Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Начало

Продолжение.

Глава 5

Лягушка в кровати или почему нельзя трогать гадюк.
– Урт хочет что-то показать. – Ночная прогулка. – Как прогнать
страх. – Зябликово болото? – Чудо в болотце. – «Я была солнцем!»
– Ванина печаль.

Ваня проснулся оттого, что по нему кто-то прыгал. Какое-то маленькое,
но увесистое тельце мелкими прыжками скакало по его ногам поверх
тонкого одеяла. Ваня открыл глаза, с опаской и любопытством оглядел
свою постель. Ничего не увидел. Осторожно пошарил рукой и наткнулся
на что-то холодное, скользкое и вертлявое.

– Лягушка! – чуть не вскрикнул он. Ваня не боялся лягушек, просто
находка была слишком неожиданной. – Откуда она здесь? – прошептал
он, поднося нежданную гостью к лицу. Пощекотал ей мягкое брюшко,
зелёная в ответ пошевелила короткими передними лапками и тихо
квакнула.

– Это я её кинул, – в открытом окне меж ярких звёзд появилась
круглая лысая голова. – Я – Урт.

И водяной помахал в знак приветствия рукой.

– Привет, Урт. Хорошо, что ты гадюку не кинул, – Ваня слез с кровати
и подошёл к окну.

– Гадюк сейчас трогать нельзя. Они сейчас змеят носят – нельзя
тревожить, – простодушно объяснил тот.

– Очень хорошо. Я так рад. А скоро он кончается, сезон этот?

– Да, недели две осталось.

– Урт, никогда не кидай мне в постель гадюк, да и других змей
тоже не кидай, хорошо? – попросил Ваня.

Водяной пожал плечами.

– Не буду, раз просишь.

– Да ты заходи, что под окном жмёшься?

– Нет–нет, – замахал Урт. – Я в людские жилища не ходок. Я потому
и лягушку-то кинул, чтоб она тебя разбудила. Сам не пошёл.

Ваня снова погладил холодное лягушачье брюшко.

– У меня дело к вам, – сказал водяной. – К тебе и к Фоме.

– Фома тоже спит, наверняка. Да и что ещё за дело среди ночи?
– зевнул Ваня.

– Пойдёмте со мной. Я вам что-то такое покажу, чего вы в жизни
не видели.

Ваня мысленно представил себе ночную прогулку и спросил:

– Может, завтра?

– Нет, сегодня, – ответил водяной. – Завтра поздно будет.

Ваня отдал лягушку Урту, подошёл к стене рядом с кроватью и осторожно
постучал. Подождал и постучал снова. В ответ раздалось неясное
бормотание. Ваня стукнул сильнее.

– Фома, вставай, Урт пришёл.

– Урт пришёл, Урт уйдёт. Мне что с того… – послышалось из стены
невнятное бурчание.

– Он показать что-то хочет.

– Мне пятьсот лет, что я не видел? Завтра, всё завтра.

– Завтра нельзя, – тревожно зашептал с улицы водяной, – Поздно
будет. Сейчас надо.

Вскоре из-под кровати вылез сонный и растрёпанный домовик. В бороде
его запутались соломинки, крошки табака и перья.

– И напасти на вас никакой нет. Всё шляетесь и шляетесь ночами.
Куда, зачем, сами не знаете… – ворчал он на ходу.

– Пойдём, – Ваня, кое-как одевшись, схватил его за руку и потащил
к окну, откуда тянуло прохладой и свежестью.

– И куда несёт?.. – бормотал Фома, спрыгивая с подоконника в сад.

Урт пошёл впереди, поминутно оглядываясь по сторонам, и поводя
плечами, будто от холода. На самом деле ему было просто не по
себе. Водяные не очень-то любят далеко отходить от воды. На суше
они чувствуют себя скованно и неуютно.

