Жизнь как есть

Прохладный ветер гладит лицо, посеревшее, как давно завелось, от рабочей суеты шестидневного конца. Плиточные дорожки, сквозь которые летом пробивалась смелая трава, потихоньку начинают желтеть от листьев берез и липы, ясени и клена, дождя и гнили. Гроздья спелых яблок клонят к земле плотную древесину материнской выстраданной заботы. «Антоновка» желтеет, значит, скоро брать тертым нахрапом лестницу, ящики со старыми газетами и октябрьские заморозки. А пока вечера столь небывало теплые, что можно стоять всю ночь полураздетым под диковинным, манящим, ангельским небом «бабьего лета» без опаски через пару дней слечь с ненужной температурой. Пора разудалых свадеб, свежести сопротивления увяданию и ностальгии по всему сразу. Память лучше всего работает именно в такие дни — у костра с куриными кусочками румянящегося шашлыка, красным вином в крови и безмятежной томностью осени в голове.

Именно осенью вспоминаешь, как прекрасно ценить время. И как полезно. Летний угар и суета отпусков, чемоданных настроений и всяких бытовых строек перемалывают все чувства бега времени, и не остается ни минутки, чтобы сфотографировать на пленку памяти то или иное славное событие веселого занятого лета цвета цемента и запаха бежевой затирки. Другое дело — сей час — сидеть перед опустевшим полем футбольной славы, наслаждаясь высотой стройных сосен, синим, чуть подернутым белыми облаками небом и ожидающим впереди субботним вечером. Мне только двадцать три, а я уже неисправимый злой сатирик, свой только среди соснового, с моховой подстилкой, бора, и никак не в мире людей, беспощадному к своим адептам.

Грибной азарт и одиночество у костра среди старых знакомок-елей согревают лучше всякого черноплодного вина, так и не выторгованного у чопорных, упертых виноделов-родичей. Пропадает ягода... А налилась-то как! Какая там красная сморода, какая переспелая «грушовка» и недосахаренная «коломновидная»! Не умеем мы ценить то, что вырастает под самым носом, потому что не смеем оторвать носа от картофельной эпопеи, ставшей менее затратной и интересной посредством технического прогресса в виде мотокультиватора. Раньше — наушники от еще кассетного, почти настоящего японского плеера в уши, лопату в руки – и три огорода твои, а вечеро-ночью перерыв на пиво и полусладкое вино в компании быстро взрослеющих сверстников.

Куда все ушло? Утекло ли однажды по весне с лесным, напившимся снежного самогона ручьем? Улетело ли с праздничной ракетой мириадами звезд в таинственное теплое небо двадцать восьмого августа, неофициальный праздник деревни? Развалилось ли с тем шалашом, что делался неподалеку от деревни под всего одну юношескую ночь?.. Об этом сознание историка умалчивает. Оно не может выделить главного в бесконечных ниточках памяти, хотя обучалось этому искусству неполных шесть лет.

Наверное, вовсе нельзя найти главного в стройных завалах меланхолии, ибо там все главное, бесценное, греющее дальнейшее существование. По крайней мере, теперь не надо разыгрывать трагедий по воскресеньям от невыученных уроков и городской тоски, теперь осенняя деревня покидается с чувством теплоты ожидания будущих возвращений, столь самоценных, как и нынешний приезд. Или, может быть, все дело лишь в средстве транспорта: не надо топать на битком забитую воскресным тридцать первым августа маршрутку, а стоит всего лишь повернуть ключ зажигания поцапанной, но все же Красотки Беж. 

Так или иначе, но осень, как полагается издревле, расставит все по свои местам, чтобы вновь браться за дело спустя год, после непредсказуемой зимы, весеннего обострения и летнего разгильдяйства вперемешку с завистью перед поездками на далекие солнечные луга-юга-моря. Мой же заграничный документ так и пропылится в недрах ящика стола лет эдак до сорока трех, когда, может быть, мы куда-нибудь выберемся из пыльного милого города, доставшей, дерущей горло «бытовухи» и вечной недосказанности людской жестокости...

