Жизнь как есть

Мой отец приходил домой не часто, а когда приходил, то ложился на раскладушку и тяжело стонал, потому что жизнь его гнула. А он, соразмеряясь с самобытной силой, гнул, в свою очередь, ее и, казалось, вот-вот переломит, как надоевшую проволоку. Откуда взялся у нас этот чернявый веселый человек, долгое время оставалось для меня тайной. Лишь однажды, когда я был уже подростком и фрапировал общество битловской прической, мама открыла мне кое-какие домашние секреты. Она, оказывается, познакомилась с ним в Туле, когда в качестве ассистента кинорежиссера находилась там на съемках какого-то фильма. При знакомстве, обстоятельств которого я не знаю, отец довольно долго разглядывал ее в упор, а потом представился человеком, только что сбежавшим из тульского следственного изолятора. Мама онемела. Надо заметить, что в те далекие годы она была довольно хрупкой, читала взахлеб Эриха Марию Ремарка и любила трофейное кино с Кларком Гейблом. И спуститься с высот Эриха Марии к человеку из следственного изолятора было длянее непросто в духовном смысле. Колька же, мой любимый папаня, мягко,ненавязчиво объяснил ей, что солнце всходит и заходит, что опера, как волки поганые, лютуют, что век свободы не видать, что он землю могильную жрать будет, коли соврет, «елочку» себе сделает, буркалы выколет, едальник на замок закроет и падлой вербованной сгинет-пропадет. Сгинет-пропадет при том условии, если мама его сейчас же не увезет с собой в Москву, а ксивы унего чистые, только что срисованные с настоящих, и пятак вместо герба оттиснут, комар носа не подточит и доктор без стетоскопа не отличит. Тут моя мама дрогнула, дала слабину. В Москве они зарегистрировались, и я вскорости появился на свет.

В моем сознании приходящий и уходящий куда-то Николай был равен машинисту со склона, а возможно, даже превышал своей таинственной нутряной силой. Первое чудо батя совершил, когда мне не было и пяти.

Как-то мама пришла в комнату и возбужденно сообщила, чтобы я срочно шел на кухню, что там отец сделал большое дело, но она понимать это отказывается, потому что для понимания сотворенного Николаем требуется точный научный ум, скальпель логики и способность  к математическомуо анализу, а она всего лишь гуманитарий, скромный труженик художественного фронта… Заинтригованный, я вышел в темный коридор, в котором вечно не горела лампочка, и, выставляя руки вперед, двинулся на кухню. Там находился отец и что-то делал с рукомойником. Увидев меня, он открыл кран с холодной водой и подставил поднего эмалированную кружку. «Пей, Сашка», — коротко приказал он, протягивая мне шипучую воду. «Я не Сашка, я — Юра», — робко напомнил я, глотнул воды и… о, чудо! В кружке вместонее оказалась газировка с грушевым сиропом. «Еще?» — победоносно спросил отец. Я в замешательстве кивнул. Снова зашумела холодная вода, и снова в моей кружке оказалась шипучка. «Мы теперь всегда ее будем пить вместо воды?» — спросил я. Николай весело кивнул. И здесь я заметил, что к трубе прикреплена какая-то громоздкая насадка, напоминающая сегодняшние очистители воды. «Рентгеновский преобразователь, — объяснил папаня, — облучает все, что может и что захочет. Может воду превратить в газировку, а может и в вино, и в водочку, черте во что может, вот так». «Еще», — попросил я и выпил шипучки по новой. Лишь на пятой кружке отец отвинтил свою насадку, сказав, что я так всю воду выпью и взлечу вверх от проглоченных кислородных пузырей. Янехотя согласился и пошел в комнату объяснять матери принцип действия замечательного аппарата.

После этого чуда отец снова пропал, а я однажды обнаружил на кухне пустые бутылки из-под газировки. В душу мою закрались черные подозрения. И когда Николай появился снова, я пытался разузнать унего насчет пустых бутылок, откуда они взялись и не из них ли лилась ко мне в кружку сладкая вода… Но отец только рукой махнул. К тому времени он уже обменял свой преобразователь на свинцовый пугач, обменял у цыгана-старьевщика, который ходил тогда по дворам, собирая всякую дрянь. Подмигнув мне, отец сказал, что будет теперь жить своим умом, что тявкать с голоса фраеров гундявых не приучен, и, засунув свинцовый пистолет в голенище кожаного сапога, ушел вон, громко хлопнув дверью.

