Проза

 

 

Свет фонаря скомкал летящий снег в жидкое пятно белой вращающейся каши. За ночь метель покрыла простынёй улицу вместе с грязными кусками то ли льда, то ли снега, лежащими вдоль дороги. Глотая смесь сигаретного дыма и автомобильных газов, я чувствовал себя выброшенной на лёд рыбой. Время раскрутилось в спирали. Несколько человек в черных куртках мялись рядом, у остановки. Словно из-за какой-то усталости или лени они не встали в очередь, а сжались купой, как робкие лани. Я пристально всматривался в поток машин, точно этрусский гаруспик в потроха жертвенных животных. Наконец, из косматого вихря выглянул очерченный прямоугольный силуэт – автобус подъезжал к тротуару. Скрип его тормозов аукнулся болью в голове. О, как я ждал этот скрип! Он принес мне сон, и вместе с машинами сон будет мчать меня по дороге. Водитель намотал на палец билетную ленту, впопыхах отрывая кусочки-билеты. Я встал на ступеньку, плотно прижавшись к кому-то впереди, в то время как за спиной захлопнулась дверь. Тёплый приглушенный свет салона звал окунуться в новые сновидения. Я остановился за второй дверью, опустил спинку кресла и утонул в мягком сиденье.

Под журчание мотора амброзиевый сон окунает всё глубже в море, где голубые медузы колышет теченьем. С ужасом засыпающего я вспоминаю, что на мне нет акваланга. Но как-то странно, я дышу под водой, с трудом – словно в полвдоха – но дышу. На дне, где вода темная, как нефть, вижу желтые огни иллюминаторов, плыву к ним. Глаза разбирают контуры затонувшего парохода: у него две мачты без парусов, в середине большая труба, корма слегка заужена и занижена; в противоположность – широкая тупая носовая часть выдается массивным форштевнем. Сбоку надпись: «Обербургомистр Хакен». На пароходе пьют чай и разговаривают пассажиры. Их тонкие галстуки повязаны на белые рубашки с воротниками-стойками, под прямые черные пиджаки надеты жилеты. Кто-то заводит граммофон – я слышу обрывки тенора, поющего о мокрых бульварах Москвы. Встаю на палубу. Это прозвучит странно, но идти по ней почти также легко, как по земле, несмотря на течение. У самой кормы двое мужчин ведут увлечённую беседу. Один из них сидит на скамейке, широко расставив ноги, полы его пальто с меховым воротником слегка колышет течением. Я не вижу, но чувствую, как он улыбается в густые ницшеанские усы. Рядом стоит второй. Засунув руки глубоко в карманы, он что-то рассказывает, жестикулируя. На нём жилетка, галстук, поверх небрежно наброшено лёгкое пальто. Я подхожу очень близко, но мужчины продолжают разговор, словно не замечая меня.

- Троянцы никогда не простят нам Елену.

- Люди простят. Поживут и забудут. Или умрут и предания после совсем не оставят. Но уже не троян и ахеян свирепствует битва, ныне с богами сражаются гордые мужи данаи. Вспомните, Иван Александрович, как надменный Диомед ранил Киприду. Как спешно покинув сраженье на брегу Бериспонта, она, стенающая, пала к коленам Дионы.

- Говоря по правде, Сергей Евгеньевич, тому виной Афина. Она возжигала Тидида разить Афродиту. После Паллада богиня сама же разила Киприду, дерзнувшую выйти на помощь Арею.

Они замолчали.

- Вам не кажется, Сергей Евгеньевич, что война слишком затянулась?

- Разумеется, Иван Александрович, и начинается не с начала. Словно нет той войны, или та война – и не война вовсе. Ведь этика так бесконечно отстала в своём развитии от техники. И ахейцы не плачут уже по своим героям – тщетна их доблесть. Патрокла тайно они хоронили, гася погребальный огонь, когда тот разгорается. Орудия же достигли такого предела, что могут сбивать спускающихся с неба богов-олимпийцев.

- Да, но сыновья Приама захотели свободы: может ли быть кто-нибудь столько безумным! Агамемнон тогда же со сном повстречался кошмарным, братом возлюбленным смерти. Из страха отправил он корабли на песчаный берег Трои. Началась война, подняла свою страшную голову Распря. Мало кто из троян тогда ожидал, что Арес встанет на их сторону и обнажит свой меч, защищая нерушимые древние стены. Но у богов как всегда был свой план.

- Позвольте, так Арес же его первый нарушил.