На одном месте бывает так трудно, что лезешь на стенку, а она не кончается и только еще смелее хохочет над тобой, словно развлекаясь твоим пониманием жизни. Как плачь малыша, только-только начавшего познавать его окружающее, четыре стены разрывает твой немой крик, но он не значит ничего, ибо из века в век мы приходим на эту землю малышами и уходим от нее, ничуть не поумнев, только поосунувшись, обидевшись, изредка — с довольной томностью посмертной маски.

Любая человеческая жизнь, по существу общественного бытия, конечный набор вещей и людей. Конечный – не только потому, что все мы смертны в плоти своей: по сатире Творения, новая жизнь покидает уютную и надежную утробу матери, а в это же время кто-то до времени умирает на больничной койке — но и потому, что вся наша жизнь предстает однородной рутиной, ежедневной серой работой из шаблонов, чужих мнений с одинаковой гнильцой в голосе и «труда из-под палки». Истинное счастье поэтому должно лежать где-то в краю смелости, порвать круг порока и однообразия, выйти целым и невредимым за грани устоявшегося. Истинное горе – смешаться с миром в одно целое навсегда.

Удивительная вещь занимает меня: с годами мы перестаем замечать эту механизацию нашего мира и нашего существования в нем. Даже до такой степени, что радуемся ей, боясь перемен, доводя собственное общество и свой внутренний взор до стадии застоя и экзистенциальной фрустрации, когда поступки становятся неадекватными, мысли перерастают в греющие души и самолюбие, бесплодные несбыточные мечты, а сама жизнь не воспринимается как бытие, а лишь как удовлетворение лавиной возрастающих потребностей.

Человек, попавшийся в такой витальный капкан, сначала хочет окончить жизнь естественным способом самоустранения с арены людского копошения, но все это грехопадение заканчивается после двух-трех случаев лифтового затемнения и легкого покачивания на ненадежном тросе. Опосля жизнь кажется не такой уж нелепой, скучной, безразличной. В ней расцветает смысл и непонятная радость от самого процесса.

«Принципиальные» самоубийцы засорили всю нашу планету. Их цель – просто жить, например, получая определенное удовольствие по выходным, вдали от рабочего офисного Кораллового рифа. Менее всего хочется ценить таких людей. Субъективно, даже более симпатичен профессиональный зарабатыватель денег, посвятивший свой жизненный миг ковке железа в непосредственной близости от сберкассы – самом удобном месте, чтобы превратить виртуальные всемогущие знаки в реальное свое богатство. У него, по крайней мере, есть собственная цель, какой бы бессмысленной она не казалась с высоты горниевого прозрения.

Единственный выход из ситуации для меня – это поиск своего места на просторах свободы творчества. Но в этом пути есть две опасности – графоманство псевдогениального заблуждения и безответственность за произведение своей головы. На глазах современности два смертных порока на волне коммерческого успеха дискредитируют в глазах надеждающих юных гениев самую благородную русскую профессию вольного художника. Так лесной житель свалился окончательно с сосны, чтобы не лицезреть портреты рублевских знаменитостей долларового эпатажа. Яснополянский классик посерел от пыли позади совести народа, пишущей о двух-трех его представителях. Черно-белый ловец мгновений поник, завороженный глянцевыми обложками и роликами портативных телефоноаппаратов.

Честным творцам, если даже они не слишком талантливы, всегда есть, что сказать этому миру, своему народу, на худой конец – своим друзьям. Любой писатель кончается, когда иссякает запас его смыслов и слов – инструментов для выражения на бумаге своего внутреннего мира. К сожалению, честных людей у нас всегда было мало — весь сундук честности стремительно уплывал, бухаясь в темные воды со скользкого пирса, как только «ревнитель закона и благородных нравов» выходил на тяжелый свет софитов и рамп публичности.

Чем довольствоваться в жестоком зверином мире homo sapiens, каждый этот самый разумный решает сам. В большинстве случаев осознание потолка приходит само по себе, ведь очень трудно перебороть обстоятельства и себя в них. Только ломая тонкую горловину собственной песни, несколько раз через колено ломая свой хребет, архетип, генную предрасположенность, можно чего-то достичь. В русской традиции это называлось самосовершенствованием. Но есть одна опасность – потерять себя, свою Богом данную врожденную суть чистоты, стать героем нашего времени, согнувшим спину под пороками звериными в шкуре людской. Соблазнов много, риск велик, но горы берутся потом и кровью, и, в конце концов, никто не властен запретить свободу выбора, хотя бы в библейском варианте.

