Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Игорь Шарапов

Тексты Игоря Шарапова прислали из Америки. Я ничего не знаю про
Игоря Шарапова. На фотографии — патлатый парень демонического
вида, а тексты Шарапова — точные, крепко сбитые, напряжённые.
В них много ожидания и невидимого излучения. Напряжение нагнетается
и не имеет выхода. Смерть, серебряная тварь, она же везде — в
пионерском лагере и в рейсовом автобусе. Это люди несут с собой
не только свою смерть, но и нашу тоже. Византийские мудрецы говорили
о проблеме «кенозиса»: Бог является человеку в том виде, в каком
человек может его воспринять. Оказывается, проблема «кенозиса»
связана не только с Богом, но со смертью тоже. Шарапову смерть
является каждый раз в виде разных существ, с вязаной шапочкой
на голове. Психоаналитики разберутся, а мы станем делать вид,
что смерть можно заговорить, заболтать, отлить в буквы художественных
текстов. Смерть сделает вид, что подчинилась, что отступила. Ну-ну.
Смерть крадётся к нам по дымоходу. Смерть царапает окна иглой.
Шарапов, жизнерадостный и зело жизнелюбивый, фиксирует её шаги.
Чтобы было. Чтобы помнили.

Рассказы про чёрного альпиниста

Однажды пропала альпинистская группа, вместе с инструктором, ушли
куда-то и не вернулись, и долгое время никаких следов. Потом нашли
где-то рюкзак и в нём фотографию, они стоят, все двадцать шесть,
такие весёлые и улыбающиеся, на фоне горы и снега, в середине
где-то затесался долговязый мальчик в толстых очках и вязаной
шапочке с надписью Mori, держат поперёк всех длинный плакат. На
плакате написано: Среди нас — смерть.

Гроб на колёсиках

Утром на автобусной остановке, по обыкновению, много народа. К
остановке подруливает автобус. В нём почти что нету ничего особенного.
Только, может быть, он несколько устаревшего образца. Какой-то
вид у него немного домашний и самодельный, но те, кто делал его,
хотели, чтобы он выглядел почти как настоящий. Он почти как нормальный
городской квадратный автобус Ликинского автозавода, но всё-таки
что-то есть у него при этом от более устаревшего ПАЗика, какие
в колхозе или за грибами ездят: он несколько меньше размером,
грязновато-жёлтого цвета, с чуть-чуть закруглёнными скошенными
углами, и у него немного жёстче сидения, обтянутые чёрной кожей.

Ведёт автобус какой-то не совсем обычный водитель, он довольно
высок, худощав, прыщавая половина лица и потёртая вязаная шапочка,
на которой другого цвета жёлтой шерстью вывязано слово Mori. Но
ничего особенного в этом во всём нет, похоже, как будто просто
дали ещё один нестандартный автобус для того, чтобы разгрузить
движение в часы пик. А вон, кстати, и стандартный следом идёт
с кольца, но в него все всё равно не поместятся, так что часть
толпы, которая не хочет ждать и толкаться, валит в автобус.

Автобус отходит от остановки. В автобусе нет билетной кассы и
компостера для талонов. Где-то на середине пути до следующей остановки,
когда люди уже успокоились по этому поводу и расселись, автобус
как раз проходит по мосту над железнодорожными путями, у него
отходят специальные шторки на окнах и сверху падают непрозрачные
железные занавески. Снизу раздаётся неприятный удушливый запах,
имеющий что-то общее с ароматом сирени. Это в салон из-под сидений
начинает поступать газ. Пассажиры бросаются к окнам и стучат по
ним кулаками, но шторы железные и звукоизолированные, кабина водителя
отделена герметически, так что они просто все задыхаются и бессильно
падают назад на свои сидения.

Несколько раз люди, просто проходящие по мосту, видели автобус,
похожий на обычный маршрутный, но только почему-то с завешенными
шторами. Кто-то рассказывал даже, более того, что окна у автобуса
были незанавешены, и они могли видеть, как пассажиры изнутри повисали
на окнах, молотя кулаками. Но окна были бронированные, и пассажиры
просто быстро оседали вниз, а автобус за это время уходил и скрывался
из вида.