Позднее из рассказа мамы я понял причину его возбужденного состояния. Дело в том, что мама, думая бессонными ночами о семейном будущем, решила, будто все внутренние перипетии происходят у нас оттого, что Николайнекультурен. Придя к такому простому выводу, она попыталась всучить отцу Эриха Марию Ремарка, но тот категорически отказался читать книгу и даже спрятал руки за спину. Но мама не сдалась. В ее сознании культура значила в основном артистическую среду, и она не нашла ничего лучше, как устроить Николая монтером-электриком на киностудию Горького. На это отец с радостью согласился, заметив, что ток унего в руках поет и что он ласковый, как кошка, если даже внем триста вольт без изоляции… В доказательство своих слов в первый же день работы отец запустил телефоном в голову директора студии, запустил точно и сразил наповал, директор брякнулся с кресла на пол, и глаза его закатились. А папаня, скрипя начищенными сапогами, гордо удалился из кабинета, обтирая руки о спецовку. На дворе стояло послесталинское время, отнюдь не либеральное, отца после этого подвига вполне могли погнать по этапу. Но директор студии оказался гуманистом и романтиком, он не вызвал милицию, а просто завязал голову бинтом и уволил Кольку по статье. После этого папаня и купил у цыгана пугач, пропав из дома на довольно продолжительный срок.

Наступила осень с проливными дождями. Стекла барака туманились и потели. Приходилось много сидеть дома, и я занимался, в основном, оловянными солдатиками, планируя на полу будущие битвы, трудные штурмы и звонкие победы, в которых я должен был принятьнепосредственное участие. Вдруг дверь в нашу крошечную комнатку отворилась, и на пороге возник отец, весь седой и согбенный. Мама всплеснула руками, и губы ее затряслись. А Николай голосом, лишенным приятности, сообщил, что проигран в карты. Проигран вчистую, до нитки, до ногтей. Оттого и поседел за одну ночь. Теперь унего два пути — или ножичком по шее вжик-вжик, жмуриком на вешалке щуриться и навозом на свалке гнить, или отдать корешам долг. Но он выбирает первое, а именно вжик-вжик, потому что это достойный выход из создавшейся ситуации. Он пришел попрощаться со своими родственниками, как он выразился, и сейчас же выбрасывается из окна. Поцеловав нас, он взобрался на подоконник и защелкал шпингалетами оконных рам. Мы бросились кнему, начали стаскивать его на пол, голосить, будто нас проиграли в карты, а не его. В порыве страстей мы даже забыли, что живем на первом этаже. Ну, бросился бы папаня вниз, ну упал бы на мокрый куст, что из того? Промочил бы ноги и вымазался в грязи, не более. Но мы уже сами не соображали, что делали. Мама достала из тайника буфетанесколько золотых червонцев царской чеканки, доставшихся ей в наследство, — все состояние, которым мы владели. Завернув их в носовой платок, подала отцу. Тот скупо поблагодарил и удалился, прихрамывая и сутулясь, как настоящий старик.

Черезнекоторое время он возвратился домой цветущим, черноволосым, а на щеках играл бледный румянец. «А седина?» — поинтересовалась мама. «Смыл, — признался отец, жуя картошку, — пепел от «Беломора» легко смывается. Очень нужны были деньги, понимаешь?» Здесь мама опустилась на старенький диван и громко заплакала. Отец с досады ударил кулаком по столу и погнул вилку.

Что я еще помню онем? Помню, как один раз мама нагрузила его почетной обязанностью погулять со мною во дворе. Сквозь тусклую осень проглянуло ослепительное весеннее солнце. Мы направились с ним в район стадиона. Зашли в какой-то барак, в узкую комнату, заваленную пустыми бутылками. Среди бутылок сидел человек с золотым зубом и перебирал струны желтой гитары,нежно оглаживая ее, как женщину. К грифу гитары был прикреплен яркий красный бант.

Потом отец опять исчезал и опять находился. И один раз нашелся в последний раз. В руках он держал шлем от глубоководного скафандра. Сказал, что снего хватит, что он ложится на дно и будет там лежать в иле и песке столько, сколько надо. В доказательство своих слов он надел на голову шлем, лег на раскладушку и задышал. Мы сидели вместе с мамой на диване и с ужасом слушали дыхание загадочного глубоководного существа, многократно усиленное гулким шлемом. Наверное, в эти мгновения в душе у мамы родилась мысль оневыносимости совместного существования с глубоководным Николаем. На следующий день она категорически потребовала его ухода, что отец и сделал с легкостью, сообщив, будто он уже давно собирался ехать в Крым на археологические раскопки сокровищ древних греков. Быстренько собрав чемодан и пообещав мне привезти древнюю амфору, он пропал. Пропал, как выяснилось, навсегда.

Примерно через год мы прочли в газете заметку о том, что в Симферополе был пойман опасный вор-рецидивист по кличке Археолог. Был ли это глубоководный Николай?Неизвестно. Но доподлинно известно то, что папаня действительно отсидел, уйдя из нашей семьи. Причем не один раз.

Где он теперь? Что с ним? На этом ли свете или на том? Великая тайна. Но его имя я продолжаю ставить сразу же после своего, подписывая различные документы и договоры. Странно все это…