Свободу надо завоевывать, но не огнем и мечом, не с плеча и с рабских позиций, ее нужно попустить через себя, методически, плавно и терпеливо цепляясь за мгновения такого вольного неуловимого времени, словно следуя за узорами первых морозцев на еще сочной желтизне листьев... Быть в мгновении и, одновременно, над ним – целое искусство, которому совсем не просто поддается изучению. Оно либо есть, либо кури тяжелый табак в сторонке, потому что некоторые вещи без единственно возможной школы таланта не создаются.

Отслеживать изменения вокруг, чувствовать волны, колебания стрелок часов, а с ними ветер перемен на лице от возрастных агоний дано не каждому. Ценить время – эту эфирную субстанцию седых висков и вечной молодости в душе – задача мудреная, если не иметь в виду деловой подход дисциплины и стимулирующего дохода. Где-то в этом заоблачном крае вечной трансформации покоится человеческое счастье…

В мире неопределенных действий и последствий, силовых точек бифуркации на каждом шагу тупорылой, кидающей из сторону в сторону молодости велика вероятность срыва: канаты-проводники, связующие с реальностью, обрываются, свет тоннеля, придуманный коллективным человеческим сознанием из просторов метафизической Вселенной, виден все отчетливее, опутанный чувствами мир тонет в непроглядном вязком дегте, и больше нет ничего – ни вокруг, ни в нас самих.

Смутное и гиблое время. Погибают и те, кто много понимает, и те, которые предпочитают крепче и дольше спать. Все дело в принятии мира, а не в его гносеологическом освоении тупыми инструментами разума и чувств. Даже мифическое седьмое  чувство бессильно. Ибо на поле выходит «чувство теней», расставляющее свои сети перед зачатками будущей реальности, вполне сносно познаваемой традиционными орудиями. Ловить время — не удить рыбку спросонья у туманного берега никогда не спящей реки, нужно добиться чистейшего сознания, близкого, по существу, к состоянию просветленного, вечно молодого старца.

В душе должен быть уют, а не иссушающее чувство недоделанности, конфликта, предательства, самодурства, практической выгоды лести и занятия не своим делом. Будь я проклят, если нет высшей справедливости! Все равно, на небе ли, у божественного чертога, в могиле с подтачивающими гроб червями. Мы не равны по рождению, и не можем, славу Богу, быть равными во смерти. И мне плевать на критерии справедливости, которые мы узнаем только на судебном процессе среди ангелов и бесов. Да их вообще нет, этих отдающих за версту научным познанием критериев! Ибо, верую, в царстве загробной жизни царит индивидуальный подход, а не массовая стрижка без особого вникания в витальный путь того или иного гения, загубившего своим дарованием не одного члена своей семьи.

Быть самим собой и не предавать себя – вот главное направление и повестка на суд, а все остальное будет разбираться на месте, в особом порядке, как должно быть, с начала и сразу же во веки веков. Эту соль нам хотел донести несчастный М.А. Булгаков, об этом писал устами Андрея Болконского мудрый старец Л.Н. Толстой, на свой культурный манер вещал о том же и затворник Дж. Сэлинджер. У людей новой формации винчестера они не в чести, затменные великим реформаторством Немо.

Чувствовать время означает обходить его ловушки, контролировать себя и свой рвущийся наружу крик отчаяния загнанных нервов, требующих тишины и здравой плодотворной ночи. Это значит следовать одной единственной цели, по пути, достигая промежуточную за промежуточной. Это значит искать и находить, а не сто колец бродить вокруг да около, не зная, как начать заведомо тлетворное мероприятие, предназначенное совсем другому. Поиск вечен, остановка – гибель. Это человеческий удел трагедий, который никогда не кончится. Это плата за разум и общественную иерархию. Это гибель богов, никогда не знавших ни облика, ни веры. Риск – дело благородное, поэтому время стоит того, чтобы его ловить, а не плавать в его теплом киселе однообразного цикла, выходя за рамки только пустым дном бутылки и зараженной иглой.

