Проза

 

 

 

 

Та неделя как-то сразу не задалась. Выходные я провёл в городе У., в гостях у родителей. В понедельник утром мне нужно было возвращаться в город К., чтобы искать работу, оплачивать очередные коммунальные расходы и заниматься прочей бессмысленной деятельностью. Рано утром я сел в автобус до города К. Так получилось, что рядом со мной сидела одна старая знакомая – мы разговорились. Разговор никакой важности не имел, но, в общем, закончилось всё тем, что она, по её словам, «сильно во мне разочаровалась, ты таким раньше не был, я тебя не узнаю, ты изменился и стал циничным». Она сказала, что не хотела бы больше со мной общаться. Что ж, это ваше право, мадемуазель (хотя, кажется, она уже вышла замуж). Я не стал сопротивляться. В какой-то момент перестаёшь сопротивляться – перестаёшь сопротивляться чему-либо и просто плывёшь по течению. Плывёшь ли ты по течению или против него – не имеет большого значения – ты всё равно мокнешь, а выбравшись на сушу – подхватываешь простуду, лежишь с температурой и через несколько дней вновь прыгаешь в эту реку. В общем, она больше не хочет общаться со мной – окей, ваши пожелания учтены.

 

В городе К. я первым делом заглянул в одну контору, в которой намеревался получить работу, и оставил там резюме. Мне сказали, что в течение нескольких дней рассмотрят его. Решив, что на сегодня достаточно стараний, я отправился обратно на вокзал и сел на автобус до города Г. До этого города около двух часов езды, и там есть красивая набережная – там есть море. Мне вдруг захотелось посмотреть на море, постоять у моря. Я никогда не видел моря зимой.

 

Не знаю, что там произошло со звёздами в тот день, но, садясь в автобус, я заметил ещё одну свою старую знакомую. Мы не общались уже лет десять, но я был уверен, что она меня ещё помнит. Конечно же, оказалось, что у нас соседние места. Она заняла место у окна, я сел рядом с ней. Я повернулся к ней и стал смотреть на неё, она как будто меня не замечала. Я помахал ей, она посмотрела на меня.

-Привет, - сказал я.

-Привет, - ответила она. Похоже, она меня не узнала.

-Не помнишь меня?

-Не помню.

Очень приятно. Это всё упрощало.

-Ну ладно, - сказал я и стал рассматривать салон автобуса.

-Ну, напомни. Может, вспомню, - предложила она.

-Да нет, не нужно, - сказал я. Мне не хотелось ей ничего напоминать – не потому, что это задело моё раздутое эго, а потому, что нам всё равно не о чем было говорить. Нас вообще мало что связывало, а десять лет спустя – наверняка не связывало ничего.

 

Всю дорогу мы молчали, а я думал, что у меня есть какая-то странная способность – запоминать всё и вся и быть при этом незапоминаемым никем и ничем – не оставлять нигде следов. Такое уже случалось. Лишний раз убеждаюсь, что я плохо усваиваюсь человеческой памятью, а следы мои плохо сохраняются в грязи времён (впрочем, это справедливо и для подавляющего большинства людей). Иногда невольно вспоминаешь какого-то знакомого и спрашиваешь себя: «интересно, а помнит ли он меня?», но ответ всегда один – не-а, не помнит.

 

Если вам хочется, чтобы вас кто-то запомнил на всю жизнь, – обращайтесь ко мне. Я запомню всех. Кажется, Керуака друзья называли «великий вспоминатель/запоминатель». Что ж, я готов побороться за этот титул.

 

В общем, мы ехали в автобусе, а солнце проникало в салон. Освещенный зимним солнцем салон автобуса – пожалуй, одна из самых приятных вещей на свете. Но на полпути автобус заглох и остановился на обочине. Все пассажиры вышли на улицу, большую их часть подобрал подъехавший минут через пять автобус, который также следовал в город Г. В нём уехала и моя знакомая незнакомка. Вскоре подошёл ещё один автобус. До города Г. я ехал на нём. Меня не удивило, что за рулём был знакомый водитель – какое-то время мы работали на одном заводе. Он, конечно же, меня не помнил и не заметил. Всю оставшуюся дорогу я пытался подобрать антоним к слову «воспоминание» - существует ли он? Если к слову «память» с горем пополам ещё можно что-то подобрать, то вот к «воспоминанию» - даже не знаю. Невспоминание. Я – человек-невспоминание. Все мы этот человек.

