Проза

Первым на дачу пришёл отец: мерцающую непонятно-серебристым, или синеватым ореолом, сквозную, воздушную: на дачу, находившуюся под Калугой, которую он никогда не любил: ни город, почитая его вариантом тинистого мещанского болота, ни многочисленных калужских родственников, каких так любил сын – столь обожавший отца.

Что он там делал – отец? Один?

Но затем появилась бабушка, намного обошедшая его по возрасту, проявилась, и – вероятно стала накрывать стол на веранде, за каким сиживали столько раз…

 Потом возник дядя-крёстный, дачу эту и строивший, и хоть всё ему было здесь привычно-знакомо, но синевато-серебряные воздушные мерцание – должны были удивить его, как и растения, отличавшиеся задумчивой прозрачностью.

Тётушка скоро за ним перебралась: веранда расширялась, свет загорался янтарный, и всевозможные цветовые отливы сильно разнообразили воздушный, текучий пейзаж.

Потом – другая тётушка, неоднократно здесь гостившая: её прибытие было так логично, учитывая возраст, а приём - радушен, поскольку все ей были рады…

Тик-так неумолимо: а как слышится там; как влияет разница пространственных и временных измерений на возможности часов?

Двоюродная сестра, бывшая в земном расцвете, воспоследовала за своей мамой…

Они все сидят на веранде, и я – пожилой сын отца, появившегося первым, еду в другой город: закрыв глаза, и никуда не перемещаясь, но сосредоточиваясь предельно.

Они сидят на веранде – и дымчатые мерцание, красиво и кольцеобразно, окружают их.

Я должен приехать, прийти, улыбнуться, спросить: Не ждали?

Но теперь с ними мама: умершая только что, оставившая меня…как моллюска, которого выдрали из раковины и бросили на берег; и мама, всегда такая добрая, но и хозяйственно-деловитая, разливает чай, пододвигает пиалочки, чем-то наполненные…

Но…чем же их там наполнять?

Вареньем из запредельных слив и клубники?

Вариантами духовного млека?

И я представляю всех их: вместе, смеющихся даже, может; и понимаю, понимаю, понимаю, весь насквозь прошиваемый стальными шипами боли, что мне туда нельзя.

Пока…