Внезапно я ощутил чью-то руку у себя на плече. «Напомним, в среду глава Данайской Федерации подписал указ о возвращении Елены в родную гавань», – донеслось радио из кабины водителя.

- Ваш билет, молодой человек.

Оборачиваюсь. Надо мной склонилась пожилая женщина в форменном бордовом жилете с бейджем «Мострансавто».

- Ваш билет.

Засовываю руки в узкие карманы джинс, нащупываю в них плеер, телефон, ключи… Указательным пальцем проверяю маленький карман, достаю из него скомканную бумажку, и протягиваю контролёру. Женщина не спеша разворачивает билет, рисует на нём что-то ручкой. Я смотрю ей в лицо. В ответ она внезапно дружелюбно улыбается и говорит:

- Добро пожаловать в мой мир, сука!

- Что, простите? – в недоумении спрашиваю.

- Я говорю, тоже хотела бы поспать, – отвечает она.

Беру у неё билет, отвожу глаза и, наконец, замечаю его. Пока я спал рядом со мной сел пассажир. На меня нахлынуло то тревожное чувство, которое всегда возникает, если просыпаешься в автобусе и видишь рядом незнакомого человека. Я смотрю на него: худощавый, высокий, почти что старик, в каком-то очень странном плаще, с забранными в пучок тонкими волосами. Его лицо мне кажется знакомым: высокий лоб, глубоко посаженные глаза, сухие губы, тонкий нос…

- Не мучат кошмары, Фауст? – с приблатнённым ахейским акцентом спрашивает он.

- Ты меня с кем-то путаешь, меня не так зовут, – отвечаю.

- А как же тебя зовут?

Я пытаюсь вызвать воспоминание в голове, но оно не приходит. Проскальзывает. Я делаю так ещё и ещё и ещё раз. Но имя не вспоминается.

- К чему имен звучание тому, кто низко ценит так язык? – очень кстати приходит мне в голову.

- Ты знаешь, скоро начнётся война.

- Знаю.

- Данайские чёрные корабли уже отплыли от беспечного брега Эвксинского Понта.

- Ты думаешь, они смогут забрать Елену?

«Выхино. Конечная остановка. Освободите, пожалуйста, салон» – раздаётся искаженный динамиками женский голос.

- Увидимся! – подмигивает мне незнакомец.

- Как тебя зовут? – спрашиваю, но он не оборачивается, молча спускается по ступенькам и исчезает в дверном проёме.

На Выхино залитый светом асфальт с гнойными плевками и окурками, дымный запах шаурмы и пыли, как в Маракайбо; наспех курящий мужичок, какая-то женщина с тележкой, девушка в платье… Я «ныряю» из прохладного автобуса в прогретый липкий воздух. Впереди глухой бетонный забор с колючей проволокой из лезвий-пластин. Под забором, на «своём месте», стоит на коленах старушка, перед ней лежит полиэтиленовый пакет с кусочками талантов и иконой Афины Паллады, держащей в руках младенца Эрихтония. На пятачке, почти у входа в метро, выступает ансамбль ветеранов Фиванской войны. В центре стоит большая барабанная бочка с надписью «Консолидация сил Фив. Не дадим себя забыть». У музыкантов обветренные грубые лица, и какая-то тоскливость во взгляде. Инвалид-колясочник хриплым голосом заводит песнь:

Под звуки удаляющиеся музыки поднимаюсь на платформу, где в несколько рядов стоят плотно прижавшиеся друг к другу люди-силуэты. Солнце выжигает краски их одежды, отражаясь от рельсов. Я стараюсь не смотреть на сверкающую колючую проволоку. Как солдаты, они стоят и молча переносят этот свет. Синяя морда поезда с мигающими фарами-глазами показывается из бетонной норы депо. Вагон подъезжает к платформе. Грохая открываются двери, и толпа прорывается внутрь. «Так за овном устремляются овцы, с паствы идя к водопою», – я повторяю фразу, пришедшую мне из другого сна. Человеческая река затягивает меня внутрь с платформы, и как это часто во снах бывает, всё вокруг меняется, поезд пропадает. Я оказываюсь на работе, в пустой столовой, как в большом прохладном бассейне. Сажусь за стол, достаю прозрачный пластиковый контейнер с бутерами и томатный сок, параллельно листая ленту Твиттера:

• За Горловку трижды хватал шлемоблешущий #Гектор #Патрокла;
• #Спарта отправила новый #гум-кон-вой;
• В конгрессе #США одобрили поставки блестящих доспехов #Гефеста.