 

В городе Г. я сразу же направился к набережной, к морю. Дул сильный ветер. Я смотрел на море и всё пытался сочинить какое-нибудь хокку, но в голову ничего не приходило. Я вдруг подумал, а что если та девушка и вправду не та, за кого я её принял? Что если я просто схожу с ума, и от одиночества мне уже кругом начинают мерещиться знакомые лица? Что если я начинаю превращаться в сумасшедшего, который пристаёт к первому встречному? Нужно было хотя бы имя у неё спросить. И извиниться, что ли. В общем, вид моря и ветер мне быстро надоели, и я решил возвращаться в город К. Снова на автобусе. На этот раз обошлось без знакомых лиц.

 

В городе К. я жил в районе дешёвых новостроек – квартиру там купить мог кто угодно – лишь бы он мог поставить подпись в документах. Уродливый район. Грязь, лужи, деревьев нет, а если и есть, то кажется, что они никогда не цветут. Кучи кирпича, бетона и людей. Всякий раз, когда я входил в этот район, мне начинало казаться, что включается какой-то огромный миксер, который смешивает в одну вонючую смесь все эти кирпичи, бетон, арматуру и людей. И действительно – люди здесь понемногу смешиваются со всем этим безумием: лица их становятся бетонно безрадостными, а некоторые держатся так, словно у них вместо скелета – железо арматуры. Впрочем, я не исключение. В общем, добравшись до места, где я обитал, я отправил пару стихов в один самиздатский журнал, дабы потешить своё эго. В журнале том я уже несколько раз публиковался, и меня там почти что узнавали, что казалось мне странным.

 

Ночью мне снилось, что ко мне, весьма добродушно виляя хвостами, приближались две или три собаки. Мне казалось, что они вот-вот на меня нападут, и я уже начал искать под ногами камни, дабы отбиваться от них, но не находил. Собаки подбежали ко мне вплотную, и я схватился с одной из них и стал то ли её душить, то ли пытаться разорвать ей пасть. В итоге ни одна из собак особенно не пострадала, - я проснулся. Говорят, что во сне человек ведёт себя так, как он повёл бы себя в действительности, то есть если во сне он спасается бегством, то велика вероятность, что в действительности он поступит так же. Мне часто снятся нападения собак, и я всегда убегаю – то есть просыпаюсь. Но на этот раз всё было иначе – я стал бороться. Утром я задавался вопросом: «неужели я настолько осмелел/неужели я настолько зол, что готов душить собак и рвать им пасти?» Нет, разумеется, я не стану кидаться на собак, но к чему тогда этот сон? Впрочем, обо всём этом я благополучно позабыл, когда получил ответ из редакции журнала: мои стихи не очень подходили для публикации, просили прислать что-нибудь ещё. Меня это удивило: журнал, в котором я публиковал стихи и похуже, журнал, в котором, как мне казалось, публиковали вообще всё подряд – чуть ли не потоки шизофренического бреда, - этот журнал отказал мне. Хорошо, постараюсь найти стихи получше. Спасибо за понимание. Не за что.

 

Весь оставшийся день я пролежал на диване с книгой в руках. Иногда делал перерывы и выходил на балкон, чтобы посмотреть на небо – не будет ли дождя – и на прохожих, грустно завёрнутых в пальто. Бывают балконы, с которых не хочется уходить. В этом районе таких балконов нет – смотреть с балконов здесь не на что, на них выходят лишь покурить, а затем снова прячутся во мрак квартир. Впрочем, какое-то время с моего балкона открывался отличный вид на городские дали и прекраснейший закат по вечерам. Но всего за какой-нибудь год город умудрился вывалить перед домом, в котором я живу, восьмиэтажную кучу кирпичного, простите, дерьма, и эта куча теперь загораживает собой все закаты и небо. Но был однажды в моей жизни балкон, с которого не хотелось уходить: прекрасный вид на скверик, тонувший в зелени деревьев, сам балкон был укрыт ветвями и листьями росшей под окнами вишни – ветви стучали по стеклу и звали на улицу наслаждаться весной, которая вот-вот должна была стать летом. Помню, как однажды просидел на том балконе весь вечер – опершись на подоконник, в полудрёме, словно кот, - и лениво поглядывал на возвращавшихся домой людей, которые тогда казались мне и добрее, и отзывчивее. А рядом стояла чашка дымящегося ягодного чаю. Я хотел бы вернуться на тот балкон, вернуться в тот вечер, уснуть на подоконнике и больше не просыпаться, и люди продолжали бы возвращаться домой, пока все, абсолютно все не вернулись домой, и вечер бы остановился, и солнце бы не садилось, и все вернувшиеся домой выходили на балконы и, затаив дыхание, наслаждались этим вечным весенним вечером. И это был бы мой выход из безумия сансары, и это было бы моей нирваной.