Сначала друзья шли через поля, наводнённые темнотой, по сырой,
озябшей траве, притихшей под усыпанным созвездиями небом. Изгибы
равнин походили в темноте на головы и плечи уснувших в незапамятные
времена великанов, которые могут проснуться в любую минуту, и
потому ночные пешеходы должны ступать очень осторожно, чтобы не
разбудить исполинов. Ване стало страшно.

– Фома, – позвал он, – я боюсь.

Лохматый Фома, похожий в темноте на большой и растрёпанный веник,
ответил, ехидствуя:

– А что ж увязался-то, раз страшно? И то правда, за кем пошёл
– за Уртом. Это надо совсем ума лишиться: среди ночи, за водяным
невесть куда потащиться. Да он тебя сейчас в болото заведёт и
бросит пиявкам да жукам-водянцам на съеденье. А ты, чисто глупой,
веришь кому ни попадя…

– Фома, взмолился Ваня, – ты-то хоть не пугай, и так оторопь берёт.

– Пужли-и-ивый, – протянул домовик. – Раз пужливый, на небо смотри.
Враз весь страх пройдёт.

Ваня послушно поднял глаза вверх и замер от восхищения. Нигде
в мире не видно столько звёзд, сколько в России ночью в поле.
Гуще, чем пчёл в улье, больше, чем капель в ливень, чаще, чем
травинки в лугах. Небо светилось и играло. Ване вдруг показалось,
что оно словно бы падает на него. Будто вверху лопнул огромный
мешок со светящимися зёрнами и они потоком льются на землю. Каждая
звёздочка дрожала и переливалась. Луны не было, и звёзды сияли
яркие, как свечи. Ваня взвизгнул от восторга:

– Вот как!.. И что, всегда тут так?

– Всегда, коли туч нет.

Не сводя с неба широко распахнутых глаз, Ваня зашептал:

– Фома, а мы ещё сюда пойдём? Красота какая…

– Под ноги… – едва успел сказать домовой, как Ванина нога запуталась
в прочных стеблях трав и он кубарем полетел по крутому склону
оврага. Урт и Фома подбежали к нему, когда мальчик уже скатился
на дно.

– Живой, что ли? – спросил, запыхавшись, Фома.

– Не ушибся? – испуганно тронул Ваню за плечо водяной.

– Живой, не ушибся. Только испугался немного, – ответил Ваня и
засмеялся. – А здорово я? Кубарем, а? Здорово?…

Фома схватил его за ухо и потянул вверх.

– А ну вставай, шкода! Перепугал тут всех вусмерть, да ещё и хохочет.
Ходить не умеет, а туда же, гулять по ночам… Вставай, пошли, огрызок.

Ваня потёр горячее ухо.

– Ладно, Фомушка. Помянешь меня. Уснёшь под моей кроватью, я тебе
таракана в бороду пущу.

Фома, хоть и был домовиком, и обязан был дружить со всей живностью,
что живёт в его доме, тараканов не любил и даже побаивался.

– Вот ещё! Такую тварь в доме терпеть. Ни вида, ни проку. Одни
усы. Тьфу, гадость! – говорил он о живших в кухне за печкой прусаках.

Поэтому, заслышав такую угрозу, Фома вскипел:

– Да я ж тебя за такие слова распишу, как яйцо под Пасху, – закричал
он, потрясая маленьким кулачком, и попытался броситься на отбежавшего
на безопасное расстояние Ваню, но Урт перехватил его.

– Фома, Ваня, – заговорил он с укоризной. – Как ни стыдно. Как
две водомерки скачете.

Урт был известен своим миролюбием. Во всех своих водоёмах, от
большого Щучьего озера, до самой последней лужи, он старался поддерживать
мир и спокойствие. Даже когда видел, как сцепились два жука плавунца,
растаскивал их и, подув на них для успокоения, отпускал. Наверное,
из-за миролюбивого его характера хищная рыба и не приживалась
в его владениях. А что до Щучьего озера, так в нём щук отродясь
не водилось, и название взялось вообще неизвестно откуда.

