Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

• Начало.

Мне пришлось несколько дней подряд принимать реланиум, чтобы еще раз
попытаться выяснить что-нибудь о личности обладателя
простой подписи. Как назло в течение трех дней мне никто не
звонил. Я уже подумывал о том, чтобы бросить это дело, как на
четвертый он все же прорезался, чтобы, как обычно узнать,
показания манометра.

Сказав ему показания стрелки, я обратился с вопросом:

— Извините за, может быть, бестактный вопрос, но вы не Немоляев случайно будете?

Странно, но голос, обычно спокойный и решительный, отчего-то вдруг испугался:

— Почему же Немоляев? Отнюдь нет, моя фамилия,— он замялся,— Кириллов.

Он быстро закруглил разговор и оставил меня наедине с гулом.

Работа моя была совсем простая. Я сидел возле стола с телефоном и
смотрел на его блестящую черную поверхность, в которой
отражается искаженное окно с решеткой, ветки дерева с шапками снега
за ним, мое лицо. Плоскости телефона искажают все, что
находится вокруг них, переплавляют окружающее в нечто
неузнаваемое. Порой мне кажется, что он — самое настоящее насекомое, с
концом паутины на хвосте, нагло усевшееся здесь, не
боящееся никого и ничего. Сидит и ждет, пытаясь заворожить меня
игрой света на своих лакированных закрылках. А когда я буду
полностью загипнотизирован, оно обовьет меня паутиной провода
и, словно компьютер, подключит к какой-то глобальной сети,
чтобы высасывать из меня силу, жизнь, чувства, давая взамен
виртуальные безопасные суррогаты, от которых крошатся зубы,
дряхлеет и атрофируется тело, слепнут глаза, кости теряют
прочность и ломаются от простой попытки двинуться с места.

У Лема где-то описана модель будущего, когда вся природа вокруг
будет заражена мельчайшими частицами, которые будут заботиться
исключительно о безопасности человека. Чтобы камни не могли
разбить вам лоб, стекло порезать, трава отравить, вода
утопить и так далее. Я думаю, все будет с точностью до наоборот.

Когда на земле с помощью технологий будет достигнуто всеобщее
благоденствие (а ведь именно это высшая цель нашей цивилизации —
всеобщая сытость, покой и безопасность), многие просто не
захотят больше делать ничего, кроме как лежать в неких капсулах
подключенными к системе жизнеобеспечения и блуждать по
виртуальному миру, играя в игры, общаясь, получая образование
(если это к тому времени вообще будет хоть кому-нибудь нужно),
занимаясь любовью с себе подобными, предаваясь всем
мыслимым и немыслимым извращениям, путешествуя по миру, принимая
безопасные виртуальные наркотики, поднимаясь к новым сияющим
высотам наслаждения и познавая новые, невероятные
удовольствия. И это все при том, что здесь можно быть не связанным
никакими моральными и материальными законами. Здесь можно быть
Богом, можно дьяволом, можно все — убивать, пить кровь
младенцев, восходить на Эверест, заливать напалмом тихие сонные
улицы, добивая перепуганных обывателей из арбалета, заново
написать Реквием Моцарта, исследовать новые планеты,
изнасиловать кинозвезду, подсмотреть процесс своего зачатия, продавать
рабов, нарисовать Джоконду, разбить морду Генри Миллеру,
спуститься в Марианскую впадину без скафандра, стать
средневековым тираном, намотать на руку собственные внутренности,
чтобы узнать, какой они длины. Можно достигнуть таких падений и
высот, что дух захватывает. Это будет величайшая деградация
в истории человечества, поскольку видится мне, что всю
историю современной цивилизации, за редким исключением, человек
идет, следуя своим порокам, а не добродетелям, следуя
страсти к разрушению, желанию властвовать и подчиняться. Всякая
мечта сможет сбыться в виртуальном мире. И чем дальше будут
развиваться технологии, тем ярче и реальнее будет новая
реальность внутри компьютеров. Каждый сможет создать себе новый
мир по своему усмотрению.

И кто знает, может, наш нынешний мир — всего лишь плод фантазии
какого-то существа, сидящего или подключенного к некоему
виртуальному устройству. А мы всего лишь часть программы,
запущенной во время Большого Взрыва. Причем, если смотреть на вещи
реально, то понимаешь, что это именно так и есть. Раз в мире
существуют правила — значит он программа. Простейший пример
алгоритма: если сунуть пальцы в розетку — ударит током.
Конечно, здесь существует множество дополнительных условий, как
то: подведен ли к розетке ток, не надета ли на вашу руку
резиновая перчатка, если крышка розетки не снята, то настолько
ли малы ваши пальцы, чтобы пролезть в дырочки, и так далее.
Но в любом случае, удар током или его отсутствие — всего лишь
действие программы, или, что более привычно, закона
природы.

Ведь если даже взять любое живое существо, то развитие его от начала
до конца запрограммировано в генетическом коде. В этом
страшная обреченность и неизбежность. Судьба — это не просто
слово, это всего лишь такой своего рода код, который определяет
всю нашу жизнь — насколько она будет счастлива, какие
эмоции и чувства будут в ней преобладать, каких высот и низостей
сможет достигнуть данный индивидуум.

Если это все действительно так и, что бы мы ни делали, все пойдет
только так, как должно быть, то единственным выходом может
быть только абсолютная свобода в рамках искусственного мира,
созданного человеческими руками. Чтобы стать совершенно
свободным, человеку надо стать равным Богу. А поскольку в нашей
Вселенной это место уже занято, то надо создать новую
Вселенную, а лучше их бесконечное множество, чтобы каждый смог найти
себе подходящую. Аминь.

В мире воцарится свобода белковых тел, лежащих в аккуратных рядах
капсул, похожих на аккуратные порядки могильных камней на
американских кладбищах. Со временем можно будет полностью
избавиться от тел, стать просто набором электрических импульсов,
теряющимся в бесконечных тоннелях проводов. Наверняка любого
из живущих с определенной точность можно будет перевести в
коды и закачать туда, внутрь стерильного электронного мира. У
электронных людей будут рождаться дети и человечество
продолжит свой род там в безопасности и покое, предоставив
машинам обеспечивать их существование. Это дело совсем далекого
будущего, но что ему мешает стать реальным?

Иногда мой телефон звонит, и тогда я отрываюсь от своих фантазий,
поднимаю трубку.