Какая скука, господа! Такая жизнеутверждающая скука! Такая гадкая жизнь без чувств, с одной заботой набить желудок да кровяные сосуды! Такие непонятные возгласы познающего дитя, которого вскоре будет тошнить не от серой покупной пюрешки, а от царящего вокруг животного беспредела, коему нет начала и конца. Весомо, что почувствовать время, еще не значит, его покорить в себе, пропустив через себя полученные знания, сумев их переработать и преодолеть. Справиться с тем потоком информации, что обрушивается своей пустотой на бедные головы современных людей, отнюдь не просто. Раньше человек жил внутренним миром, своими ощущениями, теперь он живет исключительно вне себя, распыляя свою самость вокруг, на окружающий мир, который, на самом деле, все дальше уходит от нашего контроля, становясь объективной субстанцией наших мнимых представлений, из которых рождается великий миф о собственном сознании. Раньше следовало разглядеть промысел божий, теперь же мы ищем следы рук-ног человеческих, так низко павших в игре под названием «Ловец времени».

Уберите свои жадные рты! Засуньте подальше свою гнусавую недоречь! Выжгите свои недостойные глаза каленым железом! Отворите грудь сосновой хвое на берегу тихой речушки, и вы почуете нитями души время, что бежит вне пространства и предметного восприятия, что окутывает всю настоящую и подноготную реальности, что основывает все сущее, не развивающееся вне себя.

Застывшего нет ничего. Природа, человек, железо, Вселенная – движутся, изменяются, метаморфозничают, пертурбируют, скрывают свою сущность за дикими изменениями форм и псевдосмыслов. Нет этому конца, ибо нет конца вовсе, а сам процесс суть бесконечное изменение, без описи и конечного понимания, ибо невозможно схватить реальность целиком – не придумано для этого орудий, не сконструировано для этого микроскопа и телескопа. Не оказано должного уважения мирозданию и демиургу.

Ценить время автоматически означает путь самосовершенствования. Я не говорю о рационализированном до дьявольских мелочей плане «время-деньги», который, наоборот, отдаляет от настоящего мгновения своим зеленым аллегорическим дымком. В доходном деле нет понятия «сегодня», есть только прибыль, а она искомо направлена в будущее. Миг самоценен только у художника и мыслителя, не получающих целостной картины без про-жития и пере-чувствования каждого мазка кисти и движения мысли. Так же и у мастеров слова. Думая об эффектном конце произведения, не уделяя внимания деталям, не сотворить самоутверждающейся вещи, мурашки от которой энергично бегут по телу читателя, словно от звуков того самого военного хора Лебедева-Кумача...

Черная кошка, перебегающая дорогу под проливным дождем черной пантере Mercedes – красная кровь на желтых туфлях десятисантиметрового каблука с черной подошвой... Поток сознания можно продолжать бесконечно. Интересно его осмысливать после, когда кончается вдохновение, и эфир улетучивается, и возвращается чувство времени. В состоянии вдохновения времени нет – есть только чувство полета, забирающее силы и жизнь, но всем существом хочется, чтобы оно не кончалось. Ловить время можно потом – отдыхая от состояния тяжкой эйфории, когда в тебе говорят сотни других измерений, давящих на перо, делающих его по-особому оригинальным. Насколько хватит проводника-творца сказать трудно. Если он не самоубийца, то постепенно он научится контролировать вдохновение, чтобы вплести его в игру.

Страшен, ужасен, коварен для читателя с издателем симбиоз чувства теней и душевного свойства пропускать через себя время. Для конкурентов по цеху он гибелен, ибо не устоит рыночное начало, снимающееся само собой после совершенных текстов, лежащих ныне на помойке, кормящих старые печи, украшающих пыльные чердаки забытых деревень и дач. Время не может не пытаться найти себя через слово, пусть последнее сыро и неточно. Смысл всегда больше написанного, поэтому ловить время, значит, еще и обладать искусством подстрочника и чтения между строк. Значит, убивать в себе голод, задействуя скрытые до поры до времени силы организма. Не важно, сколько ночей без сна впереди, важно лишь правильное состояние сосредоточенности и контроль над глубокой фазой сновидений. Никакой травки, никакого алкоголя, никакого табака, никакой психотроники – только чистая игра таланта на мозаике времени, только умелые слова-руки, скрепляющие отдельные кусочки в целостную совершенную картину божественного замысла. Это не премия шведского имени, это то, что прописано деревянными буквами в кладовой вселенских смыслов, дальше подниматься некуда: так описать то, что создано свыше суть встать на вторую ступеньку у божественного престола. И плевать оттуда, как этим распорядятся люди, ведь им даны все ключи к познанию, им выданы все предупреждения и экологические черные метки, им рассказаны все заветы, им дано все. И это все они прожигают за миг, не ценя короткую жизнь, убивая дар ловить время и забывая о чувстве теней, не данного собаке и отвергнутого раздавленной кошкой.