– Нам идти надо. Время дорого, – стыдил водяной мальчика и домовика,
– а вы свару затеяли.

– А что я-то, – оправдывался домовой, – это всё вот этот, младенец
избиенный, – он ткнул пальцем в Ваню, – Ходить не умеет, мозгляк,
да ещё и грозиться.

– Фомушка! – окликнул его Ваня и приставил к голове пальцы, изображая
тараканьи усы.

Фома махнул на него рукой и повернулся к Урту:

– Ну, а ты чего стоишь? Взялся, так веди, головастик.

Урт беззлобно покачал головой и пошёл дальше.

Поля скоро кончились и путешественники вошли в лес. Едва они оказались
под кронами деревьев, едва их обступили со всех сторон толстые
стволы, и воздух наполнился звуками ночного леса, то резкими,
как треск ломающейся ветки, то вкрадчивыми, словно шорох падающего
листа, как страх сжал тугими кольцами сердца друзей. И водяной,
и домовой, и человек почувствовали себя одинаково маленькими и
беззащитными перед вековой силой и угрюмостью наполненного тьмой
леса. В Уртовых владениях было несколько озёр, затерянных в чащобах,
поэтому ему нередко случалось общаться с лесными обитателями.
Но даже он был не в силах побороть робость перед величием и грозной
красотой этих зелёных живых пространств. Водяной чутко прислушивался
к каждому шороху: где-то ухала сова, скрипело надтреснутое дерево,
далеко в чаще глухо кашлял сквозь сон старый седой волк. От этого
звука вздрагивали пятнистые олени, водили по сторонам величественными,
как купола храмов, головами, сторожко нюхали воздух. Полосатые
смешные кабанята беспокойно крутили пятачками и плотнее жались
к щетинистым животам матерей. Зайцы под кустами опускали уши и
перебирали лапами от страха.

– Фома, мне страшно, – снова сказал Ваня. Голос его дрожал.

Домовой безнадёжно посмотрел вверх – небо было плотно закрыто
листвой и ветвями деревьев.

– Да кому ж тут щас весело? – с отчаяньем отозвался он. – Завёл
чёрт мокрый в самую чащу…

Ваня прижался к домовому. Мальчик в первый раз оказался в ночном
лесу и сердце его дрожало, словно висело на тоненькой паутинке,
каждую секунду грозя оторваться.

– Куда же мы идём? – с ужасом думал он. – Зачем мы, в самом деле,
увязались за этим Уртом… Вот заведёт он нас в Зябликово болото…

Про Зябликово болото в деревне ходили самые страшные слухи. Будто
где-то в чаще леса находится гибельная трясина. Придёт к ней человек
или какое другое существо, посмотрит – поле и поле, но стоит ему
ступить шаг, как трава расходится в стороны и трясина засасывает
всякого, кто попался в ловушку. Говорили, будто дно этого болота
вымощено костями людей и зверей и никому нет спасения из этого
бучила. Только маленькие птички – зяблики да другая птичья мелочь
могут ходить там безбоязненно. Оттого и зовётся то болото Зябликово.

– Урт, – позвал Ваня, – может, мы лучше домой пойдём? Потом как-нибудь
это чудо твоё посмотрим…

– Нет, – решительно отозвался водяной. – Надо идти раз взялись.

– А куда хоть идём-то? – спросил Фома.

– Да болотце тут есть одно…

– Зябликово?! – в ужасе в один голос воскликнули мальчик и домовой.

– Нет, какое там Зябликово. Да мы уже почти пришли…

Через минуту Урт вывел друзей к небольшому лесному болотцу, со
всех сторон окружённому берёзами и соснами. Над болотом висело
пёстрое от звёзд небо, будто заключённое в берега из чёрных деревьев.
Иногда по небу проносились, закрывая звёздные огни, неясные тени
– то ли летучие мыши охотились, то ли совы – не разберёшь. Из
смоляной воды выступали коряги, словно страшные кривые руки. Плавали
листья кувшинок и рыба звонко плескалась в тишине, дробя мелкими
волнами отражения звёзд.