— Послушай, дорогой мой,— без предисловий начинает все тот же голос
Он совершенно уверен, что я его слушаю и сделаю все, как он
скажет.— Вентиль приверни немного. Кстати, сколько на
манометре?

— Восемьдесят.

— Вот-вот, убери до шестидесяти.

— Хорошо,— говорю я и кручу вентиль, пока черная стрелка на нем не
сползает до черточки с цифрой 60.

Потом снова сижу и жду. Недавно мне выдали телефонный справочник и
приемник, из тех, что подключаются к радиоточке. Я принес его
к себе, нашел возле батареи маленькую розетку и подключил.
Оказалось, что работает он всего пару часов за весь рабочий
день — в начале и в конце. Иногда по нему передавали хронику
работы завода (это шло с местного радиоузла). Я слушал ее
внимательно, но все равно мало что понимал. Справочник мне не
понадобился — я никогда и никому не звонил.

Однажды черное блестящее насекомое на столе проснулось и издало свой
обычный дребезжащий звук.

— Да...

— Слушай меня внимательно и запоминай. Два раза повторять не буду.
Когда в следующий раз твой телефон зазвонит, ты не будешь
отвечать, а просто перекроешь вентиль до нуля и будешь держать
его так, пока телефон будет звонить. Когда звонок
прекратится, ты тут же, слышишь? тут же выкрутишь кран обратно до того
значения, какое было раньше. Все. Отбой. Всем спать.

Я сел. Вся эта речь была сказана необычно резким тоном, голос был
острый, как швейцарский ножик. Казалось, он вырезал слова
прямо на коре моего мозга, как вырезают на коре дерева, чтобы я
лучше запомнил сказанное. Так и вышло, я мог повторить все,
что он сказал, почти дословно. Раньше он никогда так не
говорил, голос его был почти добродушен, развязан, он вроде даже
покровительствовал мне. Сейчас же говорящий был собран и
сжат в необычайно тугой клубок. Положительно, эти его
метаморфозы интриговали меня не хуже хорошей книги.

Я задумался. Странный приказ. Мне стало отчего-то тревожно. Я
работал здесь уже около года и ни разу не заворачивал вентиль
полностью, до нуля. Самое большое — убирал до двадцати и
несколько раз увеличивал до ста. Ни в тех, ни в других случаях я не
знал, зачем делаю это. Неизвестным оставалось и то, что
идет по трубе. Я прикладывал к трубе с голубой отметкой рядом с
манометром ухо, но никогда ничего не слышал. А между тем
что-то я все же регулировал, точнее, регулировал этот Немо —
Немоляев, я лишь выполнял приказы.

Ожидание затягивалось, а звонка меж тем все не было. Несколько раз я
поднимал трубку, но там лишь гудел далекий неизвестный мне
трансформатор, что-то во что-то трансформируя. «Может,
звонок уже должен был быть, но его случайно трансформировало в
молчание и теперь я уже не узнаю, когда мне крутить вентиль»,—
подумалось мне. От скуки в голову часто западают такие
нелепые мысли.

Я поудобнее уселся за столом, положил голову на руки и, глядя на
молчавшее насекомое, наполненное внутренним гулом, стал
обдумывать свои будущие походы, а заодно вспоминать старые.
Незаметно меня сморил сон. Снились пещеры Таймыра, где я давно
хотел побывать. В одном интернетовском чате мне как-то довелось
случайно подглядеть разговор двух спелеологов. Один
рассказывал, что по слухам там есть мощная подземная река, настолько
большая, что таких нет больше нигде в мире. Я представил
себе, как холодная, словно звезды, вода бежит в абсолютной
темноте по гладким, как стекло, камням, отполированным за сотни
тысяч лет. Низвергается водопадами, разливается озерами и
течет, течет куда-то. Может быть, впадает в подземный океан,
может, просто рассыпается на родники и продолжает свой путь
уже на поверхности.

Проснулся я от телефонного звонка. Заснул довольно крепко, поэтому
сразу не вспомнив о поручении, схватил трубку.

— Алло,— послышался оттуда довольно молодой женский голос,— здравствуйте.

Вместо того, чтобы ответить, я отчего-то кивнул, как будто она могла
меня видеть. Не дождавшись ответа, она робко произнесла:

— Алло-о, Зимородка к телефону позовите.

— А его тут, знаете, нет... — вообще-то я хотел сказать, что никаких
«зимородков» тут никогда и не было, но смешался и
получилось невнятица.

— Вышел? Жаль, я не могу ждать. Вы вот что, передайте ему, что
Сатурн смещается, Пусть побережется. Вы не подумайте, я серьезно,
это не шутка. Он не знает. Это важно. Передайте,
пожалуйста.

Она была явно взволнована. Я молчал, не зная, что говорить.

— Алло,— переспросила трубка,— вы меня слышите?

— Да-да,— пробормотал я.

— Очень вас прошу, передайте,— в голосе звучала неподдельная мольба
и забота. Видно было, что ей до боли, до слез необходимо,
чтобы «зимородок» узнал о перемещении Сатурна и был осторожен.
Я не смог отказать.

— Хорошо, я передам.

— Большое вам спасибо,— обрадовалась девушка,— благодарю вас.

В трубку вернулся гул.

Странная просьба. Вероятно, двое помешанных на астрологии или что-то
в этом роде. Не знаю, зачем я так согласился выполнить ее
нелепую просьбу. Наверное, потому, что согласиться всегда
легче, чем отказать. (Многовато выходило нелепых поручений для
одного дня). Я открыл телефонный справочник — наконец-то у
меня появился повод хоть кому-то позвонить. Там нашел
Зимакова, Зимовикова и Зимогорова. (Здесь надо добавить, что в этом
справочнике не было ни одного Немоляева и я выяснил это в
тот же день, когда получил эту книжку). Каждый из них мог
носить кличку «зимородок». Я почти не сомневался, что это была
кличка и, скорее всего, она была известна всем, кто окружал
этого человека, иначе девушка не была бы так уверена, когда
просила его позвать. Когда же я попытался набрать один из
найденных номеров, то выяснилось, что звонить с моего телефона
нельзя. Диск просто не крутился. Когда я потом разобрал
аппарат, то выяснилось, что самого наборного устройства там
вообще не было. Диск был намертво впаян в корпус. Обманка.
Поставившие здесь телефон отказывали мне в праве выходить во
внешний мир.

