Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Лёва Усыскин — не только симпатичный человек с бородой и
лукавым взглядом, но и замечательный прозаик. Точный, тонкий,
разнообразный. Раньше, когда я думал о текстах Усыскина, мне в
голову всё время приходил термин «турбореализм», запущенный в
связи с начальным периодом творчества Виктора Пелевина. Только
Пелевин от этого «направления» отошёл, а вот Усыскин всячески
его продвигает. Турбореализм, конечно, а не Пелевина, чего Пелевина-то
двигать, он сам кого хочешь двинуть-задвинуть сможет.

Возможно, «турбореализм» как-то связан с ассоциациями, которые
вызывает Лёвина фамилия — сразу видишь всевозможные летательные
ретроаппараты, покорителей Антарктики, мозаики в метро, негашёные
марки 30-х годов. При том, что творческие поиски Усыскина зело
современные, и если есть в них момент стилизации, то лишь отчасти
и самую малость. Не знаю, воспринимает ли Усыскин себя как постмодерниста,
я бы записал его в самые что ни на есть модернисты (высшая похвала,
на какую я только способен).

Особенно ценно нам его, Усыскина, а не модернизма, жанровое
разнообразие. Вот вам очерк. А ещё у Льва (не путать с Пироговым,
хотя у Пирогова тоже есть роман) есть недописанный роман «Хрущёв»
(и, в том случае, если Лев его допишет), вполне способный побить
Елизаровского «Пастернака».

(очерк)

А. Ш.

И нарезанные косо, как полтавская, колеса...

И. Бродский

Первыми числами марта тянется от Гродно зеленый поезд — залетный,
варшавский...

Замирая стыков перестуками, стынет теперь под ласковый снежок
тугая колея бесноватым зеркалом, еще недавно столь покладистая
— и разом вспухнувшая, вдруг, почти на дециметр, заставляя менять
колесные тележки, пассажиров задерживая...

Все-таки добрая половина состава добавляется уже в Гродно; сквозь
засаленные двойные окна виднеются пестрые края скрученных валиком
матрасов, везде задернуты занавесочки — пусто. Проводники, сбившись
по двое, пьют, что запасли, закусывают домашней бужениной или
особыми пирогами капустными с яйцом и луком — через три часа будет
Вильнюс...

...В Вильнюсе стоянки — минут двадцать. Меняют локомотив...

В Вильнюсе слякоть; проводница поручни моет: в одиннадцатый вагон
садится невесть кто — волосы длинные, сумка бренчит, не то хиппи,
не то леший...

...Движется, однако, как-то угловато, похоже — опохмелен...

Дернув, трогаемся, неспеша...

...В купе столик расшатан; вызволяет из сумки погнутого Борхеса
с залоснившимися краями — из серого ячеистого шарфа возникает
крутобокой мулаткой «Белый Аист»...

Некоторое время разглядывает его на свет, затем пихает обратно
в сумку...

.................................................

...В ресторане — безжизненно...

Скатерти. Фиксатор для лимонадной бутылки.

Скучающие официанты глядят на телеграфные столбы...

— Будете обедать?

Приносит тарелку с хлебушком.

— Есть солянка, цыпленок с гарниром, салат свекольный с яйцом,
сыр...

Качнуло.

— А гарнир?

— Комплексный. Рис, картофель, стручки фасоли...

За окнами проносится какая-то пригородная станция.

— Пить что-нибудь?

— Чай. Есть кофе...

.................................................

— И давайте сразу же рассчитаемся...

Долго грохочет в отдалении кассой:

— Два рубля тридцать шесть копеек...

...Все же цыпленок мог бы еще подрасти, пожалуй...

.................................................

.................................................

...Снечкус миновали на полуслове. По бетонной платформе фланировал
взад-вперед угрюмый патруль — ленивого начальства всем облеченным
в непогоду...

.................................................

.................................................

...От Даугавпилса состав тянут хвостом вперед; в последнюю секунду
на подножке виснут немые создания — протягивают розовые, сложенные
вдвое, с фигурными краями бумажки:

— До Пскова. Льготные. Да, и у нее тоже...

Отдышавшись, принимаются обустраиваться. Берут одеяла:

— А чаю у Вас нету?

.................................................

.................................................

