Онтологические прогулки

Теория притяжения, позитивное мышление и «шестидесятничество»

Начало

§ 3. Бах и популярные идеи 1960-х гг.

Одним из источников хиппизма шестидесятничества была гуманистическая психология – «третья сила» психологии XXвека (наряду с бихевиоризмом и психоанализом), вобравшая в себя опыт феноменологии и экзистенциалистской философии, сосредоточившаяся на проблемах человеческого сознания, рассматриваемого через призму понятий духовности и самоактуализации. Философская система Баха обнаруживает интересные точки соприкосновения с понятийной системой, выработанной классиком гуманистической психологии А. Маслоу в работе «Теория человеческой мотивации» (1943) [Maslow]. Согласно Маслоу, среди высших (не физиологических) базовых потребностей человека выделяются: потребности в безопасности, потребности в любви, потребности в оценке (признании), потребности в самоактуализации, потребности в знании и понимании. Именно они, с точки зрения гуманистической психологии, оказывают решающее воздействие на человеческий организм («возникают другие (и «более высокие») потребности, и именно они, а не  физиологические нужды, управляют организмом») [Maslow]. В мире «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» эта система, описывающая сознание человека среднестатистического, претерпевает интересные трансформации.

Физиологические потребности полностью «вычёркиваются» и все телесные явления интерпретируются как отражения и продолжения духовного начала. Джонатан Ливингстон отрицает и любые социальные потребности, сводя содержание мотивации субъекта исключительно к его внутреннему миру (хотя в начале духовного пути Джонатан (и Флетчер Линд) очень страдают из-за непонимания Стаи): при этом «экстравертная» проблематика возвращается «бумерангом» на высших ступенях развития: «Если хочешь, мы можем начать работать над временем, –  заговорил Чианг, –  и ты научишься летать в прошлое  и будущее. Тогда ты будешь подготовлен к тому, чтобы приступить к самому  трудному, самому дерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы лететь ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 2]». Таким образом, любые желания, направленные вовне субъекта, выносятся за скобки вплоть до высших этапов развития, но затем вектор перемещается в другую сторону: субъект не требует оценки своей деятельности обществом или отдельными учениками, а стремится донести свой собственный опыт. Поэтому резкое неприятие Стаи в Третьей части, по вполне понятным причинам, воспринимается Джонатаном либо равнодушно, либо с грустным скепсисом: «Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы (самими собой – А.Ж.), – ответил ему  Джонатан; он поднялся в воздух и повернул на восток, к родным берегам, где жила Стая» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 3]; «Джонатан вздохнул. "Цена  непонимания, – подумал  он. – Тебя называют дьяволом или богом"» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 3].

«Потребности в безопасности» (о чём свидетельствует и название позднего романа) отрицаются как открыто противоречащие духу экспериментаторства. Главными потребностями субъекта у Баха становятся тождественные друг другу самоактуализация и желание знать и понимать. Они определяют любые другие потребности и желания. Самоактуализация тождественна всё время углубляющемуся чувству собственной свободы, которая, в конечном счёте, становится залогом возможности самовыражения. В определённом отношении свобода вообще тождественна бытию: «Он говорил  об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право летать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должно стеснять её свободу – никакие обычаи, предрассудки и запреты» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 3]; «Мейнард, ты свободен, ты вправе жить здесь и сейчас так, как тебе велит твое "я" (твоя внутренняя сущность – А.Ж.), и ничто не может тебе помешать» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 3]. Чайка не может быть кем-то, кроме себя. Вполне в духе Р. У. Эмерсона, любое не-бытие-собой Ливингстон считает небытием. Подобно С. Жижеку и некоторым другим мыслителям 60-х и 70-х гг., Бах возвращается к картезианскому представлению о тождестве бытия и мышления: при этом у обоих философов структура субъекта возникает как экстраполяция собственной индивидуальности из мира, но с существенным различием: у Баха осознание собственного Я как вещи в себе (по крайней мере, частичное) предшествует этой экстраполяции; когда субъект достигает понимания наивысшей ценности (любви), он начинает интерполировать себя в мир как Учитель, и его метод обучения становится художественным воплощением концепта «личностно-ориентированного обучения» («student-centered learning»), созданного гуманистической психологией, поскольку Джонатан полностью посвящает себя проповеди идеи «Великой Чайки», трактующей любое познание как познание самого себя. С позиций идеалистической философии, Бах интерпретирует идеи, популярные во второй половине столетия: ключи к пониманию поведения – во внутреннем мире (системе отсчёта) конкретного человека; психологический дисбаланс возникает тогда, когда организм отрицает наличие определённых сенсорных опытов, которые не были организованы в гештальт своей идентичности [Rogers]. Эти идеи напрямую связаны как с понятием самоактуализации, так и с философией притяжения. Бах сводит объективную реальность к индивидуальным образам, но, в отличие от знаменитой «Гештальт-молитвы» Ф. Пёрлза [Perls], связывает их намёками на существование априорных форм познания, делающих коммуникацию не только возможной, но и необходимой.