И тут я вспомнил о поручении, что дал мне Немоляев. Надо же было
быть таким кретином! В кои-то веки дали задание чуть более
сложное, чем посмотреть на манометр, и я тут же про все забыл.
Утешало только то, что случайно попавшая сюда девушка не
имела к этому заданию никакого отношения. По крайней мере, я на
это сильно надеялся — уж больно натурально выглядело
беспокойство и страдание в ее голосе. Мне стало неловко. Было жаль
обманывать свою недавнюю собеседницу, пусть даже ее просьба
и сродни бреду. Можно было бы, конечно, добежать до
ближайшего здания и позвонить оттуда, но мне надо было дожидаться
звонка. Так что хотелось мне того, или нет, Зимородок остался
не предупрежден о якобы грозящей ему опасности. Я понимал,
что все это полная чушь, не стоящая выеденного яйца, но, тем
не менее, в душе поселилось беспокойство, никак не желавшее
исчезать. Я стал смотреть на снег за окном. По снегу гуляли
вороны, оставляя за собой искаженные крестики следов.

Снова потянулось томительное ожидание. Зимой темнеет рано, но свет
зажигать не хотелось, поэтому комната быстро погрузилась в
темноту, едва разбавляемую жидким светом окна.

Я застыл, как ледяная скульптура. Неожиданно громкий звонок ударил
по мне словно молотком. Я вздрогнул. Показалось, что меня
встряхнули, как мешок трухи, и пыль полетела во все стороны.
Тем не менее я остался сидеть без движения, уставившись на
телефон. Странное оцепенение сковало меня. Я ощущал себя почти
прозрачным и невесомым, однако не мог двинуть ни рукой, ни
ногой. Трели вырывались из черного корпуса, сороками
разлетались по комнатке, видя мою неподвижность, в истерике бились о
стены. Телефон вопил, умоляя и требуя, дрожал от напряжения
и бессилия. Казалось, его маленькая и злобная воля
собирается в густой черный комочек. Неожиданно он стронулся с места
и маленькими переходами в такт своим крикам двинулся к краю
стола. Он шел, как обреченный раб к анчару, направляемый
почти осязаемой волей далекого повелителя. Я зачарованно
смотрел на него, не веря в происходящее. Все это слишком
напоминало сумасшествие. Наконец он оказался у самой кромки и рухнул
вниз. Удар о пол сопровождался жалобным металлическим
позвякиванием, словно аппарат прощался с жизнью. Потом я
обнаружил, что корпус его треснул в двух местах. Каким-то чудом
трубка осталась на рычагах и телефон продолжал звонить все так же
отчаянно и истерично. Звук падения привел меня в чувство.
Наваждение вдруг разом схлынуло с меня, с глаз как будто
упала мутная, как рыбий пузырь, пленка. Тело подбросило вверх.
Не обращая внимания на валяющийся на полу телефон, я подлетел
к трубе, схватился за вентиль и начал изо всех сил вращать
его.

До определенного предела он поворачивался довольно легко, потом,
когда я дошел до тех мест, куда редко добирался, крутить стало
ужасно трудно. Я наваливался всем телом, напрягаясь, как
мог, так, что в голове начинало шуметь от приливающей тяжелой
крови. Дышать стало тяжело, словно вращая вентиль, я сам себе
затягивал удавку на горле. Шум в голове нарастал. Стрелка
манометра медленно и неохотно опускалась вниз. Лоб мой
вспотел, руки горели от трения о шершавое металлическое кольцо.
Наконец стрелка легла на маленький штырек стоящий около нуля и
угомонилась там. Я перевел дыхание, и тут на меня снова
накатило то оцепенение, как тогда, когда телефон только начал
звонить. Я замер, как будто это я был стрелкой манометра. В
наступившей тишине резко бились звонки. Время шло. Внутри
меня нарастала смутная тревога, она бурлила, как закипающая
ртуть, не находила себе выхода и становилась оттого еще злее и
неудержимее. Руки вцепились в колесо, словно это был
единственный шанс сохранять спокойствие. От него шел холод, но он
не мог остудить мою закипающую голову. Признаться, я не мог
сказать, в чем была причина волнения. Я пробовал трезво
подумать об этом — так иногда можно вернуть спокойствие мыслям,
но ничего не помогало. Звонки кровяными шариками вылетали из
глянцевой черноты панциря насекомого и взрывались у меня в
мозгу, доводя чуть не до безумия. Я закусил губу, чтобы
придушить рвущийся крик и принялся мычать, чтобы хоть как-то дать
выход внутреннему давлению. Помогло это мало. А телефон все
продолжал звонить, приковывая меня к вентилю. Я стал
часто-часто топать ногой по полу, пытаясь сбросить напряжение.
Мычание становилось все более высоким, переходя в визг. Я
замотал головой. Мое бредовое состояние походило на
эпилептический припадок. Страшно хотелось кричать. Пальцы побелели в
суставах, казалось, еще немного, и я вырву вентиль с корнем.
Прошло уже неизвестно сколько времени с тех пор, как ожило
насекомое на столе, и мне казалось, что так будет продолжаться
вечно. Я буду жить, как Прометей, прикованным к круглому
куску железа, а пластмассовая гадина будет по капле высасывать
из меня разум. И тогда я закричал. Орал долго и безнадежно,
топая ногами и мотая головой так, что казалось, что сейчас
порвутся сухожилия на шее. За криком я не услышал, как
наступила в комнате тишина. Выждав еще несколько секунд, чтобы
убедиться, что это не самообман, я стал открывать дорогу
неведомому потоку, идущему по трубе. Поскольку я уже не помнил,
сколько было на манометре в начале пытки, то поставил что-то
наугад и без сил свалился рядом с трубой на пол. Мне было
ужасно плохо, тошнило, кружилась голова, горло горело, словно
туда запихали живого ерша, шея не поворачивалась, ступни были
напрочь отбиты. От бетонного пола шел ледяной холод,
поэтому, немного отдышавшись, я со стонами добрался до стула и
опустился у стола, чтобы тотчас же провалиться в забытье,
гулкое, как колокол.