Позади моего стола открывается дверь. Чеканно отмеривая шаг, заходит высокая женщина в пиджаке с короткими каштановыми волосами. Следом за ней идёт коллега – блондинка с широкими золотыми кольцами на пухлых пальцах. Они достают пакеты с едой из холодильника и начинают неспешный разговор.

Не доев, выхожу из столовой, поднимаюсь по винтовой лестнице, прохожу длинный коридор с металлическими колоннами, как в «DOOM». Сажусь за стол, беру мышь, комп выходит из спящего режима. На правой вкладке браузера мигает оповещение Facebook: «сообщение от Елена Аргивская». Я кликаю на него, и соцсеть выбрасывает новостной пост: «Строители начали возводить опоры стены на морских участках»… Перевожу взгляд с ленты в окно чата.

Мне приходит странный моргающий URL. Сбитые рваные цифры, как на полу-севших электронных часах. Перехожу по ссылке, открываю глаза, вижу сквозь кроны высоких акаций, как по небу плывут кудрявые облака. Я лежу в спальнике на берегу ручья, который бежит в полноводный Днестр. Под головой полено. Вокруг разбросаны дрова. Я нащупываю пальцами предметы в карманах: большой медный компас, загранпаспорт. Открываю компас, нахожу восток. По солнцу сейчас где-то часов семь-восемь. Скоро вечер.

В широком овраге склон-чаща, где кишат тропинки. Вдоль них мигают битым стеклом пни-гнилушки. Над лесом светит рыжая луна. Ночь, и все ключи бьют сильнее. Я лежу в тёплом ручье, в глубокой выемке, словно в ванной; слушаю, как изредка гукает в кронах деревьев филин. В звуки журчащей воды вплетается металлофон. Лицо луны меняется, я понимаю, что настало время. «Ом… гате… парагате… парасамгате… бодхи… сваха», – доносится из леса пение. Я поднимаюсь и иду за музыкой.

Во тьме леса играет шумный огонь, я уловил его дымный запах. Подхожу ближе, вокруг сидят темные силуэты. Сажусь на бревно рядом с ними, чувствую на себе чей-то взгляд. Я смотрю на девушку с вьющимися каштановыми волосами. Встречаю её чёрно-синие глаза. Из темноты леса моргающий свет костра вырывает черты: зелёное лёгкое платье, белые руки от локтей до предплечий оплетают волнистые браслеты из золота, на талии поясок с какими-то странными узорами.

- Привет, – говорю.

- Привет! – радостно отвечает она, и садится рядом.

- Как ты добрался?

- Да как-то добрался. Я слышал, тебя ранили.

- Где ты мог слышать об этом, мой дорогой? – прелестно улыбаясь, говорит мне дочь Эгиоха.

- В прошлом сне. Ты знаешь, что мне сейчас снишься?

- Так что же ты думаешь, это сон? – спрашивает она, не сдерживая слегка странный, но всё же весёлый и радостный смех, - я очень рада видеть тебя, сновидец, и ты знаешь – у меня для тебя есть подарок. Дай-ка руку!

Она берёт мою ладонь, смыкает тонкими перстами, поместив что-то внутрь, и так говорит мне:

- Я знаю, кого ты ищешь.

Я смотрю в её глаза, глубокие как ночное небо.

Раскрываю руку, в которой лежит капсула с надписью «МН17». Постепенно капсула исчезает, растворяясь в ладони, следом за ней исчезают фигуры, стоящие в круге, и сама Афродита. Это не сон! Это очередной кошмар! Огонь становится сильнее и ярче. Звёзды и луна гаснут. Сквозь кроны деревьев к небу летят кривые быстро-красные искры костра. Из глубины леса выходят люди с головами животных. Среди них маленькая девочка без маски. Люди-звери о чём-то шепчутся. Я узнаю куропатку – это Миша. Костёр разгорается настолько, что обжигает мне лицо и колени через джинсы. Девочка, оторвавшись от разговора со слоном, поворачивается ко мне и строго шепчет: «У меня для вас хорошие новости. Ваша любимая жевательная резинка снова вошла в моду».

Бросаю пламень, выхожу из леса. В поле, где алые лучи сквозь туман прошивают воздух. Снопы сена горят в них как варёные свёклы. «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», – всплывает ещё одно старое воспоминание в памяти. Одинокая злая тропа ведёт меня к трассе. Я оборачиваюсь на утреннюю зарю ещё несколько раз. Подхожу к дороге и поднимаю руку как стопер. Останавливается бортовой грузовик, за рулем сидит мощный качок в клетчатой рубашке.