«Чайка по имени Джонатан Ливингстон» является буквализацией типично постмодернистского (хотя и существовавшего ранее) представления о «непрерывно желающем» человеческом сознании – представлении, преломившемся и в гуманистической психологии, предвосхитившей позитивную психологию 2000-х гг., сосредоточившуюся на проблеме человеческого счастья и «положительных», здоровых явлениях человеческой психики. Многие тексты Р. Баха (в первую очередь, поздние) были предвестниками «позитивного» направления психологии, также уходящего корнями в концепцию позитивного мышления: «Если мы будем следовать принципу любви, нам будет гарантирована увлекательная, радостная жизнь» [Interview with Richard Bach and Leslie Parrish by John Harricharan].

Отношение Баха к идеологии нью-эйджа не вполне однозначно: с одной стороны, они испытали серьёзное влияние одних и тех же движений (гуманистическая психология, «самопомощь»). И для Баха, и для философии нью-эйджа типична тенденция к синтезу различных религиозных учений (хотя Бах и воспринимает само понятие религиозности критически, он активно инкорпорирует в свои тексты элементы некоторых буддистских и – реже – христианских представлений, поддающиеся рациональному, недогматическому истолкованию); их связывает и характерная идея о первичности духа по отношению к телу, выраженная не так явно и в философии «новой мысли», подпитывавшейся трансцендентализмом, идеями Р.У. Эмерсона – как уже говорилось, важными для понимания внешних истоков философии «Чайки», а также непосредственно четырьмя Евангелиями [James], полемически преобразованными Бахом в индивидуалистическом духе. В то же время само отношение Джонатана Ливингстона, к идее наступления новой, более прогрессивной, эпохи сугубо отрицательно:

–Как ты думаешь, Флетч? Опередили мы своё время?

Долгая пауза.

–По-моему, такие полеты были возможны всегда, просто кто-нибудь должен был об этом догадаться и попробовать научиться так летать, а время  здесь ни при чем. Может быть, мы опередили моду. Опередили привычные представления о полёте чаек» [Чайка по имени Джонатан Ливингстон, 84].

Несмотря на это, сам Ричард Бах в интервью с Джоном Харричараном на вопрос о наступлении «новой эпохи» отвечает положительно, хотя и несколько уклончиво, абстрактно:

«Я думаю, что мы находимся на пороге грандиозного открытия индивидуальности в каждом из нас. Столь многие в наши дни восприняли уроки «пустого прошлого» минувших эпох. Мы устали от пустоты и готовы к наступлению новой эпохи, и решили создать её вокруг нас. Возникает огромное желание новизны, стремление переживать индивидуально самое высокое, что мы можем себе представить»[i][Interview with Richard Bach and Leslie Parrish byJohn Harricharan].