Урт прошёлся вдоль берега, высматривая что-то под водой, вдруг
ткнул пальцем вниз и, словно бы в испуге, отпрянул в сторону.

– Вот, смотрите, – тихо сказал он, оглядываясь на друзей.

Ваня и Фома склонились над непроницаемой тёмной водой.

– Она сейчас ещё слабее светится, – шептал рядом водяной. – Но
всё равно, высмотреть можно.

Ни домовой, ни Ваня поначалу не могли ничего разглядеть, но потом
увидели меж листьев кувшинок слабое сияние, идущее со дна.

– Что это? – спросил Ваня.

Урт помолчал и тихо ответил:

– Звезда.

– Не может быть!

– Звезда, звезда, правду говорю, – заверил водяной печальным голосом.
– Я сам видел, как падала. Яркая, как молния. Сверкнула, потом
всплеск и тишина, только свет из-под воды.

Они любовались на холодное голубоватое сияние, не в силах ни говорить,
ни думать, и разом забыв обо всех своих страхах.

– Вот так-так, – наконец выдохнул Фома. – Такое чудо! Может, достанем
её. Негоже звезде в болоте лежать.

– Страшно, – растерянно и опасливо сказал Урт.

– Страшно ему. И этот пужливый, – заворчал Фома. – А ты не бойся.
Сопли подбери и достань. Она ж в твоё болото упала. Ежели бы она
в мой дом в трубу свалилась, я б её, миленькую, мигом – рраз!
и готово, вытащил.

– Всё равно, страшно. Виданное ли дело – звёзды из трясины таскать!

– Достань, родименький, – тронул водяного за плечо Ваня. – Интересно
же, сил нет.

Урт ещё помешкал, вздохнул и осторожно ступил в воду. Отпустил
лягушку, которую держал в руке от самого Ваниного дома и нырнул.
Осторожно поплыл меж тонких стеблей кувшинок, пристально вглядываясь
в подводную тьму. Вскоре он вышел на берег и в руках его было
что-то похожее на небольшую льдинку, переливающуюся холодным,
бледно-голубым, нездешним светом. Урт нёс её, вытянув руки вперёд,
осторожно, словно ребёнка. Он даже забыл дышать от волнения и
думал только о том, как бы не споткнуться и не уронить невиданную
ношу.

Ваня смотрел на небесную гостью и голова у него кружилась. Ему
казалось, что он словно летит куда-то далеко-далеко, маленький
и лёгкий, как пушинка одуванчика, которую подхватил беспутный
ветер и несёт куда-то в дальние поля: за реку, за леса, за холмы.

Урт осторожно положил находку в траву, которая от небесного света
тут же стала голубой. Подышал на ладони и сунул их под мышки.

– Холодно, – прошептал он еле слышно. – Руки онемели, ничего не
чувствуют.

У Вани от близости к звезде ещё сильнее закружилась голова и он
вдруг, сам не зная, что делает, наклонился пониже, так что жёсткие
стебли травы кольнули лицо, и спросил:

– Вы с неба?

Ему тут же стало стыдно за свой глупый вопрос и он подумал, что
обидел гостью, но та вдруг ответила:

– С неба…

Голос был льдистый и звонкий, но сквозила в нём такая печаль и
усталость, что у всех защемило в груди и стало больно горлу.

– Вы… – Ваня смешался, подыскивая слова. – Почему вы здесь? Вы
упали?

Молчание длилось долго и все уже решили, что ответа не будет,
как голос раздался снова:

– Я устала…

– Устали? Как это устала? – не поняв, заволновались друзья. –
Разве звёзды устают?