Время собирать урожай приходит быстро. Когда нечего сказать этому миру и его обитателям – пиши пропало, исписалось, вышло дышло на не слышно. Силы человеческие почти беспредельны. Их уж точно хватит на игру, на копание в себе на предмет наличия души и чувства теней от материального мира и его шлейфа в других плоскостях бытия. Нужен толчок – сознательный и мощный, чтобы разогнать голову и пуститься в мир красок и будто бы фантазии... Нет, жизнь не подражает литературе, последняя завидует первой, но в тоже время так обогащает ее, что vita становиться подлинной, а не дерьмоносной, за версту вонючей мокрыми листьями павшей осени, гниющей у отхожего места.

Ценность слова познается только во времени, тень времени, описанное словом, уходит в бесконечный гностицизм. Сегодняшние трупы становятся у следующих поколений гениями, до конца не познанными или зачитанными, вернее скаченными до дыр. В этом проявляется суть игры – разглядеть подлинно талантливое в море красивых, но обычных вещей, подражаний, посредственностей. Игра не терпит заносчивости. Уважение есть залог правильной оценки ситуации – не было бы фона статистов, гениальность было бы не узнать. А она в том, что время не поймать, его можно лишь запечатлеть задним числом, когда один миг входит в другой, являясь своим концом и своим продолжением. От него остается та самая тень, подвластная только одноименному чувству. Трудно сказать, были ли великие в этом чувстве как у себя дома, на любимом диване. Я надеюсь, они хотя бы учились его контролировать. Тех, кто не совладал с ним, гораздо больше – самоубийств было множество, явных и сомнительных, исписанных из них тоже не мало.

Узор на потрепанных обоях расплывается, и черти отступают от стола, испуганные текстом – единственным воплощением игры. Надо прямо сказать: еле-еле достойным ее. Но лучшего у нас нет: отобразить все грани – смутно, расплывчато, черновичком – больше не может ни одно искусство, плавающее в мире смыслов, а не мазни и киношной выкинутой зря пленки. В начале было слово – а за ним уже вся наглядная мишура. Хотя, так ли оно на самом деле, мы уже никогда не узнаем. В тоже время без слов мы бы даже не ставили таким образом вопрос.

Ловить время – убивать себя, воскрешаясь каждый раз за естественными потребностями. Человек — особенный и обыкновенный — мечется между трансом вдохновения, игрой и сном-едой-работой-услугами… Забыть все на свете, значит убить себя, возвысившись над бренностью, но вырастая прямо из нее цепкими корнями. А вдохновение рвет и эти прочные связи, оно рвет все и вся, что, конечно, по земному закону стоимости, не проходит бесследно. Пусть первый тайм отыгран, пусть на второй нет сил, но лучше сдохнуть в состоянии эйфорического вдохновения после выхода из игры, проникновения в суть времени, чем тихо умереть во сне, с полным желудком, на пике формы ожирения и растворения в материальном мире, столь отягощающим и не нужным в данный миг перехода из одного состояния бытия в другое состояние времени!..

Спелые яблоки и протертая мешком на ветру картошка, утренний туман и слой последних в этом году белых грибов, березовый желтый лист у створки сарая с сеном, красный кленовый ковер под старым окном в поле, спелые дыни и продолговатые арбузы, потребительские мечты и настоящие слезы... Осень, ты прекрасна, как застывшее мгновенье счастья! Но люблю ли тебя, мутно кидая, опрокидывая полный безмятежности взгляд назад через призму бега времени и трудовой суеты? Кажется, вместо ответа, я чую запах банного дыма и березовых дров, и лучше клевера нету, пусть кислить молоку, а синеве не плескаться. 

