Проза

Из цикла «Метафизические перекрестки мира»

Лечили тело не долго. Приговору судьбы личина не сопротивлялась.
Она выпила до дна все капельницы, призвала Бога и выровняла линию
в окошке кардиографа. Кровь стала донорской. Затем она понадобилась
подраненному бродяге с армейской специальностью. Звали вояку —
Пит. Безденежье привело его вновь на армейский пункт. Мой живой
ассистент подписал контракт.

Звено вертолетов — десантный Трипс и двойка ощерившихся Апачи —
одолевало массив таиландских дебрей. Машины скользили вдоль русла реки Хон-Ха, пересекли границу и достигли условного пункта. Короче — летучий
контейнер прилип на пару мгновений к земле и как связку жетонов выбросил нас
в траву. Вертолеты сгинули с глаз, а стайка гусей двинулась к горловине
кряжа цепочкой. Ноги путались в жестких стеблях кунаи. Редкая бахрома тамариндов и пена желтых цветов окаймляли
подножие склона. До укрытия взвод не добрался. Щелкнула пуля, еще одна
впилась в сапог. Бойцы коммандос мгновенно рассеялись и залегли кто где.
Свинцовый веер развернулся над бритыми головами, шквал разметал траву, мины
вздыбили землю, докончили дело разрывы гранат. Падая навзничь, я видел дырку
на солнечном диске.

— Встать! — рявкает узкоглазый.

Полоска штыка направлена в грудь. Запястья стянули ремнем, прикладом двинули
в челюсть, для праформы, и повели к своим хуацяо. Лагерь триады — ружья
составлены в горки, булькает жижа в котле, из палатки высовывается
командир. Желтая будка с гнилой ухмылкой. Солдатня становится в круг. Бьют в
спину. Подошвой придавливают хребет, схватив за руки с двух сторон, тянут
вверх, на излом. С переломленным позвоночником, как мешок с костями, я
буду валяться в яме еще пару суток. Откуда в мешке столько боли? Главное,
не думать.

— Америк- а- кито ты?

Азиат вращает глазами. Подумав, сам решил закончить допрос? —
Ты ни-ки-то.

Двое солдат приволокли мое тело к краю скалы, раскачали, и швырнули в
расщелину. Птица пронеслась сквозь меня, и ее не стало.

Вдруг, я ощутил себя невесомым и легким. В бреду, я продвигался
вперед, наугад. Пока рокот прибоя не донесся до слуха, пока не
коснулись лица космы прибрежных растений. Навесы, теснины, стены
зловонной чужеземной листвы. Ночью черный балдахин наполнялся
пением птиц.— Что это,— остров? Я двигался дальше, пока не вступил
в собственный след оставленный на песке. На приливной волне покачивалась
легкая черная лодочка. На сидении, обитом бархатом, восседала
некая дева. Ноги ее скрывала накидка, лицо казалось полупрозрачным.
Возница-лодочник стоял на корме барки и мерно двигал веслом. Лодка
причалила. Видение сошло на берег.

— Где мы? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня, решая, стоит ли разъяснять что-либо. Чуть
улыбнулась.— Там, где ты сейчас. Тамасии-сан.

— Тамасии.— изумился я.— Что это?

— Это земная душа. По-японски. Ты еще не расстался с прошлым.
Скоро ты станешь другим, «ассистент».— Если захочешь. Что выберешь,
то и будет.

— Я рад этой встрече с тобой. Как твое имя?

— Этого нет, но будет, то, какое ты скажешь в самом конце. В этих
краях я случайная гостья. Это маленький замкнутый круг- ДЗЮНКАНКЭН,
а не свет.— Прощай. Расплетайте, сударь, нити злосчастной кармы.

— Ты говоришь так, словно с тобой мы не увидимся...

— Ну, что ты. Увидимся, и не раз.

Дева отпрянула, села на бархат сидения и мрачный возница веслом
оттолкнул от берега утлую лодочку.

Утопленников в воде не видно. Хлопья кукурузы плавают, намокают
и быстро тонут. В гондолах полно свиней. Маршрутные пароходики
— вапоретти, подбирают туристов на пристанях
и плывут по Каналь Гранде. Зеваки, толпящиеся
на мостах машут ладошками, иногда, с высоты плюются. Мавры на
Часовой башне Сан Марко бьют в гонг. Полдень.

Воды я боюсь. Ее плотная, водородная, молекулярная масса непроницаема
для призрачной «митеамы» /взвесь микромолекул/.
Завязнуть в крупнокалиберной топи воды, все равно, что оказаться
под завалом перекатывающихся булыжников. В данный момент я направляюсь
к Молу, где у причалов пирса ждут пассажиров моторки.

