Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

А. Поляков

Крымский поэт Андрей Поляков явно наследует эстетику метаметареализма.
как в стихотворениях своих, так и в прозе. Крымский человек, южный,
сочный, цветастый, он насыщает свои тексты яркими красками и изысканными
метафорами, переменчивыми как небо над Коктебелем. У Хайдеггера
есть замечательный отрывок «почему мы остаёмся в провинции?».
Медленное и сосредоточенное существование мирволит глубоким и
точными текстам, изобретение велосипеда оборачивается самосозиданием.
И «пусть люди до конца своей жизни не уходят далеко от своих мест...».

О, провинция, ты строга:

— Га-га-гы! Гы-га-га!

Сергей Бирюков

Пусть люди до конца своей жизни не уходят далеко от своих мест.

Дао дэ цзин, § 80

Любой преисполненный чувства парадоксальности собственного существования
сочинитель, который берётся разглагольствовать на тему «поэт и
провинция» (все три слова почему-то хочется писать с прописной
буквы), испытывает несколько непривычное чувство: ему
не о чем говорить.

Порой кажется, что и незачем. Та заброшенность в мир, о которой
толковал Сартр (возможно, это был Кьеркегор), для провинциального
орфея, к его тайному стыду и явному недоумению окружающих, вдруг
теряет метафизический смак, а вместе с ним — и всю кулинарную
состоятельность онтологического блюда.

Нехорошо получается. Невкусно.

Заветное количество драматических сестёр — пусть это будут Парки
— с льюискэрролловскими чаепитиями в вишнёвом саду под стереофонические
крики чаек (речь вроде бы идёт о Крыме) начинает смущать нашего
героя не зеркальной красотой необщих выражений лиц, а сакраментальным
желанием прокатиться в Столицу. И даже как-нибудь закрепиться
там навсегда, приобретя, так сказать, морфологию по совокупности
отягчающих обстоятельств, максимально натянув нос синтаксису и
географии (на всех законных и незаконных основаниях).

Впрочем, делами закона не оправдается перед Ним никакая плоть,
а географии мидраш не писан, учитывая, что из физической она всё
более превращается в оккультную. Сведения о которой, если верить
автору «Эдема», рудиментарны и недостоверны. Геополитика куда
как целостней и реалистичней. Да и самодостаточней, наконец. Хотя
и её отчасти керченский автор Игорь Сид с группой болельщиков
пытаются преодолеть геопоэтикой. Преодоление,
скорее всего, увенчается очередным триумфом поэзии над географией.
Но это не значит, что мы должны позабыть о том, что география
— это мы с вами.

Все дороги ведут в Рим, все языки — в Киев, а все самолёты летят
в Симферополь.

Выбора нет.

Чем бы утешиться? Если выпало в Империи родиться, лучше жить в
глухой провинции, у моря? Уж если выпало, тогда оно, конечно...
Но, во-первых — Империи, как мог заметить долгожданный читатель,
нет и нет, и вряд ли, да-да, будет. А во-вторых — лучше просто
жить. По крайней мере — некоторое, занятое изучением
собственного творчества, время. И жить, по возможности, счастливо.

Как это ни глупо, но и в Крыму можно быть счастливым, даже утруждая
себя нехитрыми заботами вроде стихосложения.

Невская нимфа,— молвил где-то Кушнер,— всегда поглядывала на черноморскую
нереиду с профессиональной завистью. Вот и автохтонный Максимилиан
Волошин (несмотря на искусные пароксизмы бодрого коктебельского
патриотизма) вовсе не так страшен, каким кажется в процессе занимательной
канонизации. Действительно. Собирались хорошие люди, читали сонеты
по ночам, подбирали камушки и деревяшки. Никто никого не ел и
всем было приятно. Хотя.

...всё-таки — он? Мусикийский санаторий, лунный гештальт на лоне
милых волн, напёрсток массандровского зверобоя, когда от любви
до ненависти — один шаг, и сделать его нужно как можно быстрее.
Желательно — прямо сейчас.

Море как бы наш друг дорогой. Горы как бы товарищи наши. Нету
как бы счастливей земли, чем курортный (курортный) и гибельный
(гибельный) Крым. Нету. И не будет — куда ни гони строку, куда
ни попадай пальцем. Самое главное, что и не хочется, чтоб было.
И это уже СИМПТОМ.

«Почему мы остаёмся в провинции?» — вопрошает вдруг Хайдеггер.
Потому, заслуженный учитель риторики. Потому.

А. Ижевский, «Коктебель. Пляж»

В неслучайном случае того, кто, родившись в Тавриде и накропав
между делом десятка два невинных стихотворений, завязал платонический
адюльтер с пространством, всякая попытка автобиографии будет двусмысленно
совпадать с пыткой автогеографии. Примерно так: кому отдать предпочтение
— пылкой, но лживой музе или резиновой, но честной девочке из
соседнего двора? Пустое! Это офицеры и джентльмены предпочитают
брюнеток, а нам иные, лучшие дороги права. Дороги они нам, но
по карману.

Не рублём, так гривной, не оболом, так нефтедолларом рассчитаемся
за всё — за ночь, за разорённый дом, за военные астры, за четырёх
хозяек... За каждый зарытый в землю талант. Что хотим, то и зарываем,
ведь это наша земля.

То, что она имеет собственную, достаточно вульгарную мифологию
с общительным пантеоном тускло выраженных народных божеств, трикстеров,
нечаянных демиургов и прочей шушеры, корректно притаившейся между
декоративных бухт, ложноклассических руин и книжных страниц —
общее место. Выйти из этого места, не осквернившись эндемической
прелестью, и скучно, и грустно, и некому. Говори же, как золотистого
мёда струя из бутылки текла, закручивался в небо чёрный кипарис,
Понт витийствовал, а некто — ничего не поделаешь с этой напастью!
— попирал его северный берег, почитывая «Скорбные элегии»...

Стоит ли насмехаться над строгим юношей? В конце концов, полуостров,
несмотря на впечатляющее наличие Больших и Вечных мемуарных трофеев
— часть суши/речи, вполне удалённая от культурной метрополии.
Райские задворки невидимой державы — плен одинокого сердца. Любители
стишков здесь не водятся — им просто негде спрятаться от любителей
всего остального. Их без труда вычисляют родные и близкие, двоюродные
друзья, знакомые жёны... Нужна мимикрия. Кому она нужна — другой
вопрос.

«Поэт в России — больше, чем поэт»,— доложил как-то раз известно
какой евтушенко, не уточнив, правда, размеры поэта где-нибудь
в Зимбабве. Так вот, поэт в Крыму — не больше, чем поэт. Поэт
в Крыму — не совсем поэт. Порой кажется, что и Крым — не совсем
Крым.

Почему бы и нет? В это стоит верить и даже как-то перебирать по
этому поводу струны на привычной лире. И даже как-то жить — здесь.
Внимательно присматриваясь к тому, как здесь превращается в там.

Живи, местоимение первого лица единственного числа; живи, с валидолом
и азбукой под языком; живи, пока есть чем. Даже если недалеко
от Смирны и Багдада, но трудно плыть, а звёзды всюду те же.

Даже если недалеко. Даже если трудно. Даже если звёзды.

Даже если звёзд — нет.