зеркало она смотрится, только когда умывается. И не беспокоится о своей внешности потому знает, что муж ее любит любой.

У меня косметика – вторая кожа, в любой поездке полчемодана у меня занимают лаки, лосьоны, кремы и прочие флакончики, и баночки.

Я заглядываю в любое свое отражение и всегда переживаю о том, что выгляжу недостаточно хорошо.

Женские штучки по дому:

Вся эта возня по наведению красоты, цветочки, прихваточки, вазочки, подушечки – удел идиоток и мещанок, типа меня.  Виктория любит технику – домашнюю и офисную.

Однажды, когда у нее вдруг появились деньги, Виктория потратила их не  на ремонт, а на дорогущий тогда  компьютер. Хотя в ее доме ужас начинается не в подъезде, а за порогом квартиры. А подъезд на этом фоне кажется будуаром мадам де Помпадур, подготовленным к  приходу туда Людовика XIV. Короля-Солнце…

И главное, что нас разъединяет уже сорок лет, – это то, что умные люди называют «целеполагание».   «Целеполагание» Виктории – четкое и конкретное, что, впрочем, почти одно и то же. Многого ей не надо, но и своего она никому отдавать не собирается.  Виктория ценит свою синицу в руке.

Меня мой журавль совсем не любит. Много раз в жизни он меня поднимал на высоту только для того, чтобы понаблюдать, как я буду падать. Иногда – как будто случайно выпав из самолета: нелепо размахивая всеми четырьмя конечностями и с ужасом глядя на неотвратимо приближающуюся земную твердь. Иногда – как будто дав кому-то обязательство упасть, а вернее, пасть как можно ниже за максимально короткий промежуток времени. 

Но все равно каждый раз, собрав себя по кусочкам, я отряхиваю с коленок налипшую грязь и траву  и жду, когда этот подлый обманщик прилетит опять. Обычно он не торопится. Он знает, что соперников у него нет. Синица меня не интересует. А свое «целеполагание» я даже сформулировать как следует не могу.

Мы идем по центру Москвы и ищем музей кукол. Ничего более бесполезного, на взгляд моей подруги, придумать невозможно. И пойти туда она согласилась только ради меня.  Виктория, как только подросли ее дети,  все игрушки  из дома выбросила.

Моих плюшевых медвежат, зайчиков и котят она презирает и называет их «пылесборники». Мою старую тряпичную Алису, которой я самостоятельно сделала косметическую операцию на лице, Виктория замечать отказывается.  

Авторские куклы для взрослых – это то, что ставит ее в тупик. Бесполезная, трудоемкая, дорогостоящая вещь.

В галерею кукол «Вахтанговъ» в ЦДХ я прихожу, чтобы очиститься от скверны и суеты. Когда я смотрю на фарфоровые лица с неестественно большими и грустными глазами, я каждый раз пытаюсь понять, о чем они молчат.

И мне кажется, что по ночам, когда залы огромного здания пустеют, эти загадочные существа в изысканных воздушных нарядах оживают. Маленькими, легкими шажками они сходят  с подставок, на которых  указаны их имена, и начинают кружиться в воздухе, счастливые от того, что можно говорить, смеяться и гоняться друг за другом.

Мне так хочется там остаться, спрятаться и дождаться ночи. И все увидеть своими глазами.  Я до сих пор верю, что в наше отсутствие они ведут себя так, как в сказках Андерсена. Они – живые, и у каждой есть своя история.

Может быть поэтому я люблю старинные и просто старые вещи. Те, у которых есть свое прошлое. Это касается не только домашней обстановки, но и моих личных вещей, которые я ношу или которыми я пользуюсь.

У меня есть свитер, которые мне купили в третьем классе. Не знаю, как так получилось, что до сих пор  живет у меня в шкафу. Ему давно присвоено звание раритета. И самое удивительное, что я до сих пор могу его надеть. Потому что все это время я росла и росла в длину. А в ширину вырасти забыла.

А еще у меня есть домашний халат, который в девятом классе мне сшила бабушка. У него (где ты, Семен Семеныч Горбунков?) действительно перламутровые пуговицы, которые бабушка спорола со своего платья, и рукава с широкими манжетами. Когда-то он был голубым и байковым. Сейчас он больше напоминает мне марлю – такой тонкой и прозрачной стала ткань.

Ну как же я могу с ними расстаться? Они прошли со мной бОльшую часть моей жизни. Они мои старые товарищи. Когда мне плохо и одиноко, я надеваю свитер и сразу чувствую себя маленькой. Или же вспоминаю себя постарше, когда я сидела в новеньком халате перед окном и ждала, когда взойдет солнце.  На рассвете мне должно было исполниться шестнадцать лет, и мне хотелось попрощаться с моей молодостью. В глубокой печали я плакала и вытирала глаза и нос широким рукавом.  