Это случалось по городу несколько раз в разных местах, так что,
в общем-то, было довольно ощутимо, у милиции, скорее всего, потому
что у них зарегистрированы все исчезновения по городу, то у милиции,
скорее всего, были какие-то сведения, но уж, конечно же, просто
в народе ничего не знали, чтобы не допустить паники. Только на
кольце 75-го автобуса это случилось несколько раз, так что заметно
обескровило район, в этом районе люди о чём-то таком разговаривали
и что-то знали.

Что потом делалось с этими людьми и куда их увозил автобус, для
какой цели это всё предназначалось — это, конечно, никто сказать
не может. Но потом, когда люди становились не нужны, известно,
что их иногда отдавали обратно.

В разных местах города так бывало, и прохожие на улицах видели,
что идёт себе автобус по улице, у него на сидениях сидят пассажиры,
а потом коробка, то есть каркас автобуса вместе с кабиной водителя,
продолжает движение со всё той же скоростью, а вся внутренность
с сидениями и пассажирами от него отделяется на такой платформе
вроде прицепа со своими собственными маленькими колёсиками и продолжает
катиться какое-то время ещё по инерции, потом сама собой останавливается.
Однажды одна из таких платформ, покуда останавливалась, успела
переехать перекрёсток на жёлтый свет, перешла на полосу встречного
движения и, уже почти перед тем, как остановиться, с чем-то всё
же столкнулась. В другой раз такого типа платформу обнаружили
почему-то на рельсах, в смысле, что это была внутренность железнодорожного
вагона, как дрезина, катящаяся по железнодорожным путям. Люди
были перемешаны на платформе в беспорядке, со следами агонии и
удушья. В другой раз люди видели, как платформа вывалилась изнутри
красного комфортабельного междугородного Икаруса, там, напротив,
все пассажиры были в строгом порядке, с головами на подушках авиакресел,
только лица у них были у всех очень бледные, в лице не оставалось
ни кровинки. Вокруг платформы вначале собиралось, конечно же,
сколько-то любопытных прохожих. Хотя, вообще-то, любопытных было
немного: прохожие не часты на этих улицах и в это время дня. Потом
приезжала милиция, после чего прохожие, конечно, все уходили,
платформу прицепляли к тягачу и увозили куда-то.

Комарик

— У меня взяли слишком много крови. И мне сделали слишком большой
укол.

Витяра спускался по лестнице. Хотя с утра и не пил ничего, но
шёл, шатаясь, его вело. Колян ждал его на площадке.

Обычно и раньше бывало, что на донорском пункте здоровые крупные
мужчины первее других хряпались в обморок, такое, видимо, у них
устройство, но сегодня что-то этих случаев было особенно много,
можно сказать, прямо каждый. Одна женщина видела, что у мужчины,
который и без того уже от потери крови лежал без сознания, медицинский
персонал суетился над ним, у него всё равно брали ещё кровь. Они
это мотивировали тем, что сегодня для какой-то цели нужно крови
особенно много, кровь сегодня в большой цене. И ещё при этом спешили,
как будто боялись не успеть до того момента, как мужчина встанет
и куда-нибудь пойдёт. Потом, когда кровь из иголки совсем уже
перестала капать, он стал бесполезен, ненужен, ему тогда вкатили
большой укол какой-то прозрачной жидкости из пакета, от чего он
сразу же пришёл в себя и поднялся. Здоровенный мужик с толстыми
и особенно красными губами смачно смотрел на большие банки с запечатанной
кровью и почему-то облизывался.

— Извините,— сказал он довольно грубо.— Мы взяли слишком много
крови. Положено двести, если раньше никогда не сдавал, ну а мы
взяли двести пятьдесят.

Донорский пункт был, как всегда, в автобусе, который стоял на
обочине газона возле входа в институт. Автобус сегодня был немного
другой, не такой, как обычно. Немного меньше размером, чем обычный
Ликинский рейсовый, с закруглёнными углами, он выглядел похоже
на устаревшие ПАЗики, на каких ездят за грибами или в колхоз.
Водитель у него был, сумрачный мальчишка, молодой человек, почти
подросток, он был в халате, только вместо обычного белого колпака
на нём была вязаная шапочка, на которой зелёным по жёлтому было
вывязано одно только слово: Mori. Шапочку он надвинул на уши и
никогда не снимал, хотя день был довольно жаркий.