 

На следующий день я позвонил другу, который собирался приехать на неделе в гости. Я был рад этой идее, мне осточертело одиночество, мне хотелось просто поговорить с кем-то, кому я доверяю, - поговорить о чём угодно. Но друг не ответил на звонок. И не перезвонил. Я воспринял это как неудачу. Когда ты одинок и ничем не занят, то череда даже небольших неудач – «неудачек» – заставляет задуматься – задуматься о том, а что вообще хорошего было в жизни? Мне ничего не приходило в голову. Вспомнился Керуак со своими озарениями – озарениями о том, что всё есть пустота, в сущности, оптимистическими озарениями. У меня тоже бывали озарения – оптимистические озарения, поэтические. Но со временем они сменились на неприятные озарения, озарения об ужасающей никчёмности бытия (это, впрочем, не ново), о грязи городов, грязи жизни, в которой тонут будды, бодхисатвы – да кто угодно. Да, прогресс шагнул вперёд – и теперь, чтобы понять, что всё есть пустота, не требуется никаких озарений; не нужно, подобно Керуаку, мотаться автостопом и на товарняках по Америке, тянуть вино и медитировать в лесу. Для этого достаточно просто жить – есть, пить, дышать, ходить на работу, спать. Всё остальное придёт само собой, от этого знания никуда не денешься. Этот урок никогда не забудешь. Керуак, впрочем, в итоге тоже устал и зачерствел.

Я вышел на балкон. Миксер усердно работал, взбивая людей и кирпичи многоэтажек. Было ощущение, что всех от всего воротит, всех от всего тошнит. Небо затянуло тучами, в комнате стояла тьма, хотя был всего час дня. Я решил выйти в магазин за продуктами – в супермаркет, они сейчас на каждом углу. В магазине знакомая кассирша сказала, что им – кассирам – в два раза понизили зарплату. So it goes, как говорил Воннегут. Такие дела.

Остаток дня я провалялся на диване в ожидании звонка из конторы, в которой оставил резюме. Я был уверен, что меня примут, потому что от кандидата даже не требовалось законченное высшее. Но никто в тот день не позвонил. Даже друг.

 

Ночью мне приснилось нечто странное. Не знаю даже, с чего начать. Весь город К. превратился в какой-то ад – улицы затопило неизвестной жижей, дома были покрыты слизью, небо пылало красным огнём. Я куда-то шёл по этой жиже. Ко мне присоединилась какая-то девушка – совсем юная. Я спросил, кто она. Она удивилась вопросу и сказала, что «ты ведь уже знаешь». Она была сбежавшей принцессой (сбежала от гнёта короля и королевы), ей было пятнадцать лет. Ну, что ж, и куда мы идём? Она снова удивилась. «Нам нужно спасти мир, забыл, что ли?» Ах да, конечно, разве о такой обязанности принято забывать? Она всё время останавливалась, начинала грустно смотреть в сторону и что-то бормотала себе под нос – что-то про свою нелёгкую жизнь в королевской семье. Оказалось, что король с королевой уже мертвы – пали от рук демонов, пытающихся захватить мир.

-Идём, они сейчас к нам присоединяться, - сказала она.

-Кто – они? – спросил я.

-Наши друзья.

Мы шли дальше, а принцесса, словно не замечая меня, вела какие-то пространные рассуждения о добре и зле. Не могу, к сожалению, их процитировать – не помню ничего, но во сне я был уверен, что это рассуждения о добре и зле. К нам подбежал какой-то коротышка; он был укутан в плащ, а на голове у него была огромная, как у волшебников, шляпа с острым кончиком. Невозможно было рассмотреть его лицо. Он заговорил с принцессой – что-то о спасении мира. Они начали разрабатывать какой-то план, не обращая на меня никакого внимания. А ведь я вроде как тоже участвовал в этом мероприятии. Я спросил у коротышки:

-Ты кто?

Я не видел его лица, но сразу понял, что ему вдруг стало очень грустно. Он сказал:

-Мне десять лет. Я не знаю, кто я.

Он остановился и опустил голову. Принцесса бросилась его утешать:

-Ты это ты! Ты это ты! Ты это ты, и нет никого другого, кто был бы тобой!