...версты полосаты, тельняшка шпал — с шумом ходит в пазах дверь
купе туда-сюда, стучат колеса: ска-чи, ска-чи...

— ... из Двинска едете, да?

проходец узок...

— ...до Питера прайса не хватило... вылезем во Пскове...

...встречный поезд глотает слова...

— ...или по трассе... а то, может, эта стерлядь обломится...

...забираются все вместе в купе, скользит дверь, изнутри раздается
смешок, затем — ставят на стол бутылку. В коридоре теперь пусто,
вишневым мертвым языком лежит не нужная никому пыльная ковровая
дорожка...

.................................................

— Где-то тут были — Роман ворошит свой рюкзачок,— такие бумажные
стаканчики... найдем сейчас...

что-то заскрипело под ногами, томно и лениво...

— ...с Казюкаса... картинку продал... за двести колов...— убирает
волосы со лба,— ...потом какой-то торчок бутылку подарил... чудной
такой, адрес мой записал...

...в свитере теперь жарко, Кирилл расшнуровывает ботинки и с наслаждением
вытягивает на полке свои длинные ноги:

— ...на одиннадцатой линии...одним домом не доходя кафе, потом
под арку...

вагон опять поволокло куда-то...

— У него там мастерская... конечно, не то чтобы совсем в оттяг...
но, все-таки, славно жили... потом Павлик в дурку слег... армию
косить... забота, ей-богу...

В Резекне все вместе выходят покурить; пытаются отыскать на небе
блеклые прибалтийские звезды, затем проглатывают свои сигаретки
и трусцой бегут назад. Холодно...

.................................................

...проводницу мутит; грузная, сорокалетняя, начинающая уже седеть
женщина юродствует, размазывая по лицу пахнущие самогоном слезы:

— ...и иконку... бабулину любимую... Никола Зарайский с житием...—
всхлипывает убого,— ...подчистую, Коленька... все подчистую...

Коленька белобрысый понимающе кивает:

— Известное дело; своего не упустит...

— ...а уж так поди ладно поначалу... я в витебском резерве тогда...
с Нинкой Ярыгиной напару... пригрела ее, сучку шелудивую...

Коленька снова понимающе кивает, затем берет покрасневшими пальцами
шпротину:

— Я так думаю, Валентина: на рожон-то нечего лезть... на рожон-то...
пусть его, кобенится... докобенится потом, слышишь...

Разливает остаток. Пустую бутылку со звоном ставит в раковину.

— Так ведь, мочи нет, Коленька, душу-то выел... вы-ы-ел...

Принимается всхлипывать; обескураженный Коленька трясет ее за
плечо:

— Ну, Валентина... хорош соплями сверкать... сейчас Пыталово будет
— пойди, умойся...

.................................................

Тащится вперевалочку, тихой сапой добирает километры, кроя осыпанное
панировочным снежком пространство на две неравные доли...

.................................................

От Пыталово до Пскова — без малого два часа ходу; в четвертом
купе теперь тихо, коньяк выпит, в согретом воздухе витает микроб
неразрешенного покоя... Кирилл лежит на спине и мечтает:

— Ведь если даже два раза в неделю работать... и то ведь — выгодно...—
с шумом чешет себе колено,— прямо сказки старого гнома... да еще
пособие...

...с гудком пролетает огнями станция; мимоходом, мимолетно...

— ...я тогда месяц протусовался... на флэту у Гвоздики... думал
сторожем устроиться... не получилось, конечно...

...Во Пскове Ксения и Роман ныряют в заоконную темноту; взамен
тотчас же вваливается в вагон ворох разгоряченного народу: бравая
команда полуночников-ревизоров, лягушастые десантники, какие-то
горластые граждане с холщовыми тюками...

Разомлевший Кирилл морщится, потом вздыхает и, сунув под щеку
свитер, отворачивается к переборке: до Луги в соседнем купе кто-то
дохал отчаянно, затем — стихло...

.................................................

...К утру подморозило — мылкий иней проступил на решетках набережной,
у закрытого киоска наспех перекурил, одернул шарф и побрел муравьиною
тропою к Балтийскому вокзалу.

Город просыпался; уже спешил кто-то на работу, уже подсаживали
кого-то в автобус... мысль о чашке кофе разливалась в голове свинцом
— заветная, законная, заслоняя предстоящее и прошедшее размывая...

18.03.90–15.09.90