Сначала должны были брать кровь в два, но потом, в самый последний
момент, всё поменялось, повесили новое объявление, что будут брать
в десять. Известие по телефону мгновенно распространилось среди
сотрудников института, и на улицу высыпал народ, все спешили в
очередь, чтобы потом получить отгулы. Ребята в халатах очень спешили,
чтобы обязательно успеть всё сделать и у всех желающих кровь взять
до двух, потом сложили все склянки и уехали. В два подрулила ещё
машина, из неё выглянут обеспокоенный врач:

— Так что же, сдавать кровь народ сегодня будет или не будет?
Мы не привыкли ждать, где же обычная в таких случаях очередь?

— Все уже сдали кровь, никого не осталось, все получили по два
отгула и ушли домой.

— Ну дела,— покачал головой врач и уехал.

Васюк не спеша ввалился домой.

— Нервишки стали что-то подкачивать. Никак не могу успокоиться.
У меня врачи взяли сегодня слишком много крови.

И бухнулся. К вечеру попробовали — он уже холодненький, в лице
ни кровинки. Тёща, она была очень опытная в таких делах, прошла
две войны, блокаду и сталинские времена, она сразу же подошла
к нему и сделала надрез на руке. Довольно глубокий и длинный разрез,
до локтя, и не вышло из него ни кровинки, только какая-то белая
прозрачная жидкость.

— Угрюмчики,— сказала она.— Нужно спешить. Хорошо, что я знаю,
это просто повезло. Это довольно редко бывает, но, когда бывает,
то это всё равно как если бы на город сбросили водородную бомбу.
Только хуже, так что лучше бы они всё-таки бомбу бросили. Надо
всем быстро уезжать отсюда.

— Ну хорошо,— сказала жена,— сейчас приготовимся, чемоданы сложим.

— Никаких чемоданов,— сказала тёща, направляясь к двери.— К этому
всегда нужно быть готовыми. Только документы и деньги, смену одежды
и тёплое бельё.

— И что же,— не поняла жена,— так сразу всё бросить?

— Ну это кто как хочет,— сказала тёща. Взвалила сумку через плечо
и, не оборачиваясь больше ни на кого, быстро вышла за дверь. Все
тронулись за ней. На автобусе доехали до станции, потом на электричке
до конечной, там от станции автобус не ходил, шли на дальний хутор
по просёлочной дороге. Бабушка тащила, перевесив через шею, большой
мешок сахара. Её спросили:

— Бабуля, тебе не тяжело?

— Э-э, сынок, своя ноша не тянет.

По городу по телефонной сети с большой скоростью разошёлся слух,
что кто-то платит очень большие деньги за сдачу крови. Правда,
очень большие.

Вот молодая женщина идёт темным переулком. К ней подошли молодые
ребята с блестящим ножиком. Но им нужен не кошелёк и не изнасилование,
а они сделали большой грубый разрез на вене, подставили поллитровую
баночку и ждали, как капает или стекает кровь. Ребят такого рода
сразу же назвали доильщиками. Женщина сначала плакала и звала
на помощь, потом, когда поняла, что всё равно ничего не поможет,
никто не вступится, ей нечего терять, то присела просто на корточки
и начала вместе с ними следить, как завороженная, как в банку
стекает струйка её крови. Кровь в те дни действительно была на
вес золота и лилась рекой. Потом ослабела, пришла в беспамятство,
кровь перестала идти, ребята оставили её.

На следующий день с утра по радио объявили: цена на сдачу крови
увеличена ещё в десять раз. Все рыскали по городу, никто не мог
сказать, где принимается кровь, и сколько точно за неё платят.

— Покуда всю свою не сдашь, не узнаешь,— мрачно пошутил кто-то.

Появились многочисленные перекупщики.

Л. Калаус, «Креститель»

Вот уже другая, немолодая женщина идёт по улице в теплом пальто
на воротнике с подкладкой. Она в самый раз могла бы сдавать кровь.
Очень полнокровная женщина. Так не сдаёт же, сволочь! Широкая,
одутловатая, с двойным подбородком и широкими губами, толстой
шеей и толстым затылком, она идёт и покачивается на ходу, как
огромный мешок с кровью. Откуда она вообще-то взялась здесь, такая,
она здесь раньше не жила никогда? Куда она идёт, может ли она
назвать адрес своей квартиры на этой улице? Либо в водопроводную
воду города добавили что-то такое гнилое, что всех раздуло, либо
таких надувных женщин нарочно привезли откуда-то на грузовике,
чтобы приучить население города, что собирать кровь — ничего,
это можно, за это никому не попадает, и никто никуда не жалуется.
Женщина и идёт-то как-то так, неровно, как может идти механическая
кукла или манекен для тренировки медсестёр.