Когда пришел в себя, как вынырнул из-под воды, то первая мысль,
которая буквально скрутила меня, была о том, не слышал ли кто
моих криков. Подумают еще, что я сумасшедший, отправят в
клинику на обследование — к психам, решеткам, санитарам,
ласково-понимающим, заботливым взглядам врачей. Хотя и меня самого
этот припадок напугал донельзя. Разве мог здоровый человек
так биться и орать? Внутри чувствовалось страшное опустошение,
сухое, как выжженная земля. Я даже не мог по-настоящему
испугаться того, что со мной случилось. Страх и осознание
пришли позднее.

На полу зазвонил телефон. Я смог поднять только трубку, оставив сам
аппарат стоять внизу. Услышал все то же гудение. Некоторое
время ничего не происходило, потом кто-то сказал «хорошо» и
снова накатил гул.

В тот день ко мне, как обычно, никто не пришел, значит, крики мои
остались незамеченными.

Следующее утро началось со звонка. Знакомый наглый голос без
предисловий спросил:

— Что, не устал еще на одном месте сидеть?

— Нет, вроде...

— Вроде или нет? — он был чем-то доволен и изволил шутить.— Да,
кстати, радио у тебя работает?

— Да, то есть работает, я хотел сказать...

— Все, все, я понял,— он оборвал мои спотыкающиеся разъяснения.—
Ладно, пойдешь на стройке поработаешь некоторое время. Недели
две устроит?

Вопрос не предполагал отрицательного ответа, я и не стал возражать.

— Смотри сюда, корпус 212. От твоей двери сразу направо, потом все
прямо и прямо минут десять. Там сам увидишь. Он здоровый
такой, этажей пять в высоту. Стекло, бетон. Снаружи уже все
готово, осталось внутри порядок навести. Придешь, спросишь
мастера. Он тебя запишет. Получишь спецодежду, распишешься за
технику безопасности, и вперед. На две недели запрягайся. Не
бойся, там не очень тяжело. Домой часа в два отпускать будут,
а то и раньше. Не переработаешься. Считай это чем-то вроде
подарка.

Трубка хихикнула. Положительно, Немоляев был сегодня в приподнятом
настроении. Я попытался спросить.

— Да, все понятно. Только у меня вопрос один есть... В общем, как
тут все будет? Если вдруг закрыть что-то понадобится. Ничего?

— Не переживай, завод без тебя не встанет. Веришь мне?

— Да.

— Работай спокойно. Прямо сейчас и отправляйся.

Я пошел искать корпус 212. Нашел без особого труда. Рядом с ним в
изобилии были навалены кучи строительного мусора и чернели
пятна застывшего бетона, похожие на рвоту каменного гиганта. Ей
было залито чуть не все пространство вокруг здания. Внутри
оказалось довольно тепло — отопление уже подвели.

Все произошло, как и обещал Немо. Я нашел мастера, расписался за
инструкцию по безопасности, получил спецодежду с рукавицами и
сапогами. Работать меня поставили на подачу кирпичей в
подвал. В одном месте цеха в полу была сделана дыра, ведущая в
подвал, туда опущена деревянная плоскость, обитая железом. Я
накладывал на плоскость кирпичи и они с легким неприятным
шорохом уезжали вниз. Рядом стояли большие кучи стройматериалов
на деревянных подносах. Вместе со мной работали такие же,
как и я, собранные на стройку со всего завода — рабочие и
инженеры вперемежку. Внизу же работали настоящие строители. Они
выкладывали то ли стены, то ли еще что, нас это не сильно
интересовало. Самих же строителей мы никогда не видели.
Плоскость внизу заворачивала вбок, поэтому наблюдать тех, на кого
мы работаем мы не могли. Изредка оттуда доносились
приглушенные голоса, да отзвуки ругательств и смеха. Как я ни
старался, не мог разобрать о чем же говорят подвальные обитатели.
Хоть мне и было интересно, что же такое там строится, я не
решался спросить.

Народ в нашей бригаде быстро перезнакомился и во время перекуров
всегда находил, о чем поговорить. Я никогда не присоединялся к
беседам, только слушал. Болтали они о чем придется.

В цепочке подающих я стоял последним — опускал кирпичи на плоскость.
Когда работа начиналась, вокруг больше молчали — кто еще не
проснулся, кто был с бодуна. Через полчаса из-под пола
раздавалась команда:

— Хорош, курите!

Народ рассаживался, закуривал, отряхивался от рыжей кирпичной пыли,
выбивая подчас из себя целые пыльные бури. Начинались
неспешные разговоры.

— Из девятого цеха никого нет? — спросил как-то невысокий плотный
работяга, выпуская дым из ноздрей. На запястье его синела
наколка «зима». Наколка была старая, буквы расплывались. Потом,
я разглядел, что это была «зина», а не «зима».

— Я из девятого,— немного неохотно откликнулся высокий и худощавый,
в противоположность спросившему, мужик с неуверенными
манерами, как и я не куривший.

— Что у вас там случилось? А то по радио толком ничего не говорят,
слухи по заводу хрен знает какие ходят...

Спрошенный снял рукавицы, положил их на колени, подровнял.

— Да чего там рассказывать,— не глядя на собеседника, начал он,
однако, заметив, что все вокруг повернулись к нему, продолжил,—
в цеху труп и никто не виноват, вот что!

— Ну-ну,— подбодрил его тот что с «зимой» и аккуратно сплюнул вниз,
стараясь, чтобы слюна упала точно между сапог. Попав на
сапог, принялся досадливо счищать плевок. Рассказчик, также
наблюдавший за этим процессом, поднял голову.

— Так вот, красили, значит, двое наших железную сушилку изнутри. Это
ту, в которой песчаные формы сушат. А поскольку вонь от
краски шла сильная и какая-то странная вдобавок, то они, чтоб
во всем цеху не воняло, двери в нее закрыли. А чтоб самим
внутри не задохнуться, дали туда подачу кислорода и вытяжку
поставили на улицу. Кислород, причем, от общей линии взяли.
Если б начальник смены или старший мастер увидели, чувакам бы
хвосты-то надрали! Кислород расходовать для такой ерунды!
Могли бы и воздухом обойтись. Тогда, может, живы бы все
остались. А может и нет, хрен его маму разберет. В общем так,
сушилка не то, чтоб большая, двоим до конца смены вполне
управиться можно, даже с перекурами. А сделать нужно было в тот же
день, чтобы за завтра она просохла. После обеда Зимородок —
мастер наш — видит: немного им осталось. Ну и говорит им:
«Идите-ка, парни, к своему бригадиру. У него сейчас запарка, он
вам скажет, что дальше делать, а я тут сам докрашу». Парни
с радостью ушли. Потом говорили, что у них к тому времени
уже головы болели от этой химии, чуть не до рвоты. Они пошли,
а Зимородок взялся красить.