Нет никакой открыточной, глянцевой, лучезарной Венеции,— сушу
изъели ямы и рытвины, из дыр выступают на цокольных основаниях
конструкции — уступчатые каркасы строений. Лепной декор фасадов
строений отсутствует. Заметны только детали из мрамора, железа,
гранита. В основном, лабиринт построек без крыш, здания, без полов,
стены без стекол. Предметы теней не отбрасывают. Солнечный свет
похож на песчаную пыль.

Я выбираю себе в попутчики двух толстых американцев. Толстых,
потому что спереди скелетного костяка, в дымчатых хлопьях перламутрового
кишечника у обоих субъектов угадываются полости немереных животов.
Господин одет в Роллекс, ременную пряжку и в
никель, мерцающий внутри невидимого портмоне, на заднице. Тут
же витают в воздухе пряжки и защелки,— признак походной сумки
с тряпичной поклажей. Спутница янки облачена в фотокамеру большого
размера, скорее всего это Полароид. Тучная пара
неуклюже сгружается с мостка пирса в металлический корпус водного
такси — мотоскаффо. Я забираюсь в моторку следом,
и распластываюсь на рейках днища, подальше от воздушного потока
и водяных брызг. Мотор затрещал, бензиновый дух ввел меня в веселую
эйфорию. Я сменил место, влез в «бурду» черепа американца и подкрутил
ему винтики. Бурда желала не многого — сопеть
от жары, и жевать хот-доги.

Нос лодки направлен к Лидо. От Мола до побережья, через акваторию
лагуны, ходу двадцать минут. Ривьера райское место. Утопающие
в зелени пальм, тополей и платанов белые стены отелей и пирамиды
дворцов. Земля фешенебельных вилл и летное поле международного
аэропорта Венета. Что, же еще, я вижу вокруг?
Набережная Св. Елизаветы почти пуста. Посреди площади раскаленный
от солнца автобус ждет пассажиров. Негр в оранжевой блузе грабельками
сгребает сор с газонов. Две собаки затеяли возню возле лавочки
с сувенирами. Матрос на пристани поддел на крючок серебристую
рыбу.

Толстяки высадились на берег. Еще пара матросов подвалила к пойманной
рыбе, и все стали по очереди глушить ставриду уключиной. Собаки
приняли стойку и злобно ощерились. Псы учуяли нездешнюю «нежить»,
и ринулись в сторону янки с нимбом над головой. Может быть, нимбы
пахнут тушканчиками?

Американка нацелила на муженька свой Полароид.
Явно решила отщелкнуть не память кадр — Бил на фоне взморья, туземных
псов и издохшей адриатической рыбины. Псы вгрызлись в штанину
Била и разодрали ткань в клочья. Сам я, обвился вокруг головы
несчастного, как чалма. Твари подпрыгивали, клацали зубьями пасти,
но зацепить мою вихревую мантию не могли.

Щелк. Затвор фотокамеры на миг открывает створку. Линза объектива
пропускает через стекло световые кванты. Виток за витком, я неспешно
скольжу к эпицентру этой воронки, конвергируюсь, фокусируюсь и
прилипаю к эмульсионному слою карточки, как муха к липучке.

Щелк. Снято. Тьма. Пигменты проявочного реактива разъедают фотобумагу,
слой за слоем. Как только мой хвост просохнет, я обрету конечности
и займусь монтажом фотокадра.

— Марго! — залетает в полость коробки вопль американца,— Доги!
— Марго! Мои брюки. Нога...— Киска,— Спасите!

Пушинки тополей пасет ветерок над пристанью. Человек существо
телесное и живое. Безличные души людей нежатся, как жемчужины
в раковинах организмов. Туп материальный мир. Клоны, киберы, фаберы.
Курганы костей, горсти когтей и клыков. Монеты и ассигнации. Палеолит
с космонавтикой. Или электронный прах.

Прижимной ролик выталкивает фотокарточку наружу. Вслед за карточкой
я устремляюсь ввысь. Меня ждет летное поле и воздушный трансатлантический
лайнер.

Над причалами пристани разносится фальцет толстой американки.
Она вперилась в фотоснимок.

— Пусик! Смотри, смотри. Это чудо! Песики сдохли, а ты хорош,
как окровавленный голый Грегори Пек.

Из темноты, внезапно, надвинулась на меня некая масса. Силуэт
ли это машины, или живого существа, не ясно. Габаритные огни указывали
на наличие надвигающегося объекта. От шорохов, во тьме, наполняется
страхом душа у тех, кто робок. У тех, кто склонен к фантазиям,
в мозгу появляется образ. Образ бесшумен.

— Это ночная птица,— подумал я.

Но птица пронеслась сквозь тело, и ее не стало. Уже не было ни
расплывчатого силуэта, ни габаритных огней, изумивших меня, но
чье-то незримое присутствие рядом с собой я отчетливо ощущал.
Так, из предчувствий, из предощущений, как из кубиков, складывается
подчас реальность. Реальность события, или существо, о которых,
до времени, ты знать — не знаешь. Ну, что же,— решил я,— Время
придет! Транспорт меня перебросил в Рио.