Из тёмной подворотни выскакивают-выметаются те же самые ребята,
ну а может быть это уже другие. Один, самый длинный, нагибает
ей голову и зажимает подмышку, другой свободною рукой перепиливает
столярным ножом ей пару жил, делает ей на её бычьей шее сбоку
глубокий надрез. Кровь начинает бежать под напором, как из крана,
толчками, второй парень наклоняется и подставляет ей снизу молочный
бидон. Женщина некоторое время рыпается и струится, потом вся
опадает — обвисает, как водяной пузырь. Ребята с молочным бидончиком
бросаются бегом вниз по переулку.

Их останавливает мужчина рыхлой тяжёлой комплекции с круглым лицом
и ярко красными беспочвенными губами.

— Ребята, вы, конечно, молодцы, я всё видел. Я могу вам назвать
место, где вы можете сейчас же очень хорошо сдать кровь. Кто сегодня
сдаст бидончик с кровью, может стать действительно довольно обеспеченным
человеком. Это всё очень хорошо, что вы делаете, но всё же я могу
вам предложить кое-что получше. Кое-что, что может послужить для
действительно профессионального сбора крови. Так вы пока собираете
урожай только с одиноких женщин, потому что они, француженки выгодной
наружности, физически слабы. А могли бы собирать с кого угодно.

— Но как?— удивились маленькие смельчаки.— Если дяденька, к примеру,
здоровый? Тогда что с ним делать?

— А вы вот сюда взгляните,— сказал тяжёлый мужчина.— Эта маленькая
штучка, я показываю её вам, я называю её комарик. Вот с этой стороны,
то, что мелькает, словно рыбья чешуя — это ртутное лезвие, тонкое
и острое, как иголка, втыкается, если бросишь любой стороной и
с любого расстояния, капелька ртути перекатывается внутри лезвия
таким образом, что никакого умения не надо, как ни бросишь, лезвие
всегда летит вперёд остриём, против ветра, что очень удобно.

Лезвие смазано сильным обезболивающим составом, не хуже того,
что находится на хоботке комара или клеща, то есть воткнуть это
можно в любую точку тела и на любую глубину, человек никогда ничего
не почувствует и не заметит. Вдобавок, в кровь сразу же вводится
состав, препятствующий свёртыванию. Внутри маленькой рукояти находится
ещё одно вещество, создающее глубокий вакуум, так что, раз попав
на тело, эта штука начинает сосать наподобие большого шприца.
Сбоку от этого дела наполняется полиэтиленовый мешочек, как раз
такой, какой очень хорошо принимают на пунктах для сбора крови.
Когда мешок наполняется до конца, он сваливается, как насосавшаяся
пиявка. Как видите, всё происходит почти автоматически, очень
легко и хорошо.

У мальчиков глаза сразу оживлённо загорелись:

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где и мы могли бы достать
для себя такую штуку?

— За небольшую, я бы сказал, чисто символическую плату комарик
можно приобрести на любом пункте приёма крови, сдатчикам бесплатно,
а также у меня.

Скоро все, однако, в городе узнали, что на свалку на пустыре какой-то
завод, оказывается, вывалил с грузовика несколько коробок вполне
хорошей этой одноразовой продукции, вот тяжёлый мужик и продавал,
наверное, недавно найденное.

Картина. По улице города, тяжело ставя ноги, идёт мужчина, плечистый
силач, тяжеловес, амбал. Своим недалёким умом он не понимает,
не может понять, что это с ним такое, такого никогда не было,
он и не пил сегодня ничего, а его ведёт на сторону, как пьяного.
Вот ещё немного, и у него засветится радуга перед глазами, от
сильной тяжести своего тела он бухнет прямо на асфальт, не в силах
даже подставить руки, чтобы уберечь от повреждения нос и губы.
Он не знает, но всё это происходит потому, что сзади ему в спину
воткнуты через драповое пальто пять или шесть метательных лезвий,
и болтаются, разбухая, уже несколько мешков, в них хлюпается,
пузырится, переливаясь, тёмная жидкость. За мужчиной в некотором
отдалении по обеим сторонам улицы следует группа ребят. Их острые
глазки мышино сверкают. Стараясь, чтобы он их только не заметил
раньше времени, иначе он догадается обо всём и убьёт, он всё ещё
очень здоров, но в то же время нужно следить за ним, чтобы он
не ушёл из вида, они только временами поглядывают на мужика, ожидая
того, что он в скором времени хряпнется.