Мужик замолчал.

— А что, правда запарка была?

— Запарка-то? Да была,— он снова сделал паузу.— Мы только к концу
смены спохватились, что он ни разу оттуда не выходил — ни
покурить, никуда. А так забыли про него напрочь. Просто из башки
у всех вылетело. Мы туда, а там уже всё — покойник. Мы его
на воздух вытащили, пульс попробовали — не прощупывается,
хоть тресни. Стали искусственное дыхание делать, да чего там,
он уж весь черный. От краски, наверное, туда по технологии
какие-то добавки были добавлены. Вызвали скорую. Ну чего, они
приехали, засвидетельствовали смерть и увезли голубчика.

Все молчали, сосредоточенно пыхтя сигаретами.

— Так что врачи сказали-то?

— Отравление летучими веществами. Краской надышался, она новая была,
неопробованная, да еще добавки эти.

— Так они ж кислород провели.

— Да хрен его маму знает, может, подвели мало, может, был перерыв в
подаче, не знаю. Работал-то безо всякой техники
безопасности, без респиратора, без ни хрена. Инструкции по обращению с
этой краской не было, а может и была, да не читал ее никто.

— Теперь вашему инженеру по ТБ башку оторвут за такие дела,— заметил
кто-то с мрачным торжеством.

— Не знаю. Пока ходит с башкой. Комиссия разбирается.

Из-под пола послышался крик:

— Алло, наверху! Кирпич давай.

Мы не торопясь поднялись, надели рукавицы и снова взялись за работу.
Так продолжалось до полудня, потом все разбрелись на обед.
Я обычно не обедаю — не люблю столовское питание, да к тому
же услышанное совершенно отбило у меня аппетит. Я остался
сидеть на месте, рядом с квадратным окном в подвал. Привалился
к неоштукатуренной стене, запахнул телогрейку, пригрелся и
уже почти заснул, когда снизу раздался крик:

— Верхние, есть кто живой?

Мне не очень хотелось отвечать, но я отозвался.

— Есть.

— О, молодец,— обрадовался голос.— Слышь, будь другом, мастерок подай.

— А где он? — я пребывал в некотором оцепенении и это почему-то
действовало как реланиум, позволяя общаться свободно, не суетясь
и не сбиваясь.

— Смотри, прямо перед тобой стена, да? У нее по низу труба идет.

Трубы я не увидел, о чем тут же сообщил моему невидимому собеседнику.

— Да ты левее смотри. Понизу, с красными метками, видишь?

Левее действительно шла труба. Небольшие отметки на ней напоминали
те, что украшали трубу в моей каморке, только у меня были
синие. Покопавшись возле нее, я нашел заваленный хламом
мастерок, весь в кусках засохшего раствора.

— Пускай вниз.

Я отпустил, лопатка заскользила вниз и скоро скрылась за поворотом.

— О! — обрадовано воскликнул голос.— Не сперли, а то я думал — все,
ушел с концами. Спасибо, земляк.

— Извините,— осмелился я.— А если бы на трубе были синие отметки,
что бы это значило?

— А тебе зачем? — несколько озадаченно спросили снизу.

— Нужно мне.

— Ясно. Нужно, значит, нужно. Дай десять рублей.

— Зачем? — удивился я.

— Знаешь, бесплатно в этом мире можно получить только то, что тебе
совершенно без надобности. А тебе, видишь, надо...

— Так я же вам совок бесплатно достал.

— Не совок,— поправил меня мой невидимый собеседник,— а мастерок. И
потом, это когда было, ты тогда про правило еще не знал.

— Держи,— я вдруг решил, что мне совершенно необходимо выяснить, что
же идет по моей трубе.

Я взял два кирпича, положил их один на другой, зажав между ними деньги.

— Спасибочки, землячок! — весело поблагодарили меня.— Если бы там
были синие метки, это бы означало, что по ней идет кислород.
Да. Все? Доволен?

— Вполне.

— Ладно, не обижайся за деньги. Это закон такой. Ну, давай, не скучай там...

Я вернулся на свое место и просидел до конца обеда, отупело глядя
прямо перед собой. Слишком многое сходилось, и в самом худшем
для меня виде.

Тощий мужик после обеда не появился, не вышел он и на следующий
день. Может, вернулся к себе в цех. Вместе с ним исчезла надежда
разузнать что-нибудь еще об этом несчастном, пропавшем ни
за что Зимородке.

Дома, от безысходности я решил прочесать Интернет на предмет того,
что там есть по этим птицам. Нашел один сайт целиком
посвященный зимородкам — где живут, что едят, сколько видов и все
такое. Еще на нескольких сайтах они просто упоминались, а один
был посвящен астрологии. Эту страничку создали на пару
некие Зимородок и Ласка.

Эти двое существ придумали свою собственную астрологическую
концепцию, хотя вернее будет сказать не «придумали», а переработали
древнее арабское течение, которое в свое время было в ходу.
На сайте было представлено подробное описание этой новой
системы. Всюду были картинки с изображениями движения планет,
причем некоторые были сосканированы с древних манускриптов и
покрыты сплошь арабской вязью. Из описания, мне, как мало
знакомому с этим делом человеку, мало что стало понятно.
Описание было явно рассчитано на посвященных. Еще я обнаружил
гостевую книгу, где предлагалось оставить сообщение для
составителей сайта. Я написал следующее:

«Ласка, я тот, кого ты просила передать Зимородку о движении Сатурна
в день его смерти. Свяжись со мной». Дальше шел адрес моего
почтового ящика.

Конечно, я мог ошибаться, и Ласка могла быть совсем другим
человеком, но мне просто хотелось побольше вызнать об этой истории. Я
ежедневно лазил в свой ящик, но там было пусто. Она,
вероятно, не часто проверяла свою гостевую книгу или просто ей
было не до ответов. Ответ пришел только через неделю. Она
хорошо помнила о том своем звонке и спросила, что мне надо после
того, как я не сдержал слова. Я, как мог, оправдался перед
ней, и в итоге она, кажется, мне поверила. Я задал ей кучу
вопросов о Зимородке, его астрологической системе и вообще о
жизни. Поначалу она отвечала нехотя, потом разговорилась или,
вернее, расписалась. Я никогда так и не увидел ее, мы
общались только через компьютер, чему я был, в общем, рад. В моем
представлении ей было около тридцати лет, она носила
короткую стрижку, светлый вязанный свитер, тертые джинсы. Она
нервно курила, стряхивая пепел в пепельницу рядом с компьютером.