Времени всегда не хватает. Времени жить — вдвойне. В суете городов и рутине мы перестаем чувствовать пульс жизни, быть в каждом мгновении, то есть быть хозяином своих золотых часов, своей судьбы, своего одометра. Мы ведомы, пока не оправимся, не стряхнем пыль любимых фосфоресцирующих стрелок с абсолютно ясным и на грани гениальности сформулированным осознанием того, насколько ценен каждый момент свободного дыхания и играющего на желто-оранжевых макушках лиственного образа осеннего солнца.

Время ощущается субъективно, особенно, в мягких креслах возраста. Жизнь всегда летит как один миг, если копаться ежедневно в своей памяти – но еще быстрее, если вовсе не обращаться к услугам Мнемозины. Жизненный путь становится пустым и бесцельным, ибо цель может быть достигнута только в развитии, а оно, в свою очередь, не может существовать без своей истории. Поэтому поймать мгновение означает одновременно и скрупулезно копить материал для чутких, не всегда приятных воспоминаний, и жить настоящим. Будущего без прошлого не бывает, без настоящего – этой узкой прослойки двух действительных пластов бытия – тем более. Хотя все три слоя времени сколь взаимозависимы, столь и самоценны. Но так бывает только в идеально выстроенном человеческом пути, похожем на шахматную расстановку мастера, где за «черных» играет окружающий мир. В текущей же реальности, типичной своей душонкой мы живем в этой узкой полоске настоящего и иногда будущего, непременно пропитанного наслаждением – другое нас не интересует.

Напротив, чувство времени дает возможность быть в центре событий действительно важных и ощущать протяженность стержня происходящего. Но кто задумывается о главном и последствиях в минуты экстаза? От того, наверное, сколько нам отмерено, знать хотят не все. Страшно подумать, как быстро все может кончиться и израсходоваться на всякие пустышки…

И вот разбитое окно, кое-как, наспех, заклеенное скотчем, тихо сходит с ума от грязи и покинутого домоводства. Яблоки собраны, заморозки на носу, зима будет долгой, но все обойдется как-нибудь, сообразно древней русской традиции. Авось, время не изменит себе, а, значит, шанс почувствовать его пульс и жить с ним в мире остается. Это моя формула выживания, мое дыхание, моя игра....

Тем коротким мигом, что нам дан, мы обычно не умеем пользоваться должным образом. Что остается от человека после смерти? Одно барахло или удачное наследство, что означает сомнительную самоценность его жизни. Каждый должен доходить до некоторых вещей сам, ибо они глубоко индивидуальны по своей природе. Но разве мы задумываемся о таких вещах, когда впереди выходной, тяжелая рабочая неделя позади, можно попить расслабляющего и расположиться в цветном уюте телевизора? Досуг давно перестал быть формой работы для души, досуг преобразовался в развлечение. А меж тем душа требует праздника под названием моральное удовлетворение, так не похожее на порнокартинки сдуревших фотографов, обвиняющих святых людей в закостенелости свободы и закомплексованности, в отсталости и нецивилизованности.

Хочется научиться ценить момент, отведенное тебе количество страниц в родовом фолианте. Но получается это далеко не всегда, ведь, кажется, вся жизнь еще впереди, а позади ненужный багаж развлечений и ползанья под кровать в сказочном молодом мире родной квартиры. Так проходят дни и недели, месяцы и годы, а воз мелочной праздности и ныне там. Девочка со шнурком на ступеньках обувного магазина так и не подцепила своей опасно метафорической игрушкой пивную крышку с асфальта, дай то Бог, чтобы она вместо этого не подцепила что-нибудь посерьезней.

Разница есть почти всегда, потому что от человека остается еще и художественная память, не только статьи и доходы, выстроенные дисциплинированно в столбик. Иногда даже смыслы, изредка – смыслы на все времена – универсальные каждому сердцу. В последнем случае благодарные потомки ведут от своего знаменитого предка родословные — настоящие и фальсифицированные. Наверное, это потомственная, семейная слава – то самое, что удовлетворит мой скромный вкус. Одна из самых страшных для человека напастей — это стыд близких перед своей династической традицией. Но далеко не всегда удается избежать такой трагедии. У русских на этот случай есть поговорка: «О почивших либо хорошо, либо никак». Так создаются мифы, коими земля меж крестов полнится не меньше, чем слухами. Так слепляются грандиозно-безупречные мифы о великих — ложные нити прошлого вплетаются в наивное настоящее...

