Проза

 

     Я знал, и знал давно о существовании особенных людей, которых принято называть густатусами. Мне доводилось общаться с некоторыми из них. Люди, как люди. Не ведай я о том, что они густатусы – не заметил бы ничего странного. Разве что некоторая отстранённость и заторможенность при разговорах выдавали их особливость. 

     Поддавшись всеобщему настроению, я считал густатусов «ненормальными» и при этом подспудно гордился тем, что я – нормальный: не гомик, не алкоголик, не шизофреник. Не густатус.

     Лет двадцать назад, в Германии, я подружился  (если можно назвать дружбой несколько доверительных разговоров в парке) с одним тамошним густатусом. Его звали герр Дедерикс.

     Он был, пожалуй, единственным, кто не только не избегал затрагивать тему  густатуства, но и даже немного кичился принадлежностью к этому племени.

     – Вы все слишком примитивно понимаете, что есть густатус! – сказал однажды герр Дедерикс.

     Именно «что есть», а не «кто есть».

     – Самое большое заблуждение – это считать густатуса обычным гурманом, который зациклился на гастрономических радостях, – продолжал герр Дедерикс. – Нет! Категорически нет. Суть густатуса не в этом.

     – И в чём же его суть? – спросил я.

     – В неспешности. Несуетливости. Созерцательности. Я имею ввиду созерцательность самого себя.

     – Зачем?

     – Чтобы получить удовольствие.

     – И только?

     – А разве этого мало?

     Дедерикс не любил спорить. Он замолкал, если разговор норовил перерасти в дискуссию. Я сам терпеть не могу спорить, тем более на чужом, немецком, языке, поэтому выдержал паузу и вскоре беседа наша возобновилась – но уже на другую тему. 

     Но я, как и многие, всё равно верил тогда, что густатусы – это такие странные люди, «которые зациклились на гастрономических радостях». Конечно! А что я мог подумать ещё, услышав рассказ Дедерикса, который однажды описал мне свою трапезу? Вот так говорил он в порыве откровения:

 

«...сегодня на завтрак  я позволил себе ломтик подрумяненного в тостере белого хлеба и чашку чёрного кофе. Развернув медленно  золотую обёртку я сперва полюбовался куском ирландского масла, подышал его кисловато-молочным ароматом... понаблюдал, как лунного цвета стружки оплавляются на горячей поверхности хлеба, который только что выпрыгнул из тостера... потом открыл баночку айвового желе и подцепил кончиком ножа похожий на янтарную бусину комочек. От приторно-фруктового духа щекочет в носу... но я никогда не спешу во время еды. Растягивая удовольствие, я медленно намазываю играющий на солнце желто-коричневый пласт желе на хрустящий горячий хлеб, любуюсь и только тогда откусываю.  Закрываю глаза и начинаю медленно жевать...

      ...не буду плотно завтракать, чтобы благословенное чувство голода разгорелось к обеду ещё сильнее. Сегодня суббота: день, когда можно в полной мере насладиться едой в одиночестве. Разве можно хорошо поесть, если кто-то отвлекает тебя болтовней? Никакой возможности сконцентрироваться, прочувствовать вкус пищи. Приходится с набитым ртом отвечать, глотать быстро, не успев толком прожевать... не успев почувствовать вкуса... ужасно...»

 

    Однажды Дедерикс подарил мне несколько листков «Успокоительных текстов» (так он их сам называл), исписанных от руки и посоветывал перечитывать, как он выразился,  «в минуты душевных невзгод».

     Я привёз эти тексты с собой, когда вернулся в Россию. Они казались мне поначалу наивными, глупыми.

 

«Я, истинный густатус и желания мои – единственное, что есть, было и до скончания  истинны есть, все же прочее – суета сует и ничтожество... Не растрачивай понапрасну желания, дай им окрепнуть и в силу войти, ибо они есть основа жизни твоей...».

 

     Тогда, в Германии, я был молод,  и тридцати не исполнилось. Дедериксу уже перевалило за шестьдесят.  Меня удивляло и даже смущало сложившееся у нас общение на равных.  Однажды я спросил его – чем обязан чести такой? Дедерикс ответил:

     – Ты тоже – густатус. Просто ты этого ещё не понял.

 

     Прошло почти двадцать лет, я уже много лет, как снова живу в России, и однажды до меня дошло: Дедерикс был прав. Да, дорогой читатель, бывает, что лишь дожив  до седых волос, вдруг понимаешь, кто ты есть! 

     Я – густатус? Я – густатус. Я густатус...

     Это открытие поразило меня. Помню сладкую негу во всём теле, и свербящее, щекочущее давление в груди,  радость, ощущение безбрежного счастья. Будто бы нашёл выход из пресловутого сумрачного леса, и впереди – вторая, светлая и новая жизнь.  Какими никчёмными показалась вдруг прожитые годы – среди людей, которые только и делали, что грузили своими проблемами, отвлекали, действовали на нервы.