В целом рассказ у нее получился следующий. Я лишь скомпоновал его и
выкинул не относящиеся к делу детали.

«Я знала его довольно давно, с института. Он тогда был немного
странным. Читал книги по астрологии, занимался йогой, пробовал
медитировать, знал наизусть огромное количество стихов. Но я
узнала об этом только когда познакомилась с ним поближе. Мы
довольно быстро сошлись с ним. Ему отчего-то было интересно
со мной. Вероятно, не хватало слушателя, которому он мог бы
рассказывать свои идеи, читать стихи, просто поговорить,
наконец. Я была ужасно отсталый человек по сравнению с ним. Ну,
могла изредка прочитать в газете гороскоп, открыть томик
Цветаевой или сесть в «лотос» (это все, что осталось от
детского увлечения гимнастикой). Единственное мое увлечение — это
компьютер. Но даже и тут я не программист, а лишь продвинутый
юзер. Я поверхностный человек, он был несравненно глубже.
Зимородок, в отличие от меня, воспринимал жизнь очень
серьезно. Моя легкомысленность по отношению ко многим вещам
казалась ему чуть ли не преступной. Хотя ближе меня у него человека
не было. Ни с женой, ни с детьми он не говорил так просто,
как со мной. Одно время нам казалось, давно, еще в
институте, что дело идет к свадьбе, но он не захотел. Я думаю, это
оттого, что тогда наши отношения обрели бы законченную форму и
зашли в тупик. Дальше ведь действительно некуда. А, может,
он просто отказывал себе в счастье. Как все эти тургеневские
герои, что считают себя недостойными тургеневских женщин.
«Да, счастье — это страшное испытание, едва ли не самое
жестокое, потому что оно никогда не простит тебе, если ты вдруг
его потеряешь». Он как-то раз высказал что-то в этом духе. Я
думаю, это был личный опыт. Жену он себе, в итоге, взял
незаметную, серенькую, как мышка. Ничего примечательного, хотя,
может быть, во мне говорит ревность. Но, я боюсь, что он и
сам так считал. Тем не менее, и после его свадьбы мы остались
настоящими друзьями, насколько это возможно между людьми.

Семейная жизнь часто затягивает, убивая все прежние увлечения. С ним
же произошло совершенно иное. Он очень серьезно занялся
астрологией, десятками закупал книги, везде, где мог. Через мой
компьютер связывался с другими, такими же помешанными, как
сам. Они и встречались у меня, обменивались книгами,
спорили. Дело в том, что Зимородок разработал свою астрологическую
систему, суть которой изложена на сайте. Поскольку он с
компьютерами не очень ладил, то страничку в Интернете пришлось
делать мне, к тому же именно я и выдвинула эту идею. Я не
вникала в его систему глубоко, по своему обыкновению, просто
схватывала основы. Он же просто жил в ней. Все время обдумывал
ее устройство и толкования, отлаживал в уме, не расставался
с блокнотом, где записывал свои мысли и расчеты. Он
постоянно просил переделать сайт, чтобы внести в него исправления,
так что я против своей воли тоже втянулась в работу. Сам он
мог часами сидеть, обхватив виски ладонями, просматривая раз
за разом описание и отсканированные картинки. Так ему легче
думалось. Потом срывался с места, просил кофе и торчал у
вечернего окна. Жена, к слову сказать, мало беспокоилась его
отсутствием по вечерам, ее вообще интересовали только дом и
дети. Она знала, где он находится, и даже иногда звонила,
чтобы он по дороге домой купил в ночном магазине хлеба или
молока. Ревность, похоже, была ей абсолютна чужда.

Сама я замуж так и не вышла. Да вряд ли уже и выйду.

Когда система его была в целом готова к применению, он начал
составлять прогнозы. В основном только для себя, меня и, иногда,
жены. То есть для тех, чью жизнь он знал достаточно хорошо и
мог понять, насколько прогнозы близки к истине. Результаты
были, на его взгляд, самые плачевные. Сбывалось очень мало из
предсказанного. А когда все же сбывалось, то походило на
попадание пальцем в небо, не более. Поскольку жизнь бесконечна
в своем разнообразии, то совпадения были неизбежны. Он это
понимал и тем горше ему было от такого понимания. А он, меж
тем, был совершенно уверен в своей правоте и продолжал
отлаживать теорию. Это мало что давало.

Сам он свято верил в то, что прогнозы вот-вот начнут сбываться,
поэтому неукоснительно выполнял их рекомендации. Если
предсказание обещало его детям болезни или травмы, он мог не пустить
их в школу или сад. Срывал с места своих родителей, чтобы они
с ними посидели, и только тогда был спокоен. Сам он
несколько раз брал отгулы, если звезды обещали ему неприятности по
работе. В общем, был фанатиком. Такие во времена раннего
христианства становились мученниками и святыми.

Видя, в какое отчаяние он приходит от неудач, я помогала, чем могла.
Попыталась всерьез разобраться в его теории, но порой
задавала вопросы или давала такие предложения, что он просто за
голову хватался. Положение все больше и больше напоминало
отчаянное. Так продолжалось несколько лет, которые ничего не
изменили. Система не работала, Зимородок мрачнел, впадал в
меланхолию, но попыток не оставлял. Я подробно рассказывала ему
о своей жизни, чтобы он мог сверять ее с прогнозами. Он
никогда не показывал мне своих предсказаний, сделанных для
меня, чтобы я не могла как-нибудь схитрить и подыграть ему. О
себе рассказывал все, чтобы я могла понять, насколько все
впустую. Временами он чуть не плакал от безысходности и
принимался выплескивать эмоции, ни к кому не обращаясь.

— Должны быть законы в этом мире, мир не может жить без системы, без
смысла, без идеи. А раз она есть, то ее непременно можно
найти. Я точно знаю, что можно! — а потом уже тише добавлял.—
Господи, что ж за бессмыслица такая...