Но ребятам тоже сегодня отчего-то нехорошо. Их лихорадит, они
кутаются от дождя в свои осенние курточки и длинные пальто с воротниками.
Со лба скатываются капли особенного пота, как слёзы, из каких-то
глубоких секреторных желез. Каждый из них уже слишком плох, чтобы
соображать, что с ним такое особенное делается и по какой причине.
Краями глаз они искоса всё время поглядывают друг на друга.

Потому что у каждого из них, в боку или подмышкой, или в каком-нибудь
другом малозаметном месте болтается, свисает по одному или по
два пузыря. Они слышат за спиной какое-то лёгкое булькание, но
не могут его различить — плюм— плюм-плюм — то ли это стучит в
ушах, то ли в висках, или отзываются эхом их тяжёлые шаги в одеревеневших
мозгах.

Потому что, понатыкав шпенделей в культуриста, как в кита, каждый
из ребят в заводке внезапно осознал простую вещь, что он ведь
может получить денег значительно больше, и всё только для себя
одного, если понатыкает вакуумных шприцов также и в своих бывших
товарищей. В результате, каждый хорошо знает, в какое место у
другого он воткнул, и с почтительного расстояния следит за результатами
своего труда. Но каждому из них невдомёк, что именно болтается
в спине у него самого, и догадаться они не могут, потому что к
этому моменту уже очень плохо себя чувствуют.

За ними за всеми из-за угла внимательно следит мальчонка где-то
от десяти до двенадцати лет. Он, кажется, сам никому ничего не
втыкал. Точно так же, никто не втыкал и в него, потому что он
никому не нужен, тощий, непохоже на то, чтобы в нём было много
крови. Заметив вовремя это интересное занятие более взрослых людей,
он решил дальше пронаблюдать, что будет, хотя бы из простого любопытства.

Вот ребята уже устали. Мужчина лежит, а ребята привалились у стены
и все оседают ниже. Мальчишка появляется из-за угла и обрывает
мешки с ребят, как яблоки урожая. Да они и сами отскакивают-отстреливаются.
Ребята на него ещё смотрят, хотя глаза у них угасают, у них у
всех сильно понижено кровяное давление, они совсем беспомощны,
хотя и что-то понимают, но не могут ничего поделать, просто безмолвно
следят, как с них оббирают мешки.

Из-за поворота раздаётся визг тормозов и со скрипом вылетает новая
серая Волга. Она останавливается возле мальчика, из неё выходит
мужчина в плаще и со шляпой.

— А ну, что ты тут делаешь?— мужчина хватает мальчика и приподнимает
ему подбородок.

— Да так, мешки собираю.

Увидев мешки, мужчина сразу же догадывается, что к чему. Не глядя
уже на людей, это становится сразу неважным, мужчина нагибается
над поребриком мостовой и набивает мешки в мальчиков рюкзак, потом
кидает рюкзак на заднее сидение своего автомобиля.

— Всё,— кричит он мальчику, второпях хватаясь за руль.

— Дядь, а дядь,— очень неторопливо спрашивает мальчик.

— Что тебе,— орёт в ответ этот администратор из окошка автомобиля.

— А ты не скажешь моим маме и папе?

— Вот ещё, делать мне больше нечего!— орёт мужик напряжённо.

— Дядь, а дядь?

— Ну?!!!

— А хочешь знать, где мой папа работает? И кем?

— Не морочь голову, пацан, лучше уйди, не стой машине поперёк
дороги, я сейчас, ей-Богу, трогаться буду...

— Ты лучше бы немного послушал. Мой папа работает на пункте приёма
крови. Вторым санитаром. Он как раз и есть самый главный. Он у
них деньги выдаёт. Хочешь узнать, где находится их пункт?

—...?

— А нигде он не находится, дядя, я пошутил. Ну, всё, можешь ехать
теперь, я разрешаю.

— Больше так не делай!— орёт дядька, уносясь вдаль на своей Волге.

