Проза

Начало.

Из цикла «Метафизические перекрестки мира»

В Сингапуре я пробыл недолго. После Сеула, где меня сбила с ног
местная разновидность «горячки», я пребывал в полной прострации.
Как осколки цветного стекла мелькнули Тайбэй, Манила, Бангкок,
словно я не жил, а разглядывал цветные узоры через дырочку калейдоскопа.
Дела в юго-восточном секторе отделения «Электроник — мега» были
почти окончены. Компания меня отозвала в «штаты». Оставалось только
прийти в себя. По совету одной «внештатной» и раскосой подружки
из дома с фонариками я обратился за медицинской помощью к знахарю.
Шарлатан выдавил из моего живота щепку, а из кармана деньги, но,
в конце-концов, надоумил, как можно изгнать поселенного внутри
моей плоти «сеульского демона». Демона нужно гнать благодатным
духом св. Девы Марии. Пришел я в норму после того, когда один
клочок суши исчез из иллюминатора, а другой появился.

Самолет приземлился в Буэнос-Айресе в полдень, в самый разгар

. Город на глазах
превращался в вымерший. Я погрузился в асфальтовый зной, снял
номер в гостинице и быстро затерялся в тесных кварталах с тенистыми
улочками. Тихо. Разве что с треском по небу промчится рой саранчи
или со стороны уличного кафе послышатся звуки танго. На террасе,
за столиками, на плетеных стульях восседает разномастная публика.
Все эти лица знакомы мне, как этикетки на бутылках с вином и водкой
— Кальвадос. Кишасса. Мартини. Туристский сезон в разгаре. Летучие
мыши спят, сцепившись в гроздья, свисают с потолков аркад, пылятся
в резьбе мавританских фронтонов.

Солнечный луч скользнул по головке юной красавицы, позолотив ниспадающие
к плечам завитки. Девушка тряхнула головкой и рассмеялась. Кавалер,
с которым она сидела за столиком и разгоняла скуку, отпустил остроту.
Налюбовавшись вдоволь «живой иконой», я выступил из-за своего
укрытия, пальцами срезал цветок азалии, зевнул и направился к
столику. Красавица подняла взор и вежливо осведомилась:

— Вы кариок или чиканос? Где вы так накачали
пресс?

Я бросил цветок ей в бокал и произнес:

— Сёрфинг, сеньорита — на пляже.

— Ах, вот как...— равнодушно сказала она и отвернулась.

Кавалер, стерегущий даму, набычился. Выбил стул
подо мной, когда я решил присесть, и пригласил меня за кустарник
потолковать с ним с глазу на глаз. Не успели мы скрыться за зарослями,
как дурень ударил меня навахой в живот. Чудом отведя удар, я двинул
ему ногой в пах. Зашвырнув подальше наваху и оставив в кустах
корчащегося полудурка, я вернулся к столу и предложил ледяной
даме:

— Кэмел.

— Спичку... — пропела она.

Я крутанул колесико зажигалки и щелкнул пальцами в сторону официанта
— Кьянти!

— Мария.— Выдохнула колечко дыма блондинка,— Ну, так в чем заключается
фокус?

— В том, что теперь мы коллеги.

— Тогда пойдем в Хилтон,— погреться. Там казино,
рулетка, бассейн, баккара. Песец и бриллианты. — Если ты не жмот...
— Марихуану любишь?

Силуэт «Трайдента» бесшумно надвигался из мглы на меня. Габаритные
огни мерно пульсировали. Здание аэропорта размазано из-за дождя.
Фигурка Марии попросту затерялась в каплях.

— Это ночная птица.— подумал я, взбираясь по трапу.

Птица, вобрав мое тело в себя, взмыла над Буэнос-Айресом и унеслась.
Рейс уже подходил к концу. Позади Бермуды. Я отложил газеты. От
многочисленных рюмок французского коньяка меня разморило, сознание
погрузилось в дремоту. Я стал почти невесом...

...Вокруг меня простирался сад, вились дорожки, над протоками
выгибались арочные мостки. Тяжелый лиственный лес за садом стеной
уходил вдаль. Воздух теплый, подернутый золотистым светом, как
вечером перед закатом. Но это еще день. Ко мне подбегает девочка.

— Где мы? — спрашиваю я.

Она смотрит на меня и вкрадчиво, словно решая, стоит ли разъяснять
что-либо, чуть улыбнулась:

— Там, где ты сейчас. Только тут ты выглядишь лучше, как мотыльки.
Хочешь, пойдем, погуляем, все вместе, в твоем саду. Я со своими
друзьями у тебя в гостях.

— Значит, мы раньше встречались? Как твое имя?

— Встречались. Но только не раньше, не позже, а только сейчас.
Смертью меня зовут.

Девочка прикрыла глаза и без интонаций добавила фразу: Жизнь в
этом мире, как песок под ветром, что свистит меж сосен.