За последние пару лет он сильно похудел, осунулся. Нос выдавался
вперед, как птичий клюв. «Вправду похож на зимородка»,— часто
думала я, но ему, конечно же, ничего не говорила. Он все
больше и больше пробуждал во мне материнские чувства, напоминая
ребенка, который чахнет на глазах от болезни, против которой
нет лекарств. Мне оставалось только сидеть и смотреть, как
мучается самый дорогой для меня человек. Ничего больнее и
мучительнее на свете нет и быть не может.

Однажды, впрочем, показалось, что что-то начало получаться,
совпадений стало больше, хотя никаких существенных доработок он не
вносил. Поначалу радовался, как первоклассник. Составлял
прогнозы, с радостью изучал их по вечерам, находя сбывшиеся
моменты. Он ликовал и не мог поверить своему счастью. Так
продолжалось недели две, пока однажды вечером он не пришел тихий и
погрустневший.

— Знаешь, я боюсь, что все это опять только случайность.

Я и сама подозревала это, поскольку незадолго до этого был период,
когда практически ничего не исполнялось. Я боялась, что за
этой полосой последует другая, и тогда снова наступит период
отчаяния, только более глубокий и жестокий.

После этого он в течение трех дней не приходил. У него серьезно
заболел ребенок, и ему было просто не до астрологии. Мне было
совершенно нечего делать, поэтому я решила сама составить
прогноз для него. Вспомнила все, что знала, почитала его записи
и сделала. Это оказалось не таким уж трудным делом для
человека, который последние пять лет только и слышит, что
разговоры про звезды. Так я и узнала, что положение Сатурна
представляет для Зимородка большую опасность.

Дальше вы знаете.

Кстати, после смерти в его рабочем столе была обнаружена записная
книжка, куда он записывал свои мысли по поводу теории. Я
умудрилась заполучить ее себе. Насколько можно было понять, он и
сам знал о том, что согласно его системе, над ним нависла
какая-то ужасная опасность, какая возникает только раз или два
в жизни. Знал и все-таки не остерегся. Последней записью в
книжке были именно расчеты движения планет. Видимо, он
сделал их перед тем, как идти в сушилку.

Дальше говорить особо нечего. Не надо больше пытаться со мной
связаться, я рассказала эту историю только потому, что мне надо
было хоть кому-то её рассказать».

Вот и всё.

Грустные мысли навеяло мне это повествование. Родилось множество
вопросов, на которые теперь уже никто не сможет ответить.
Почему Зимородок, который даже отгулы брал, если ему были обещаны
неприятности на работе, почему он добровольно полез в этот
ящик? Есть у меня одно предположение. Он до ужаса боялся,
что его теория все же неверна, и нынешнее состояние дел — не
более, чем везение. А меж тем до боли хотелось, чтобы это не
было случайной удачей. И, видимо, после составления
прогноза, где была очевидная опасность, он подсознательно сам
захотел, чтобы что-нибудь произошло. Нет, конечно, он не желал
смерти, хотя кто его знает, чего хочет наше подсознание,
особенно когда человеком полностью овладевает одна идея, которая
сосет из него все силы в течение нескольких лет подряд.
Просто он решил доказать, что система существует. Что мир можно
уложить в одну теорию, хотя бы даже и такой ценой.

Так же и человечество, желая доказать, что его цивилизация
существует, что все эти образования, им же самим и придуманные — не
фикция, не фантом, не бред, когда-нибудь, сознательно или
несознательно, может быть принесет себя целиком или по одному в
жертву выдуманным божествам. Только для того, чтобы
доказать, что человеческая вселенная так же вечна и нерушима, как
та, что была создана до появления человека. Змея, кусающая
свой хвост.

Еще совершенно неясной оставалась моя роль в этой смерти. Хотя, с
другой стороны, она абсолютно проста. Я был всего лишь
устройством, получившим сигнал и закрутившим кран. Осмысленна ли
была воля того, кто сказал мне перекрыть кислород? Знал ли он,
что за этим последует? А может, это было что-то вроде
инициации, меня посвятили в рабы цивилизации? Окропили лоб кровью
жертвы, сделали надрез на груди, чтобы шрам напоминал о
хозяине...

Страшна тьма, окружающая человека, но еще страшнее тьма, человеком
создаваемая. Человек гораздо злее и испорченнее того, кто
создал этот мир с его мраком, а потому мрак, создаваемый
человеком, невыразимо ужаснее. Я не мог в нем больше жить и не
видел способа примириться с ним. Человечество зашло куда-то не
туда, я просто хочу вернуться к первоосновам.

Всю ночь я не спал, а наутро написал заявление и уволился с работы».

Это все, что он сам захотел сообщить о себе. Как видите, он мало
рассказывал о своих путешествиях на темную сторону мира. Скорее
всего потому, что описать словами испытанное им очень
трудно, а может быть и невозможно. Во всяком случае, это
единственное объяснение, которое приходит мне на ум. Свой опыт жизни
среди людей он описывает достаточно подробно, поскольку тут
все более или менее знакомо и понятно.

Многое из рассказанного им осталось непонятным. Что-то не вяжется,
что-то противоречит сказанному ранее. Но здесь нужно учесть,
что я получал записки от него в течение трех лет, и он
вполне мог менять за это время взгляды и объяснения. Я пробовал
задавать ему вопросы, но почти все из них так и остались без
ответа. Обычно он просто не реагировал на них. Отвечал
крайне редко. Со временем я и сам перестал спрашивать о «темной»
стороне его жизни. Если же у него вдруг возникало желание о
чем либо рассказать, он рассказывал без всяких просьб с моей
стороны.

Так что же он собирал: тьму или жизнь? Жизнь чистую, освобожденную
от наносов цивилизации? Жизнь, где человек не является
мыслящим придатком к им же созданным механизмам, где он сам хозяин
своей жизни и смерти, где можно общаться с той
первоосновой, из которой возникла вселенная?

У меня осталось совсем мало, что рассказать о нем, но это едва ли не
самая интересная часть, поскольку я расскажу то, о чем он
сам предпочел умолчать. Подглядывать ведь всегда интереснее,
чем смотреть на то, что разрешено. Побеги запретного плода
живут в каждом из нас.

После института один из моих соучеников устроился работать в милицию
того городка, где жил наш герой. Однажды при встрече он
рассказал мне интересный случай, над которым, как он говорит,
целую неделю смеялась вся милиция города.