Можно предположить несколько трактовок столь существенного расхождения во взглядах (они друг другу не противоречат): изменение позиции Баха с годами, недостаточная продуманность вопроса философом, расхождение внутреннего мира автора с личностью героя книги, продиктованной Баху, как он утверждает, загадочным голосом, а не являвшейся плодом сознательного конструирования.

Сопоставление творчества Баха и контркультуры (термин введён в обиход Т. Роззаком [Roszak]) 1960-х гг. хотя и представляется исключительно важным, но имеет неизбежно условный, достаточно обобщённый характер, поскольку большинство перечислявшихся выше источников, оказавших то или иное влияние на его философские взгляды, активно цитировалось и обсуждалось в эпоху битников и – позднее – хиппи; очевидно, что в том или ином виде идеи синтеза религиозных учений, единства духа и тела, зависимости человеческой жизни от манифестируемых интенций, освобождения от социальных конвенций, и т.д., высказывались и раньше; помимо этого, ясно и другое: выделение исследователем того или иного направления философской мысли почти всегда несёт в себе некоторую долю конвенциональности, собирательности: и битничество, и хиппизм соединили в себе множество гетерогенных явлений, которые были объединены общими ярлыками. Таким образом, наиболее уместно говорить о том, что «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и ранние произведения Баха возникли, помимо всего прочего, в определённом, конкретно-историческом континууме, и в них просматриваются типологические черты культуры 1960-х – 1970-х гг. В то же время их абсолютизация была бы ошибочной.

Следуя популярным идеям, писатель создаёт концепцию человека, в которой сущность личности полностью тождественна её осознанным и неосознанным желаниям: желание определяет бытие; желания создают действительность, её новые объекты, и непрерывно самовоспроизводятся, порождают новые желания. Физиологические нужды и «потребности безопасности», как уже упоминалось выше, полностью отрицаются; желание знания готово преодолеть любую догму. Удовлетворённые «запросы» порождают новые потребности. В духе контркультуры, Бах полностью отказывается от подчинения каким бы то ни было авторитетам; его идеал человека – последовательный нонконформизм на всех уровнях. Следуя за контркультурой, Бах отвергает авторитет родителей и семьи, государства, церкви и вообще какую бы то ни было организацию. Неподчинение «взрослым» осмысляется как вечный, экзистенциальный принцип: детство является единственным «законным» состоянием человеческого сознания; только «вечный ребёнок» может достигнуть подлинного понимания бытия. Авторитет родителей дискредитируется Бахом в романе «One», в эпизоде с юной Лесли; в «Бегстве от безопасности» Бах идёт ещё дальше, вспоминая эпизод своего рождения: само вхождение человека в мир оказывается порочным, связанным с постоянным компромиссом. Писатель воплощает ницшеанские формулы «смерти Бога» и «вседозволенности», активно фигурировавшие в социальной, политической и идеологической борьбе 60-х гг.

Контркультурный посыл работ Баха обладает огромной силой. Одна из главных, доступных самому неподготовленному читателю тем «Чайки» – глубинный конфликт Джонатана и стаи, конфликт, движущий сюжет Первой и Третьей частей. Борьба с обывательским мировосприятием, ниспровержение любых авторитетов, переоценка всех ценностей – таковы сквозные мотивы творчества Баха, одна из главных коммуникативных задач которого – убедить читателя в принципиальной неограниченности его познавательных возможностей. На этом пути автор, как и многие – хотя, конечно же, далеко не все – мыслители конца 1960-х гг., часто оппонирует традиционной религии, её опоре на авторитеты, её формализму и внутренним противоречиям – и, что особенно важно, её нетерпимости к «иноверцам». По его мнению, любое вероучение «ритуализирует и коммерциализирует» изначальный «дар», заменяет знание формой, использует фигуру своего основателя в корыстных и агрессивных целях[ii][Interview with Richard Bach and Leslie Parris by John Harricharan].