— Ты так говоришь, словно больше мы с тобой не увидимся.

— Ну что ты. Увидимся, и не раз. Мелок.

— Мелок? — Но ведь я человек.

— Эта кличка тоже скоро сотрется.— Чао, дружок!

И она побежала к шумной ватаге сверстников, поджидавших ее на
дорожке.

...В районе Норфолка двигатели самолета вдруг утихли. Салон накренился,
пол ушел из-под ног. «Трайдент» с печальным и цепенящим душу посвистом
устремился в бездну. Через мгновение самолет ударился носом в
пластину свинцовых волн.

Мне нравятся краски дня. Свет покрывает растения, птиц, насекомых,
людей. Мириады граненых зеркал в радужных ореолах. Это красочный
мир. Все чаще и чаще я посещаю его.

Ночью организмы существ, обитающих в этом мире, треножат сон.
Млечные оттиски их существа, словно стайки мальков, плещутся на
ночном мелководье. И тогда, когда на экране их снов вспыхивают
фантомы — я тут как тут.

Мне нравится миг пробужденья. Порыв и кошачий прыжок с постели
в утреннюю благодать. Главное, определить — кто ты? Ты он и она,
ты молод и стар, ты тот и не тот... Затем в уме прокручиваются
варианты дневной программы: Надо-надо, надо, но потом, потом ничего
не надо.

Легкий завтрак, кивок в зеркало, на ходу, на нос две капли духов
«Клема», сумочку через плечо и за дверь. Ветер...

Я несусь по залитому солнцем, запруженному пешеходами тротуару.
Утренняя шагистика разгоняет тоску и хворь. Дождя, как видно,
сегодня не будет.

На Арбате июньская чехарда — ватаги горлопанящей мелюзги с игрушечными
пистолетами врываются в гулкие подворотни — бац, бац! Закоренелые
востроглазые пенсионерки расположились рядком у прогретых стен
на коробках и стульчиках. Они греют спины и напевно беседуют,
как волхвы. Подле них, словно сор у подножий величественных изваяний,
чирикают воробьи. Ни веточки, ни деревца. Настурции в ящиках на
окнах с лепными наличниками, томятся, да кое-где, свесившаяся
с подоконников зеленая бахрома вьющегося плюща, рябит. Чудная
улочка! Принаряженная, пустозвонная, суматошная — не улочка, а
балаганная бричка, приспособленная для жилья.

Я зазевалась. Со всего маху налетаю упругим корпусом на злополучную
школьницу, скачущую по квадратам «классиков».

— Ох! Ай!

Я успеваю подхватить девчонку под мышки и удержать от паденья
в «котел».

— Ну, как, не ушиблась, чижик? Сама виновата. Скакать нужно уметь!

Обычное утро, будничная суета. Стены домов свежевыкрашены — светло-зеленый,
терракотовый, кремовый тон. Франтоватые домики, словно подборка
дешевых эстампов на предпраздничной распродаже. Группы заблудших
провинциалов, одурев от магазинных вывесок, скачут с одной стороны
улицы на другую. Они вглядываются тревожно вдаль. Их ужас понятен,
они заплутали и потеряли из виду ориентир — Кремль. Иностранцы
тоже двигаются зигзагом. Высмотрят достопримечательность и ликуют,
отщелкивая «на память» своими фотоаппаратами какие-то чугунные
завитушки, торчащие из домов, мужиков с портфелями, лотки с молодой
редиской. Пожалуй, только столичная шатия, чей пешеходный маршрут
пролегает в этих краях, вышагивает целенаправленно и ритмично,
со свойственным москвичам обыкновением вместо двух шагов делать
сто.

Я москвичка — бездельница и вертушка. Я вхожу в экстаз от уличного
галопа, гама и толкотни. Я несусь по улице, цокая каблучками,
сметая со лба взмахами головы пряди льняных волос. Москва на волоске
от полдня! Подобрались, сузились тени. Еще два шага, и развернется
перед глазами крутобокая Красная площадь, отороченная малиновым
кирпичом. Прозвучит перелив курантов, и над отполированной подошвами
сизой брусчаткой застынет в зените белое летнее солнце.

— Сорри,— обращается ко мне некто в солнцезащитных очках,— плиз,—
как мне пройти к Грановитой палате?

Я понимаю мэна без слов, но делаю вид, что сексом не интересуюсь.

— Йес, йес, — встрепенулась я,— Это туда...— Ту зэ лонг.

Парень пытается сунуть мне в руку жвачку и в припадке интернационального
эротизма тужится объяснить чего-то.

— Май нэйм из Пит — представился он.

— Рита,— скромно ответила я.