Одним поздним зимним вечером, почти ночью, в отделение милиции
ворвался некий мужичок, громко и суетливо вопящий, толкая при
этом перед собой нашего коллекционера, имевшего свой обычный
потерянный вид, находивший на него всегда при общении с
людьми.

— Арестуйте этого урода! — верещал мужичок.

Все находившиеся в отделении с интересом посмотрели на странных пришельцев.

— Потише, потише,— успокоил его дежурный.— Поменьше эмоций, и
давайте обстоятельно обо всем расскажите. Присаживайтесь.

Мужичок присел и дальше последовал рассказ, которому никто так и не поверил.

Потерпевший около одиннадцати вечера выгуливал своего ройтвейлера
Тарика. Они всегда так поздно гуляли, потому что Тарик был пес
серьезный и суровый. Тут мужичок замялся, но все и так
поняли, что в свое время кому-то, видимо, хорошо досталось от
этого зверя, и хозяин сам несколько опасался нрава своего
питомца.

— А где, собственно, сам пес? — поинтересовался милиционер.

Хозяин обреченно махнул рукой куда-то в сторону.

— Там, там он...

Сегодня они вышли, как обычно, попозже, чтобы никого не встретить, и
пошли в парк неподалеку. В такое время там обычно никто не
ходит — темно, да и страшно. В этот вечер было по-настоящему
темно. Луны не было, небо в плотных тучах, фонарей и близко
нет. Хозяин снял собаку с поводка и отпустил в чащу. Шнырял
там пес довольно долго, периодически выбегая обратно, нюхая
сапоги мужичка и снова скрываясь меж заснеженных кустов.
Через некоторое время из-за деревьев раздался злобное рычание
Тарика. Предчувствуя недоброе, хозяин с криком: «Тарик,
Тарик, ко мне!» бросился на поиски. Лай метался где-то
поблизости, но из-за темноты он не мог разобрать, где именно. Вскоре
лай перешел в хрип, как бывало, когда пес с кем-то дрался.
Мужичок услышал, как ему отвечает другой хриплый рык, но
какой-то странный, не собачий, но он не обратил на это внимания.
«Подрался с кем-то! Опять платить придется»,— решил хозяин,
но не особо беспокоился. Его псу уже не раз приходилось
драться с другими собаками. Потом раздался словно бы всхлип, и
наступила тишина. За кустами кто-то заворочался и
послышались шаги. Из-за деревьев к нему двигалась странная фигура. Как
он ни всматривался, так и не смог понять, что это. Лишь
когда фигура оказалась совсем рядом, он увидел, что это
задержанный идет, неся на плечах обмякшего Тарика. Изо рта пса
капала кровь, отмечая пройденный путь. Убийца, а это несомненно
был убийца его собаки, положил жертву к ногам хозяина и еле
слышно произнес:

— Вы бы ... это,— он мямлил, не зная что сказать,— вы бы не
отпускали его больше без поводка, а то он бросается...

Хозяин бросился к своему питомцу и, убедившись, что тот не подает ни
малейших признаков жизни, потащил этого собачьего киллера в
милицию. Тот даже и не подумал сопротивляться, шел, как
ягненок на заклание.

Когда рассказ был окончен, в отделении воцарилась тишина. Все
посмотрели на задержанного, который съежился рядом на стуле,
напоминая не грозного истребителя ройтвейлеров, а скорее озябшего
цыпленка-переростка. Раздался смешок, за ним еще, еще, и
через секунду все отделение буквально бесновалось от хохота.
Убийца бойцового пса был настолько мал и тщедушен, и выглядел
так, словно не смог бы отбиться от нападения разъяренной
курицы или кролика. Поверить рассказу мужичка ни один человек
в здравом уме просто не мог. Хохотали даже задержанные в
клетке. Видя, что всем весело и все еще отчаянно ничего не
понимая, герой нашего повествования жалко улыбнулся, не желая
отбиваться от единодушного коллектива. Эта наигранная гримаска
повергла всех в еще более неистовое веселье. Хозяин убитой
собаки, не желая больше быть посмешищем, покраснел от
переполнявшего его гнева и выбежал из отделения, бросив
напоследок:

— Ну, подождите, козлы, я еще до вас доберусь... Найду управу!

— Давай, дядь, ищи. Заходи, мы тебя тут ждать будем,— выдавил из
себя какой-то дядька бомжового вида, сидящий в клетке.

За смехом как-то забыли спросить у приведенного, что же случилось на
самом деле. А он, тихо попрощавшись, вскоре и сам ушел,
аккуратно прикрыв за собой входную дверь на пружине, чтобы она
не хлопнула.

Мне кажется, что потерпевший ни слова не соврал в своем рассказе,
как бы нелепо он не выглядел. Путешествия за границу света не
прошли даром для моего друга, он принес оттуда нечто такое,
что невероятно для нас, живущих здесь, в этом обыденном
мире.

Тот, кого я знал по институту и беседам в Интернете, стал всего лишь
частью чего-то большого, и основная часть этого была там,
во тьме. Здесь был только он — смешной и нелепый. Видели ли
вы когда-нибудь кисточки на ушах рыси? Они выглядят безобидно
и даже мило. А между тем мало кто хотел бы повстречаться в
тайге один на один с рысью. Так и он, как видно, стал чем-то
вроде кисточки на ушах неведомого существа, чей дом — тьма.
Существа, которое может сломать позвоночник ройтвейлеру и
едва-едва свяжет вместе несколько слов, когда захочет
спросить, который час.

Впрочем, все это домыслы, домыслы, домыслы.

Реально только то, что вскоре после увольнения с работы он навсегда
исчез из дому, оставив записку, что уезжает очень далеко,
просил не искать его и, по возможности, быстрей забыть.

Где он сейчас? В таймырских пещерах, в кавказских? В тайге? В степях
Крыма? В Гималаях? Не думаю, чтобы он пропал. Он найдет
себе дом везде, где не будет людей. Какие еще мистические
превращения произойдут с ним? Со сколькими опасностями он еще
встретится? Я верю, что он сможет выжить в любых условиях.

Теперь, когда я забываюсь и по привычке хочу что-нибудь послать ему,
машина с бесконечным упорством сообщает мне, что почтовый
ящик с таким именем не существует.