Город насыщен гарью, полонен ордой горожан. Воздух, прошедший
сквозь сопла машин, мчащихся по авениде, смешан с тропической
вонью. За спиной, раскаленный, как противень пляж. На бруски волноломов
накатываются водяные валы. Гофрируют уличный шум шлепками.

Мне все равно — кем быть, где быть, и с кем. На этой планете все
или мученики, или бездельники. На моих коленях развернутый лист
газеты «Шопинг ньюс ди Рио», с сэндвичем и промасленными картинками.
У этого типа с газетой, под носом — усы. Думает он по-арабски.
Тип уставился прямо перед собой. 154. Океанский бульвар.
Белоснежный, оплетенный аркадами особняк.

Араб думает: Молоденькая синьорина, какая-нибудь секретарша из
офиса или концерна, за каменными стенами здания погружена в прохладу
и сумрачность комнат, изнывает от тупого безделья, стаканами глушит
Дом Периньон и перекатывает во рту зеленую виноградину.— Чем же
еще заниматься в жару столичным бордельным кошкам?

Мимо скамьи проезжают ноги на роликах, кувыркаются банки с водой
и пивом, асфальт утюжат Плимуты, Бюики, Форды... На серебряном
поводке вдали появился бульдог. С лысой арабской макушки я соскочил
в ближайший вазон с маргаритками и задремал в пучке корешков.
Чаша — вещь пустотелая и бетонная. Зубами бульдогу бронированное
дупло не прогрызть. С псами я не в ладах, а араб остался один,
жевать и мыслить над словом «террор».

Ночь подошла и принесла прохладу. Я вынырнул из копны маргариток.
Неоновые огни казино «Шахрези» изумрудной листвой орошали листву
бульвара. Алмазные россыпи света, спирали и молнии. Двери ночных
заведений призывно распахнуты. То время, когда подростки насилуют
одноклассниц и вспарывают животы простакам, забредшим в потемки
Капакабаны послушать прибой.

Араб продолжал сидеть на скамье. Фанатик достиг своего — от подъезда
особняка к тротуару, на металлических каблуках, вышагивал рентгеновский
снимок самки. Корсет прошествовал мимо скамьи. Кожух тощего тела
араба сотрясла эрекция, гастарбайтер вскочил и пристроился сбоку.—
Салам!

— Нет! — как отрезала, самка,— Нет, и отвали. Проваливай, вшивый
«шейх».

Сеньорита прибавила шагу. Преследователь не отставал. Оба дошли
до «зебры» уличного перехода, а на другой стороне, вровень с рекламным
стендом стоял накаченный тип и подавал, вращая цепочку, сигналы.
Первое, что командор спросил у самки: — Что этот
педик сказал? Сеньорита все перечислила:

МЕККА, БУРДЮК, КАРНАВАЛ, НИРВАНА, КОРАН,— Вах-Вах, ОБНУЛИТЬ, СТЕРВА,
и,— Чао!

Почуяв неладное, я решил переселиться из черепной мундхи
араба в головешку латиноса, но замешкался, и
получил кулаком в лоб. Удар был хорош. Корпус вылетел на магистраль
и сдвинул затылком Пежо. Сцена не привлекла ничьего внимания.
Пара выкриков: — Торе-торе.— Карамба! ...Я оказался в луже крови.
Плазма с эритроцитами для меня, как дом — есть этажи, коридоры,
комнаты с библиотекой, подвал. Все, кроме дверей и окон.— Точно!

Вдруг, я ощутил себя невесомым и легким. Вокруг меня простирались
холмы в лохмотьях дикого кустарника, с уступами каменистых площадок
на которых лежали руины пирамидальных дворцов, извивались тропы
и ручейки. По одной из дорожек четверо слуг несли шатер на носилках.
Кортеж остановился. Откинулась занавесь балдахина, из-за нее показалось
полупрозрачное лицо девы, с набеленными щеками, черными накрашенными
губами, и в тиаре.

— Странно,— промолвил я,— Где мы?

— Там, где ты сейчас.— прошелестела дева,— Только тут ты удачливее
и счастливее. Марабу.

— Марабу? — изумился я.

— Да. Есть такие птицы в этих краях. Из-за лени они плохо летают.
Как ты. Предпочитают пользоваться самолетом.— Жаль. Ты все время
спешишь.

— Я рад этой встрече с тобой. Не помню.— Кто ты, и где мы?

— Это Поле, птаха. В пустоши мы всегда неизменны.

— Ты говоришь так, словно мы давно знакомы с тобой.

— Это не долго продлится. Ты привязан к земле, ты ложноножка.
Еще успеешь догнать свой мир.— До встречи Дон, пэр, или сир, сан,
мэм, или, как тебя там...

Дева прикрыла створу шатра, носильщики подняли ношу и побрели
прочь.

Окончание следует.