Он вынимает из бардачка пачку «Ляна» и протягивает мне.

Я открываю пачку, в ней лежат несколько сигарет без фильтра и зажигалка. Пытаюсь прикурить, но сигарета всё время гаснет.

- Вот видишь, когда она задымится, ты своим сном сможешь управлять, и тогда сможешь сам из него выйти.

Дорога и местность резко меняются.

- Смотри, вот уже цыганское село, где тебе выходить. Будь аккуратнее, тут может случиться всякое, – говорит Аякс.

Дорога раздваивается. И какая из них – федеральная трасса? Иду налево. Из села доносится лай собак. Он приближается. Из-за пригорка на меня вылетает стая бродячих лохматых псов. В груди кольнуло тревожное: «И всё же кошмар»! Бегу назад. У развилки сворачиваю вправо. Собаки настигают, но не бросаются, не хватают меня за штанины. Мы бежим как в одной дикой стае. Под громкий бесшабашный лай бежать так весело, так легко! Впереди показывается массивный бетонный мост с шестью опорами. Собаки, как по команде, останавливаются на погранпереходе возле него. Я, глубоко дыша, захожу в КПП. Внутри никого нет. Прохожу первую границу и захожу на мост.

Подо мной шумит темноводный Днестр. Я подхожу к ограде, смотрю вниз на быструю воду. Из реки показываются серые рыбьи спины. Рыбы кишат в реке, они выплывают, открывают пасти, жадно глотают воздух. Вместо голов у них человеческие черепа. У некоторых ещё видны остатки плоти: обрывки истлевшей чёрной кожи, глазные яблоки с мутными белыми зрачками, губы, или что-то вроде губ… Меня мутит. Я стараюсь тормозить толчок, но это не помогает. Нагибаюсь через ограду и извергаю рвоту в Днестр. В воду шлепками падает вместо рвоты чёрная свернувшаяся кровь. Её глотают, за неё дерутся эти призраки-рыбы. Я смотрю на них, меня рвёт ещё сильнее, толчок, ещё... В желудке уже ничего нет, и бесполезные спазмы лишь отдают резкой головной болью. Я отхожу от края, глубоко дышу, стараюсь и не смотреть туда, вниз, в реку. «Но не утробою должно ахейцам крушиться о мёртвых», – вертится в голове очередная мантра. Я повторяю её много-много раз, это помогает собраться. Постепенно уходит тошнота, оставляя лишь металлический привкус крови во рту.

На втором погранпереходе меня встречает упитанный пограничник с густыми усами в форме вооруженных сил Трои. Я молча протягиваю ему загран. Он смотрит в паспорт, потом на меня, листает страницы, внимательно рассматривая визы-сны.

Я снимаю с плеча небольшой вельветовый мешок с эмблемой солнца. Кладу его на стол. Усатый вынимает из него компас, сигареты и книгу. Берёт её в руки, читает название: «Scientia mirabilis».

Мы пристально смотрим друг другу в глаза. Строгое лицо пограничника меняется. Усы, как пластилиновые, размазываются по щекам, нос втягивается внутрь, и мне снова улыбается кондуктор.

Сразу за КПП меня встречают массивные городские ворота. Я подношу загран к замку, как написано в книге, – он щёлкает, и ворота медленно открываются. Мне показывается советский танк «Т-34», стоящий на гранитном пьедестале в центре городской площади. Площадь обрамляют квадратные сталинские постройки. Из чёрных граммофонов со столбов играет арфа. На одном из домов болтается вывеска: «Отель Троя». Я иду туда. В узком подъезде старые стены с облупившейся штукатуркой, пахнет сыростью. Я поднимаюсь по широкой лестнице на второй этаж, прохожу в зону приёма гостей, где меня встречает мужчина в сером плаще.

Это тот попутчик из автобуса. Молнией-воспоминанием ко мне приходит его образ, и следом за образом – имя.

– А я тебя узнал, Джон.

– Все шукаєш свою Лу Саломе? – не меняясь в лице, он мне отвечает.

(- Всё ищешь свою Лу Саломе?)

– Отвези меня.

– Добре, пiдем до мене в тачку. Підкину трохi.

(- Хорошо, пойдём ко мне в машину. Подкину немного.)