Отлично: десятилетний пацан с кризисом личности, – подумал я. И он идёт спасать мир.

-Я живу там, - вдруг сказал пацан и показал на огромную многоэтажку, крыша которой терялась где-то среди туч. Я посмотрел по сторонам – оказалось, что крыши всех домов в округе теряются где-то среди туч.

-Ты это ты, - твердила принцесса.

-Да что с вами не так, дети? – спросил я, но они совсем не замечали меня.

 

Было странное ощущение: меня полностью игнорировали, и от меня как будто ничего вообще здесь не зависело, но в то же время я был уверен в том, что играю в этой группе очень важную роль – не потому, что я был намного старше этих детей, и не потому, что это был мой сон, - мне казалось, что на мне и вправду лежала ответственность за спасение мира; что я должен тащить всё это в одиночку, пусть даже я и был пустым местом для них.

 

Тут к нам подбежал последний участник группы спасения мира – малютка-девочка – ещё меньше пацана в плаще – с фиолетовыми волосами. В руках она несла кучу маленьких котят.

 

-Это мои друзья, - сказала она. Несколько котят упали в жижу. И исчезли в ней.

-Не очень-то ты друзей ценишь, - сказал я. Сарказм у меня работает даже во сне. Впрочем, малютка тоже не обращала на меня внимания. Котята вдруг куда-то исчезли, и она стала очень грустной. Нет, это не я обидел ребёнка, вовсе нет. Она просто стала очень грустной. В этом сне, кажется, все проходили этот этап.

-Мне было холодно. Очень холодно и одиноко, очень холодно и одиноко, - залепетала малышка.

Принцесса бросилась её утешать:

-Теперь у тебя есть мы, мы – твои друзья! Больше ты не будешь одна, больше тебе не будет холодно и одиноко! У тебя есть мы – твои друзья!

-Я ничего не помню, - не сдавалась малышка.

-Ты это ты! Нет никого, кто был бы тобой! Ты это ты! – парировала принцесса.

Кажется, своими словами принцесса закинула пару положительных инсайтов в голову этого ребёнка: малышка с фиолетовыми волосами вдруг повеселела и радостно запрыгала в жиже. Из принцессы получился бы неплохой детский психолог. Она закрывала детские гештальты просто на ура. Правда, они снова открывались через какое-то время.

-Ты кто? – спросил я у малышки.

-Мне шесть лет, - ответила она. – Мы должны спасти мир!

Тут я схватился за голову.

-Да кто же спасает мир в шесть лет?! Да что с вами, дети? Одной – пятнадцать лет, конфликт с родителями, сбежала из дома; второму – десять, и у него кризис личности; третьей – шесть, ШЕСТЬ! – у неё депрессия, и она идёт спасать мир – да что с вами? Где ваши родители? Идите домой!

Но они не обращали на мои возмущения никакого внимания и просто шли по жиже. Принцессе жижа доходила до пояса, малышке – почти до подбородка. Пацан умудрился уйти в жижу с головой – от него торчал только кончик шляпы. Но он всё равно шёл вперёд. Упорный малый, – подумал я. И тут уже очень грустно стало мне самому.

 

 Я брёл по жиже и всё думал, как умудрились родители довести своих детей до такого – побег из дома, кризис личности, депрессия – в таком-то возрасте! И кто додумался взвалить судьбу мира на этих бедных малышей? Как они его спасут? И что я, скажите на милость, делаю в их компании? Я что – Холден Колфилд? Нашли ловца во ржи, тоже мне. Ловец из меня так себе, особенно – во ржи. И где здесь рожь, раз уж на то пошло? Сплошная грязь, слизь, ад.

 

Так мы брели по жиже к пункту, в котором должно было состояться спасение мира. Как я понял, предстояла какая-то нешуточная битва с монстром. Всем нам становилось временами грустно. Детям на помощь приходила принцесса – она вытягивала детские умы из уныния. Только вот на меня и грусть мою никто не обращал внимания. Но я по-прежнему был уверен в какой-то своей значимости во всём происходящем.