     Я должен уйти от всех и посвятить остаток жизни себе самому, потому что я – густатус.

 

     – Ты хочешь со мной развестись? –  спросила Рита, когда я рассказал о моём открытии.

     Она угадала. Впрочем, что тут угадывать:  густатусы – одиночки, даже те из них, которые зациклились на сексе. Я выдержал её пристальный взгляд и ответил: да, нам следует развестись.

     – Только не думай, что я уеду из этой квартиры, – жёстко произнесла Рита. – Можешь катиться на все четыре стороны,  я остаюсь здесь. Одна!

     – Хорошо. Тогда мне придётся на все наши сбережения купить...

     – На все наши сбережения? Ну уж нет! По крайней мере половина останется у меня!

     Когда я, уже за полночь, измотанный спорами, укладывался на диване в гостиной, то подумал – Рита никак не отреагировала на моё признание о том, что я – густатус. Ей было совершенно неинтересно, кто я. Зато финансовая сторона наших отношений, а теперь – развода, очень сильно её волновала.

     Разговор вышел пренеприятный, но я чувствовал облегчение оттого, что он состоялся. Скоро я буду жить один, буду жить для себя – «в неспешности, несуетливости, созерцательности», как говорил друг моей давней молодости, густатус по имени Дедерикс.

     Я буду жить соответственно моей сути.

 

     Надеясь отвлечься от общения с женой, я закрыл глаза, пытаясь припомнить потерянного друга. Я часто вспоминал его в последнее время, даже пытался отыскать в интернете, но тщетно... тщетно...

     «Нам, густатусам, нельзя нервничать, – поговаривал Дедерикс – это преступление по отношении к себе, мы должны наслаждаться жизнью, каждым её мгновеньем, а не злиться. Хотя... – добавлял он задумчиво, – есть такой извращенный способ наслаждения – злость. Но это недостойно настоящего густутаса».

 

     Как жаль, друзья мои, что я не вёл записей! Как трудно теперь сложить осколки образов и слов воедино! Тем ценнее уцелевшие в памяти фрагменты. Вот, после долгого напряжения, мне вспомнилось...

     Осенний погожий день, я брожу по аллеям пустынного парка у озера. И словно светлее стало вокруг. Я вижу его. Он сидит одиночестве на скамье, рядом – чёрная трость с янтарным набалдашником. Я узнаю сначала трость, а потом и её хозяина: это герр Дедерикс.

     –  Великолепный сегодня вечер, – вместо приветствия говорю я.   

     Дедерикс вздрагивает, будто его разбудили, улыбается, щуря прозрачные голубые глаза.

     – Истинно так, мой друг, красота вокруг потрясающая! Присаживайтесь, рад видеть вас!

     Я сажусь рядом, но как принято у густатусов, не близко и руки не подаю: не любят они друг к другу прикасаться. 

     – Знаете, что мучает меня с недавних пор? – с какой-то необычной хрипотцой в голосе спрашивает Дедерикс.

 – Ну и что же?  

 – Мысли о смерти.

 – Не стоит думать об этом...

     – Я уже стар, – продолжает Дедерикс и начинает говорить немного нараспев: – Прекрасной жизнь моя была, но вот уж скоро как это угасающее солнце, начну я угасать... О, сколько раз пытался я представить смерть! Недавно, у камина, мне так пригрезилось: я на полу, лежу, раскинув руки, и всё вокруг приходит во вращение. И потолок из белого стал чёрен, и множество горящих ярко точек явилось мне из этой черноты... Я принял их за звезды и ничуть не удивился их появленью. Меня покачивает, будто в лодке, иль в колыбели. Но то, что принял я за звёзды, вдруг стало лёгкими снежинками, танцующими в бездне. Одной из этих крошечных снежинок был я, и я летел, и кувыркался, смеясь от радости и счастья...

     Дедерикс замолкает. В глазах дрожат слёзы. Судорожно вздохнув, он произносит:

     – Вот так умирает истинный густатус – в сладкой неге наслажденья.

     Пораженный речью Дедерикса, я не знаю, что ответить и лишь вздыхаю, и чувствительный нос мой ощущает лёгкий аромат коньяка.    Дедерикс поднимается со скамьи и произносит:

     – Ещё неделя – и мы увидимся, чтобы побеседовать о странностях жизни, не правда ли?

 

     Это была наша последняя встреча. Согретый светлым воспоминанием, я  улёгся на диван и начал погружаться в сон, сладчайший, как когда-то в детстве. А за окном темно, и зимний ветер воет.

 Я – густатус... Какое счастье!