– У тебя есть права? – спрашиваю.

– Нема, но я брав уроки.

(- Нет, но я брал уроки.)

Мы садимся в чёрный грязный седан с помятым крылом. Он открывает банку пива «Theriaca», делает несколько больших глотков, и протягивает мне.

– Бажаеш?

(- Хочешь?)

– Дякую, не треба.

(- Спасибо, не надо.)

– А ти не погано розмовляєш троянською мовою.

-( А ты неплохо говоришь по-троянски.)

– Я брав уроки.

(- Я брал уроки.)

Мы едем по большому автомобильному мосту над оврагом. По обеим сторонам, как водоросли, тянутся вверх тополя. Их кроны осыпаны круглым кустарником-паразитом с тёмными зелёными листьями. Проезжаем мост над узкой извилистой речкой, сворачиваем в лес. Долго едем грунтовкой по жёлто-зеленому сосновому бору. Красные глаза Джона внимательно следят за дорогой.

– Ты тоже не высыпаешься?

– Кошмари не дають.

(- Кошмары не дают.)

Джон останавливается у входа в летнюю турбазу с деревянными домами. Я выхожу из машины.

– Дякую!

(- Спасибо!)

– Надобраніч! – он улыбается своей фирменной злой улыбкой.

(- Спокойной ночи!)

На втором этаже небольшого белого дома горит свет, я поднимаюсь на открытую веранду. Лёгкое движение ветра окутывает кожу. Запах сосен добавляет в вечер и его честный синий цвет оттенок нереальности. Встречаю Елену. Она встаёт из-за стола, подбегает ко мне. Мы крепко обнимаемся. «Я соскучилась по тебе, милый», – шепчет Елена. Я прижимаю её к себе, чувствую её лилейную шею, вдыхаю запах волос. Её большие карие глаза с коварной прелестью говорят мне: «Смотри на меня. Я твоя любовь. Ты видишь мои сны. Я коснусь твоей кожи. Я почувствую твою боль».

– Так каким пивом ты хотела угостить меня? – спрашиваю и улыбаюсь.

– Тем пивом, для которого уже созрел хмель! Тем пивом, для которого уже подошли дрожжи! Тем пивом, которое хочет вылиться веселой пеной из бутылки и облить мне руки! – она не отводит смеющийся, весёлый взгляд. Я в смущении опускаю глаза.

– Ты мне снилась.

– Да? Это мило.

– Рассказать?

– Давай лучше я расскажу тебе одну сказку. Ты же любил когда-то слушать перед сном сказки.

– Давай!

– Одного разу, ще в давнi часи, жила в Москвi одна білочка. Вона грала зi своїми подружками i друзями білками, вони тусовались у клубах, їли горішки та ягоди, займалися сексом, розважали туристів. Но ця бiлочка була не така як iньши, тому що у неї були почуття. І ці почуття їй казали: скоро прийде зима, буде холодно і нема що буде їсти. Тодi вона знайшла велике дупло у старому дереві. Білочки продовжували гратися і скакати в парку, а вона складала ягоди i горішки в свое дупло. Літо минуло. Начебто і швидко минуло, а ніби й не швидко. Туристів стало менше, а разом з ними ягiд i цукерок. «Уууу… я не хочу більш тусуватися в цьому парку, мені це набридло, тут так мало ягід і горіхів», – казали інші білки. Тоді наша білочка запросила їх до себе в дупло: вони гралися, їли ягідки та цукерки, займалися сексом. А потiм знов розважали туристів. Так було в вересні, в жовтні, в листопаді. Но за ними прийшла велика зима у своєї холодної безмовності. Сірі важкі хмари заступили сонце від землі. У нашої білочки закінчилися все їстівне в дуплі, до неї більш не приходили друзі і подружки. I вже в лютом, коли в парку промерзли навіть гіркі горобини, вона померла одна у своєму дуплі від холоду і голоду. Так вот, не будь этой белочкой.