Ритуальность, опора на цепочку заведомо известных, повторяющихся событий – такова существенная характеристика толпы в представлении Баха; именно в этом кроется притягательность религиозных учений:

«Вы говорите о духовности довольно свободно и приземлённо, и всё же, по всей видимости, это не обижает глубоко религиозных людей.

Это странно, и я не понимаю, почему.

А всё-таки?

Ну, я могу попробовать это прокомментировать. Ритуал никогда меня не привлекал, и по-прежнему не привлекает. Для меня, не для всех, а именно для меня, ритуал, по моему глубокому ощущению, – не путь. Время от времени в моей жизни я начиняю ощущать «единство». Конечно, не всё время; иногда мне бывает страшно; иногда я бываю расстроен. Но в лучшие моменты моей жизни я ощущаю индивидуальное единение с тем прекрасным «It», с этим божественно безразличным Есть, совершенно не задумывающимся о том, что Вы решили сделаться прямоходящим двуногим на поверхности маленькой планеты, вращающейся вокруг незначительного, второстепенного солнца на краю второстепенной галактики в одной из бесчисленных триллионов Вселенных» [Interview with Richard Bach by M.P. Langevin].

Как и в рассматривавшихся отрывках из «Чайки», в интервью с Г. Хадсоном [Interview with Richard Bach by Gail Hudson], Бах говорит об идее сингулярности, но здесь она приближается к деизму и оказывается более «унитарной». Концепция «It» не появляется в «Чайке». Единственная форма сингулярности для Джонатана – абстрактный «закон» (с которым также ассоциируется третье лицо глагола «быть»), делающий возможным самопознание, тождественное гносису и наделяющее субъекта на высших ступенях развития способностями демиурга, творящего новые миры и управляющего ими, а также обеспечивающий коммуникацию в рамках «федеративной» Истины (в этом случае воззрения автора и его героя снова существенно расходятся). Нежелание приобщиться к Истине, отрицание собственных возможностей, жизнь ради самого факта жизни – и притом, очень низменной, коллективизм и подчинение системе (религиозной, социальной, государственной) – таковы типичные черты массы в произведениях Р. Баха.

Отрицание традиционных форм организации социума сближает Баха с контркультурой: «Организованная религия – это паутина из тысячи доктрин,  ритуалов и навязанных верований, в центре которой находится Бог – Великий Паук. В этой паутине люди гибнут. Пожалуйста, никакой организованности!» [Бегство от безопасности, 38] Сама эта цитата может быть понята двояко: либо «пауком» является только религия, либо этот образ распространяется и на саму категорию Бога.

С культурами битников и хиппи Баха сближают дополняющие друг друга мотивы путешествия и асоциальных форм жизни: путём поэтизации «субкультуры» пилотов («Биплан», «Ничто не случайно», «Иллюзии», и др.) писатель создаёт образ лётчика, свободно путешествующего по стране, катающего на своём самолёте всех желающих (такова единственная форма заработка) и нигде – в традиционном понимании – не работающего. Как поясняет Бах, исторически этот образ восходит ко временам Великой Депрессии, когда появление таких «асоциальных» пилотов стало массовым явлением. Само понятие «работы» рассматривается Бахом критически (отказ от неё после успеха «Чайки» неоднократно упоминался им как одна из главных вех его жизни): отнимающему силы и время и бессмысленному по своей сути служению обществу и государству Бах предпочитает альтернативные формы заработка и времяпрепровождения (от жизни маргинальных пилотов до успешной писательской деятельности). Многие темы, традиционно ассоциируемые с хиппизмом (битовая и психоделическая музыка, употребление наркотиков, сексуальная революция), для Баха не характерны.Отношение раннего Баха к хиппи как социальному явлению было достаточно ироничным, что видно из рассказа «Везде всё ОК». Но в своём духовном поиске Бах нередко идёт вслед за контркультурой

(Окончание следует)