В современном мире мегаполисов, технологий и всяческих эмансипаций все меньше места уделяется смыслу, его вытесняет чистая форма, что очень удобно для цивилизации «купи-продай». Дело каждого – выбирать и искать свой смысл жизни, но, по-видимому, не здесь и сейчас. В рутине мелочных проблем и пустых ценностей, в жажде шоу и денег сознание полнится только одним — после вас по-иному быть не могло, «после нас хоть потоп». И никто по прошествии времени не вспомнит высокого, стройного, погибшего на подлете к Анкаре или Александрии. Ему не будет мемориалов и памятников, как нашим интернационалистам, в пыли чужбины прославлявшим русское воинство и доблесть офицерства.

Так мало времени, и так небрежно, расточительно, бессовестно, безбожно, бездумно, бессозерцательно его расходуем. Заниматься любимым делом – одно, но есть еще долг и мысли о том, что только в идеальном или до мозга костей буржуйском обществе возможна ситуация, когда все занимаются любимым делом. Это многофакторный вопрос, положительный ответ на который очень привередлив. «Кто, если не мы» - хороший девиз для отчаянного социума, и гениальное подспорье для мобилизации человека на дело всей жизни.

Нужна ли в таком деле общественная польза? В чем она может выражаться? Эти вопросы пересекаются с дилеммой о конкуренции в творческой среде. По-настоящему талантливым людям не нужна конкуренция, это мое глубокое убеждение, граничащее со сверхъидеализмом и романтизмом. Трагичный век для людей, которые за нормами масс утрачивают собственное осознание полноценности и подлинной нормальности. Так ломаются судьбы, так забывается сила слова, и верховодит магия картинки, то есть фантика, бантика, любой упаковки красивее самого подарка. Назвать святым человеком и оказать уважение и честь его достойные есть гигантский шаг между словом и делом, и даже ассоциативно-корреляционного воображения не хватает, чтобы точно описать процесс эволюции человека на этом поприще самосовершенствования.

Слишком много соблазнов и крайне мало воли для совершения такого шага. И не нужно знать, когда приходить, когда уходить. Это надо делать вовремя, а не разглагольствовать о моральной ответственности. Она действенна только в том случае, когда человеку нечего терять, а в остальном его тянут на дно времени собственность и привычки...

И вот уже опали листья, на скамейках – осеннее разливное, дорогие машины не гоняются за провоцирующими голыми ножками, а глава государства застрелился, ибо понял, что он марионетка и кукла. Ни одного примера из истории мне не приходит на ум. Еще одно подтверждение того, что природа человека не двойственна, а вполне себе корыстна, и лишь не многие находят такие стимулы, чтобы не упиваться собственными инстинктами, а честно жить и трудиться, ловя сердцем каждое мгновение короткой жизни, играя и выигрывая.

Бытие перестало быть самоценным. Мы не замечаем изменений вокруг себя и в себе потому, что всем всегда некогда, и телефон обыденно у уха. Я не завистливый человек, но воистину завидую я людям XVIII, XIX веков или современным, скажем, новозеландцам, наслаждающимся покоем, умиротворением, собственными мыслями на отшибе голубой планеты среди зеленых заливных лугов и буренок-рекордсменов. Жить по уму и для себя, как показывает практика, - путь в экзистенциальный вакуум, где нет ориентиров, и есть только привычные действия закабаленного разума. «Если хочешь чего-то добиться в жизни...» - стандартное начало менеджеров и агитаторов от капитализма. Само по себе оно не плохо, но речь идет не о достижениях человека, а о завоеваниях профессионала. Мужчина должен быть успешным… Но кто и как установил критерии успеха? Точно так же — кто и когда установил золотые размеры платиновых женщин?

Я верю в предназначение и высший справедливый суд, а еще я знаю, что брег обетованный уготован тем, кто не предал себя и смог постоять за своих близких. Можно не играть на команду, можно зевать от усталости и дожить до 70–80 лет, а можно рубиться и не спать ночами в размышлениях. Решение лежит в области ценностей — вторым элементом, после потребностей, определяющим все наши действия. Выбор есть всегда, пусть даже вторым решением оказывается смерть. Главное, не предать свои идеалы, веру, игру про время и сети. Если они, конечно, есть, в чем я сильно сомневаюсь, смотря на конъюнктурщину и драку за «кредитки», которые не заслужил, значит, не завоевал прощения.