(- Однажды, давным-давно, жила в Москве одна белочка. Она играла со своими подружками и друзьями белками, они тусовались в клубах, ели орешки и ягоды, занимались сексом, развлекали туристов. Но эта белочка была не такая как все, потому что у неё были чувства. И эти чувства ей говорили: скоро придёт зима, будет холодно и не будет еды. Тогда она нашла большое дупло в старом дереве. Белочки продолжали играться и скакать в парке, а она складывала ягоды и орешки в своё дупло. Лето прошло. Вроде и быстро прошло, а вроде и не быстро. Туристов стало меньше, а вместе с ним ягод и конфет. «Ууууу… я не хочу больше тусоваться в этом парке, мне это надоело, тут так мало ягод и орехов», - говорили другие белки. Тогда наша белочка пригласила их к себе в дупло: они играли, ели ягодки и конфетки, занимались сексом. А потом снова развлекали туристов. Так было в сентябре, октябре и ноябре. Но за ними пришла большая зима в своей холодной безмолвности.Серые тяжёлые тучи закрыли солнце от земли. У нашей белочки закончилось всё съестное в дупле, к ней больше не приходили друзья и подружки. И уже в феврале, когда в парке промёрзли даже горькие рябины, она умерла одна в своём дупле от холода и голода.)

Солнце на моей сумке садится и восходит луна. Последние слова повисают в воздухе. Мы сидим в мёртвом молчании. Её лицо меняется, взгляд становится блестяще строгим, пугающе тёмным. Ах, этот её фатальный шарм!

– Расскажи мне теперь свой сон.

– Мне снилось, как мы пьём вино в надвратном храме Диониса. Вокруг все приносят богу вина воздаянья. В окне пространное поле и морской берег, увенчанный на горизонте горами. Это поле троянских сражений, и хотя уже не лежат на нём трупы, но залита кровью земля. Над горами нет ни облака. Страшная леса громада стоит на берегу Бериспонта – чёрный уродливый конь. Ты подмигиваешь мне, и говоришь: «Мне тут нравится, много чаек. Я люблю их крики». «Трои сыны и ликийцы, рукоборцы дардане – все полегли в этом поле», – я тебе отвечаю. К нашему столу подходит официантка, молоденькая хрупкая девочка с лазурными очами. Она смотрит на нас свысока и страшным, чудовищным голосом произносит:

– Если вы думаете, что выберетесь живыми… Вы заблуждаетесь!

– Ты ли это, Афина Паллада, дочь Эгиоха? В тело вошла ты девчонки из Трои?

– Да, это я, не ошибся ты, сновидец – богиня ужасная мне отвечает.

– Нет, ты меня не обманешь, жребий двоякий меня приведет к гробовому пределу. Но облеклась уж Фетида одеждой печали, черным покровом, чернейшим из всех у неё одеяний.

– Скоро умрёшь ты, судя по тому, что вещаешь. Высоко забросил ты камень, но на тебя упадет он. Скоро за сыном Прима конец и тебе уготован! – гневно сверкая очами, она говорит и уходит.

– Хоть бы вина принесла, – насмешливо говоришь ты, невероятная.

– Хорошо, еще счёт не спросила, – тебе отвечаю.

Слышатся крики, грохот брёвен, я смотрю в окно – троянцы волочат по полю коня. Грозен тот конь, как бог Эниалий. Достаю из сумки аяксовы «Ляны», закуриваю. Ты закрываешь свои прекрасные глаза. Деревянная уродливая громада так близко! Я чувствую, как через вырубы глаз на меня смотрят Парки. «К смерти тебя всемогущие боги призвали, и судьба, наконец, постигает», – говорят они.

– Разговариваешь с конём? – ты опять раскрыла глаза, о, Елена, любимая!

Я бросаюсь к тебе, но брёвен громада уже въезжает в ворота. Гривой задев, она рушит надвратный храм Диониса, и, в череп ворвавшись, с кровью мешает мой мозг древесина.

Меня будит резкий, как крик горбатого кита, скрип тормозов. Глаза болят от недосыпания. «Конечная»! – кричит в салон водитель. Часы в кабине показывают восемь. Собравшись, встаю, встраиваюсь в поток чёрных курток и выхожу из автобуса. Серое февральское утро: метель прекратилась, но ветер ещё сильный, с порывами. Дорожную развязку с мостом блёкло освещает московское зимнее солнце. Среди плотных рядов застройки виднеется надпись: «Котельники». В душе дистиллятом осело тревожно-гложущее ощущение сна. Я надеваю шапку, перчатки, попутно стараясь задержать убегающие отрывки воспоминаний. Захожу в метро. Внизу, у ступенек, старушка, привычно улыбаясь, предлагает газету «Метро». Читаю заголовок: «Война закончилась». Улыбаюсь ей в ответ, беру её, и пробегаю подзаг: «Война производителей сухих и моющих пылесосов закончилась». Я надеваю наушники, прохожу через турникет и просыпаюсь.