После обмена любезностями мы, мирно воркуя на разных наречиях,
как парочка голубей, ковыляем в Кремлевский сад. Время бежит.
Царь-пушка уже раз десять возникает у нас на пути, а до Грановитой
палаты все еще далеко.

— Муравьи не любят, а строят,— витийствует он,— для любви нужен
дворец... Номер мой в Интуристе. — Ты меня понимаешь?

Голос его, как сухой вереск, дребезжит на ветру.

— Ты как мальчишка, Пит,— осаждаю я болтуна,— ты Коко!

— Рита,— вдруг посерьезнел дух Пита. — Давай обвенчаемся, прямо
здесь, на века, в этом бездействующем бутафорском храме. Ну, решайся.
Нет или да?

Мы стоим на буйном лужке, как раз перед вратами Благовещенского
собора. На табурете, окаймленном венчиками горицветов, у входа
сидит сухонькая билетерша в синем бумазейном халатике и отрывает
«контрольки» от предъявляемых посетителями билетов. Я поглядела
сквозь радужную оболочку Пита и обреченно промолвила:

— Да, то есть, Йес.

Мы купили билеты и рука об руку смиренно проникаем в храм.

Публика вслушивается в проповедь экскурсовода:

...душа, уставшая трепетать, ищет тесноты и уюта, хочет замкнуться
в этих низких сводчатых переходах, тайниках, приделах с мягким,
заглушенным эхом, с теплым светом свечей на позолоте низких потолков.
Псковские мастера в исходе шестнадцатого века создали этот собор;
«царская мастерская палата» Ивана Грозного расписала его. Грозный
царь позаботился об интимности, об уютности этого храма. Быть
может, больная душа его боялась пространства, заселенного страшными
призраками, искала близкого и кроткого Бога, который простил бы
даже его. Быть может, полумрак соборов, не уступающий свету восковых
свечей, и гулкое эхо их сводов его пугали. И этот умышленный уют,
эта достигнутая теснота отличаются резко от грозных форм, от давящей
тяжести стен и сводов близлежащих строений, где человеческий дух
еще не сумел побороть камень.

Мы преклонили колени пред алтарем. Ауры находящихся в храме людей
переливались на все лады спектра.

— Аум! — прошептал Пит. И троекратное эхо прокатилось по островерхим
сводам. Ауры заполняющих паперть людей засветились белым. Россыпи
света пробежали по алтарным створам. Качнулась, как колокол, тишина,
и воздух наполнился однозвучным громом — О -ом!

— Ну, вот и все! — сокрушенно произносит Пит,— Никто не знал,
что будет такой наша встреча.

— Это еще не все.— Отвечаю я. — Вечер входит в земной чертог.

Сухонькая смотрительница потряхивает нас за плечи.

— Встаньте, товарищи, это музей!

Мы встали, обескураженные, смиренные и пустые, осознав, что мы
вели себя, как младенцы.

Мы вышли из храма в подворье. Бордовые сполохи солнца догорали
на горизонте. Москва златоглавая поменяла цвет.

...эта сеть улиц, теряющихся на горизонте, это море крыш, эти
массивы Воробьевых гор,— вечный и прекрасный город! Храм торопливых
людей.

...город готовится к тьме. Удары времени силятся стереть следы
прошлого. Кремль, как комната умершего человека, которую сохраняют
в неприкосновенности. И, как комната хранит дух того человека,
который умер, так Кремль хранит дух той жизни, которая
прошла.

...мы проходим под сводами Спасских ворот.

...мы выходим на залитую неоновыми огнями площадь. Мы ловим такси
и мчимся к Арбату. Мельтешат с двух сторон на столбах фосфорические
маяки. Мир автономий. Мир глыб. Шофер обернулся: - О чем замечтались? — Тридцать четыре за скорость, за
стоп — пару зеленых.

Мы вышли, хлопнула дверца, одна, другая.

— Рита,— опомнился Пит,— куда это нас занесло? Где купола, где
Интерпол?

— Спи,— огрызаюсь я,— спи, муравей! Ты у меня под мышкой,
на Кривоарбатском.

Вялой походкой входим в подъезд. Парень считает ступеньки. Тук,
тук. Скрипучие двери настораживают прозорливых соседей: — Жучка
опять привела в дом кобеля.

...Входим в комнату с видом в ночное небо.

— Я устал.

— Я тоже.

— Меня будут искать.

— Меня тоже.

— Муравьи не любят, они строят...

— Спи — дух жизни, которая прошла. Все впереди.

Острия рубиновых звезд на кремлевских башнях, как лазеры, гонят
в пространство вселенной световые кванты.

— Тело твое,— шепчет Пит,— пахнет мускусом.

— А твоя страна- это остров,— отвечаю я.

Два светлых сполоха отделились от распростертых на простыне тел
и устремились в высь.

— Как далека земля...

— Спи,— откликаюсь я,— Все впереди.

...над Землёю любовь твоя.