Человек порочен, причем таким его делает общество, то есть именно социальная организация является источником испытаний и падений человека. Если бы не «мы для всех и каждый для других», жить бы нам добродушно поживать в язычестве сибирских лесов-без-краев и в прериях Дикой Калифорнии... Но и без инкультурации невозможно. Без нее не нужны смыслы, без нее интеллектуальное пространство – миф и абсурд, как бы мы и не хотели полностью освободиться от уз природы. Само общество страшно и цинично как маленькие дети, но они по своей бессознательности, а общество – наоборот – все делает осмысленно, потому что его частям хочется быть круче других. Власть — деньги, деньги — власть...

Труд на века — истинная ценность — рвет в клочья этот алчный дуумвират. Есть ли большая социальная ответственность и польза, добродетель существования? Но, позвольте, тратить бесценные мгновения  на далекий мир идей, когда поблизости, в одном шаге, на расстоянии согнутой в локте руки столько удовольствий?.. На это соглашаются только избранные — своей совестью и верно истолкованным предназначением свыше, своим мастерством игры и чувством теней.

Я ощущаю, как время во мне проходит мимо сердца, бьющегося седеющими висками в объятьях остывающей крови. Тьма впереди, питающая прошлыми грехами. Разгадка секрета бессмертия проста до жалости пред великим замыслом человека. Память, каждый миг конструирующая новую жизнь, питает наше настоящее, греет его на пламени опыта и неизведанного. Мир памяти совершенен – он гениальный хранитель прошедших событий, отпечатанных образами на стене знания и сатиры на собственные кляузы. Память – лучшее из того, что дано человеку. Она созидательна и бесконечна, она скромница и наша этическая кладезь. В ней спасение человеческое и наказание совести. Ее самые яркие образы сопровождают нас на переправе через непроницаемые воды всех стиксовых рек.

Время, как камень, упавший в озеро, волнует чистую гладь бестеченного и создает новый мир из конечной для человека совокупности влияний. Не спрятаться от эффекта воздействия нигде: ни в глубинах памяти, ни в сладостях и горестях жизни, ни в теплых мыслях холодного расчета, обделенного смыслом естествобытия. Радость в том, чтобы принять вызов времени, не оказаться бесполезным для самого себя. Счастье – не создать миф собственного сознания, умирая в вечной иллюзии себя и окружающего мира. Память поможет на этом пути. Она сфотографирует время, поймает его в сети настоящего и умрет вместе с ним. Бессмертие дает только передача сокровищницы памяти, и не абы кому, не благодарным потомкам в двух последующих коленах. Необходимо послевкусие своего существования — оставить сладкий чай пережитого времени в качестве наследия людям, форма которого задана с начала времен. Поэтому из всех общепризнанных искусств мне импонирует мастерство слова – лучшее для выражения прошлого.

...Только осень знает, что остается от человека после его кончины, когда опустошенным ведром выливается жизнь на серый камень шокирующей действительности. Забыто все и ничего, как будто не было сорока лет жизни в этом свихнувшемся мире неврастеников и блюдолизов. Но остаются потомки с обычно короткой памятью, недвижимость в наследство, висящая без пяти минут на судебных спорах, ну и написанное. Вряд ли вашему покорному слуге удастся разрушить этот извечный порядок вещей. Но попытаться оставить после себя нечто большее, чем память у двух десятков лиц и слезы детей, я все же попытаюсь, ибо чувствую, что из всех поприщ человеческой прикладности, на поле букв и предложений могу сделать более всего, пробиваясь по самостоятельным ночам, через зевки, охранную усталость нудноватого, но нужного труда и обиды супружеской ревности. Ночь ведь тоже женского рода, а осенью ее сородичи в аккурат длинны и прохладны.

Тени прошлого встают надо мной, подогревая аппетит искомого чувства.  Печальные их маски зовут в бесконечность. Вера рождает смысл — инстинкт безразличия будущего своей души. Материальный мир — тесному и глупо жадному до смыслов обществу, духовный — себе по-настоящему свободному. Чем ниже плюхнешься здесь, тем чище будешь там. Это не аксиома. Надо оставаться человеком — сочувствующим, самоуважающим и талантливым. И это самое трудное.