Мой брат живет в окружении мебели наших дедушки и бабушки. Когда я как-то предложила отдать эти дрова на Мосфильм, брат побледнел и сказал, что это, конечно, можно, но только через его труп. Что он с этими комодами, креслами и этажерками вырос и с ними же хочет умереть. Так что мои свитер с халатом можно считать лишь легкой формой семейного недуга.

Итак, мы идем по старым московским улицам, и я удивляюсь тому, что они еще существуют. В детстве мы с Викторией так же ходили в библиотеку. Встречались у остановки, и по дороге она должна была мне рассказать содержание книги, которую прочитала. Дело было не в сюжете. Мне хотелось, чтобы моя подруга поняла то, что не проговаривается  словами. Когда я начинала ей это объяснять, она просила показать мне строчки, где я это обнаружила. Сделать я этого обычно не могла, потому что книги, кажется мне, как куклы из галереи «Вахтанговъ».  Они тоже молчат или прячутся за черные буквы на белой бумаге. И открываться каждому, кто взял их в руки,  не спешат. Уловить их потаенный смысл – такое же чудо, как увидеть порхающие по комнате маленькие существа с синими или зелеными грустными глазами и   почти живыми фарфоровыми лицами.

Мы молчим, потому что взаимное раздражение уже начало заполнять пространство вокруг нас. И сильно хочется есть.  Тут, конечно, сразу вспоминается  «И сильно хочется пить…» из Бродского. Но нам хочется есть.

Я мстительно придумываю варианты в продолжение Ахматовскому тесту: «Сад или огород?» Конечно, я – сад, может быть, даже «Вишневый», и сама я нелепая и трагическая женщина, почти как Раневская. А моя школьная подруга – огород, навоз и компост.  Зачем мы встречаемся? Мы же с разных планет, и никакого притяжения у них нет. Только силы отталкивания. На моей планете цветет одинокая гордая роза, а на ее – кабачки.

У одной из скамеек сквера, по которому мы идем, Виктория останавливается и  достает из здоровенной кошелки, которую носит вместо дамской сумки,  пакет с помидорами. Они разного цвета и размера. Там же, в недрах ее «ридикюля» находится и половина буханки бородинского хлеба. А потому что время обеденное и лучше съесть свой натуральный продукт, чем травиться в какой-нибудь пиццерии.

Мы сидим на лавочке в сквере, как два старых алкоголика, решивших сообразить на двоих. На коленях у меня мятая газета опять же из сумищи моей подруги. Помидоры не только пахучие, они сахарные по срезу, блестящие и упругие, и их можно откусывать, как яблоко. Потому как – свои. И хлеб можно подумать, она тоже сама испекла. Нет, все-таки на своей планете мне нужно будет немного потеснить мою розу, пусть там еще будет и небольшой огородик.

Я поставлю на подоконники луковицы в емкостях с водой. И через неделю из них покажутся зеленые стрелки. В цветочных горшках у меня начнут плодоносить   помидоры и огурцы. А на зиму я стану закручивать собственные патиссончики в трехлитровые банки.

Я научусь радоваться простым и очевидным вещам. И больше не позволю своей голенастой и носатой птице обманывать меня.

И, как мои любимые куклы из галереи «Вахтанговъ», я буду  молчать о том, как  странно и непонятно устроена жизнь и как притягателен мир, в котором есть красота и тайна.

Оставшийся хлеб Виктория покрошила голубям и попросила проводить ее до метро. На сегодня наша прогулка была окончена, в музей кукол мне придется идти одной, а с нее довольно и того, что она уже услышала.

На прощание моя подруга мне сказала, что ничего никогда у меня не получится. И что все помидоры с огурцами у меня загнутся на корню. А лук я наверняка запихну в воду вверх тормашками, как в какой-то старой рекламе. И еще я узнала, что похожа на свою Алису: такая же старая и тряпичная. И бесполезная.

И я пошла в музей кукол одна. Настроение у меня было хорошее. Дома меня ждали мой рыжий кот Тимофей, вполне себе живой и настоящий, и моя старая тряпичная кукла, всегда теплая и мягкая, которая, как и мой свитер, тоже  прожила со мной  долгую жизнь.  Когда-то я придумала ей это сказочное имя – Алиса. ­Оно из той самой «Страны чудес», в которую я до сих пор верю.