 

Внезапно раздался взрыв, и на меня рухнул здоровенный валун. Он вдавил меня в жижу и размазал моё тело по земле. Я стереотипно покинул тело и наблюдал за всем последовавшим далее сверху – паря в воздухе. Принцесса и дети забегали вокруг меня, спотыкались, размахивали руками. Я уже готов был навеки расстаться с телом (и этим сном) и уже начал радоваться, что наконец-то всё закончилось, но тут шестилетняя малышка начала прыгать и показывать пальцем в сторону. Принцесса и пацан одобрительно закивали и потащили моё несчастное размазанное тело туда, куда указывала малышка. Они положили тело в какой-то светящийся круг и стали молиться. «Неужели воскресить меня собрались?!» - ужаснулся я. Нет! Не нужно! Уйдите от меня! Оставьте меня в покое! – кричал я им сверху, но на этот раз они меня не слышали по-настоящему. Они молились и молились, круг, в котором лежало тело, засветился ещё сильнее. Я сопротивлялся как мог. Нет, я не хочу обратно! Прекратите! Но было поздно. Они воскресили меня. Я воскрес, и мне стало очень грустно. Даже грустнее прежнего. Все они были рады моему возвращению (или же тому, что их молитвы впервые в жизни сработали), а принцесса даже бросилась ко мне, обняла и сказала – никогда не догадаетесь – «ты это ты!» Малышка с фиолетовыми волосами бросила в меня охапку неизвестно откуда взявшихся котят, они стали тереться о мои руки и ноги и сладко мурчать. Я прослезился. И всё закончилось. Всё вернулось на круги своя – они перестали обращать на меня внимание. Мы побрели дальше. Они громко болтали между собой о добре и зле, а я просто поскорее хотел разобраться со всем этим спасением мира, навсегда расстаться со своими безумными друзьями и пойти в магазин, чтобы купить шоколада в награду за все эти муки.

 

Наконец мы вышли на какую-то площадь, которой в городе К. вроде бы нет. Земля перед нами треснула, и из расщелины вылетело какое-то огромнейшее существо, которое закрыло собой всё красное небо. Я понял, что это он – решающий бой за этот мир. Товарищи мои стали в боевые стойки – и откуда только они этого набрались? И как вообще они собирались одержать верх над этой штуковиной, висевшей в небе? Я тоже попытался изобразить подобие боевой стойки, но – я уверен – со стороны я выглядел так, что никто бы не поверил, что я и вправду хочу спасать этот мир. В общем, монстр махнул каким-то щупальцем в мою сторону, и я упал замертво. Я лежал и не двигался. Я умер, и на это раз меня уже никто не воскрешал. Им было не до меня – закипела битва, на кону стояла судьба мира. Они продолжали неравный бой, а я был вне игры. Сон закончился.

Никогда не доверяйте мне спасение мира (как будто такое вообще возможно). Детям его тоже не доверяйте. Дети могут спасти мир, но лишь в долгосрочной перспективе. И всё равно – это будут уже не дети, а взрослые.

 

Просыпаться было грустно. Я немного пожалел о том, что не узнал, удалось ли моим товарищам одолеть демона. Уверен: чтобы разобраться в значении этого сна, мне потребуется не один сеанс у психоаналитика. Если не у нескольких.

 

Утром я позвонил в контору, в которой оставил резюме. Просто хотел узнать, стоит ли ждать, помнить, надеяться. Что-то подсказывало мне, что нет. Трубку подняла какая-то девушка. Я спросил про резюме.

-Мы рассмотрели вашу кандидатуру. К сожалению… - начала отвечать девушка.

-Я понял. Всего доброго.

-Всего доброго.

 

Я не верил всему происходящему. На минуту мне показалось, что нет мне места в этом мире, раз уж даже ЭТА контора отказывает мне в ТАКОЙ должности, куда не требуется даже законченное высшее. На минуту мне показалось, что миксер никогда не прекратит месить бетон и кирпичи и людей. На минуту мне показалось, что эта неделя будет повторяться снова и снова. На минуту мне показалось, что меня – вновь и вновь – будут забывать, что никто и ничто – вновь и вновь – не захочет иметь со мной дела. На минуту мне показалось, что друг никогда не приедет. Мне показалось, что это «на минуту показалось» будет случаться во все мои оставшиеся минуты.

 

Вспомнился Буковски и его «Хлеб с ветчиной», точнее – концовка романа. Кажется, он там говорил про то, что ему нужна победа, что ему нужно победить во что бы то ни стало. Все хотят победить, всем нужны победы.

 

Я пошёл на кухню и прибил гвоздями к стене большой холст 90 на 70 см. Затем выдавил на палитру в одну огромную кучу все имевшиеся масляные краски, кроме белой и лимонной, и стал беспорядочно их смешивать. Я хотел получить чёрный, очень чёрный цвет. Я не хотел побед. Я хотел изобразить самую уродливую, самую жирную, самую грязную, самую чёрную ночь на свете.