— Не, не буду,— кричит мальчик ему вслед, одной рукой оправляя
на себе рубаху, а сам ехидно смеётся.

Мужчина ведёт нетерпеливо, торопится, хочет поскорее довезти,
потому что чувствует себя уже очень плохо. Перед глазами у него
всё рябит, ветки деревьев, серые верёвки крапающего дождя сливаются
в одно целое со струнами фонарных столбов. Их сразу становится
трудно отличить друг от друга. По этой причине машину на повороте
заносит, и она впиливается водительской стороной в столб. Видно,
что шофёр там внутри скорчился и ткнулся лбом в рулевое колесо.
Мальчик, не торопясь, подходит и снимает с него ещё два пузатых
мешка, крепких и плотных, насосавшихся. Он ещё несколько мгновений
ждёт, покуда мешки окончательно нальются и отскочат. То ли он
сам их незаметно воткнул, то ли он видел, что они уже торчали
там, когда мужчина нагибался над мостовой, когда он потом тянул
время, задавая свои дурацкие вопросы. Мальчик неспешно пихает
мешки внутрь своего рюкзака, видно, что торопиться ему некуда,
мужчина провожает мешки понимающими глазами, равно как понимает
он, что совсем обессилел и сделать ничего не может. Мальчик затягивает
верёвку и уходит, волоча за собой за лямки тяжёлый рюкзак по асфальту.

Последний кадр. По улицам города с извлечённым из кобуры пистолетом
проходит инспектор уголовного розыска. Он хочет разобраться. Он
приехал со специальным поручением из соседнего города, где начальство
несколько раз звонило по междугородному телефону, и никто не может
понять, наконец, куда же из города делись все люди. На город как
будто бы свалилась откуда-то нейтронная бомба, чистая, как первоапрельский
снег. Время от времени на пути инспектора попадаются мёртвые тела,
завёрнутые в однотипные серые драповые пальто. Трупы выглядят
красиво, нету на них ничего, ни крови (ни кровинки), ни пыли,
ни грязи, ни следов борьбы или сопротивления, но инспектор не
обращает на них уже ровно никакого внимания.

— Почему я себя сегодня так плохо чувствую? — спрашивает вслух
генерал-полковник милиции, это то, что его действительно занимает.
И он не находит ответа на поставленный вопрос. Потом, слегка нагнувшись,
он достаёт из подмышки полиэтиленовый пакет, который как раз в
этот самый момент, надувшись, отскакивает и с тихим щелчком по
типу засоса при поцелуе падает к нему в руки.

— Ага,— говорит генерал-полковник, он вообще человек неглупый,
он сразу уже всё понимает, что уже поздно, что он потерял слишком
много крови, сил у него совсем уже не осталось, чтобы дойти до
ближайшего угла, поэтому он садится под стену в углу, чтобы ждать
там наступления покоя.

— Подожду здесь,— он говорит себе с надеждой,— ещё немного. Может,
усну.

При этом он уже больше не инспектор, он снова играет роль себя,
каким он был в детстве, маленького послушного мальчика, который
любит свою маму и делает всё, как мама скажет. Большой пакет с
переливающейся жидкостью он держит прямо перед собой на вытянутых
руках, чтобы кому-то другому было удобно его взять.

Из-за поворота улицы выкатывается карета скорой помощи. Это немного
переделанный автобус устаревшего образца, почти как Ликинского
автозавода, но поменьше, с жёсткими сидениями и закруглёнными
углами. За рулём сидит долговязый подросток, почти что мальчишка
в вязаной шапочке Mori и ещё какой-то дряблый толстяк с обвислыми
губами. Карета могла бы оказать кое-какую помощь, сделав переливание
крови, но инспектор не ждёт никакой помощи, он понимает ситуацию
правильно, что в городе произошла вибрация, поэтому из живых людей
давно уже никого нет.

Инспектор сидит и ждёт. Ему не хочется двигаться. Да и у него
слишком низкое сейчас кровяное давление, так что он не может,
он ничего не делает, он только сидит с протянутой рукой. Автобус
подъезжает, рыхлый мужик, нагнувшись через окно, просто забирает
мешок из рук товарища инспектора, автобус взрыкивает трубой и
стремительно уезжает.

Генерал-полковник остаётся ждать. От ждёт наступления сна. Слабость
быстро захватывает его удушливой волной.