Гостья снова помолчала и ответила:

– Если б вы знали, как это тяжело – быть на небе и светить.

– Я… Я не знал, что это так трудно, – прошептал мальчик.

– Трудно, – заверила звезда и снова замолчала.

– Но если бы вы знали, какие красоты видны оттуда, сверху, какие
дали… Вы бы никогда не захотели быть никем другим. Я была огромным
раскалённым шаром – я была солнцем. Планеты каждый день проходили
предо мной в немом величии, поворачиваясь медленно и плавно, словно
огромные морские животные. А я рассылала свет и тепло. Я была
красива и могущественна. Я дрожала и пела от силы и красоты, которые
бродили во мне. Мимо пролетали метеоры, далёкие светила мигали
мне, словно маяки Вселенной. Бестелесные создания задевали меня
полами своих одеяний. Волны от взрывов новых солнц приходили с
других концов космоса и сотрясали небосвод, а я трепетала от радости
за новорожденных…

Забыв про посторонних, звезда долго и восторженно рассказывала
о своей жизни на небе, а потом тихо запела прозрачным голоском:

 Родилось где-то солнце красное,
Крик прошёл через небосвод.
Закачался свод, задрожал листом,
Но не от горести, а от радости.
И кричит, кричит солнце красное,
Молодое, новорождённое. 

– Ты бы, небось, сейчас всё отдала, чтоб туда вернуться? На небо-то,
а?– спросил Фома.

Звезда осеклась, замолчала.

– Что делать, мы тоже стареем, – ответила она приглушённо. – Со
временем свет наш становится слабее. Я уже не могу светить так
ярко, как прежде, и поэтому ушла…

– Но когда ты падала, то была ярче молнии, – сказал водяной.

– Когда падаешь, напоследок светишь ярко и весело. Но это лишь
последняя вспышка, а дальше быстрое угасание и тьма.

– И неужели никак нельзя удержаться там, на небе? – спросил Ваня.

– Можно. Некоторые вцепляются мёртвой хваткой в небосвод и всеми
силами стараются не упасть. Светить они уже не могут и становятся
сначала бурыми головешками, а потом чёрными дырами, которые засасывают
в себя всё, что могут, и превращают в ничто. Если присмотреться,
то можно увидеть на небе точки темнее тьмы. Это они. Они мешают
родиться новым звёздам и все презирают их.

Небесная гостья помолчала.

– А ведь я была солнцем!.. Огромным и прекрасным! – с тоской прошептала
она сама себе.

Свет её немного потускнел с тех пор, как Урт вынес её на берег,
и теперь она освещала лишь несколько травинок вокруг.

– А как бы хотелось обратно… – услышали друзья тихий вздох.

– Мы можем вам помочь? – спросил чуть не плача Ваня.

– А что? – встрял Фома. – Нагнём берёзку из тех, что помоложе
да поупруже, да и запустим повыше. Авось удержишься?

Та вздохнула.

– Отнесите меня обратно. В тёмную воду, под листья кувшинок, –
голос её был еле слышен.

Фома пожал плечами. Урт взял звезду на руки, прижимая к груди,
словно родное существо, понёс в болотце.

– Я была солнцем… Я была солнцем! – повторяла та, угасая на глазах.

Урт положил её на мягкое илистое дно под старую, обросшую тиной
корягу. Друзья попытались разглядеть свет под тёмной водой, но
он терялся среди лёгкой ряби, пробегающей по поверхности болотца.

Друзья долго молчали.

– Нехорошо это, что звёзды гаснут. Неправильно это, – сказал Ваня
неожиданно охрипшим голосом и хлюпнул носом.

А Фома покрутил головой, не соглашаясь, и сказал:

– Правильно. Так было и так будет. Потому что нужно место для
новых солнц.

Урт ничего не ответил, только проглотил маленький комочек, забивший
горло и не дававший дышать. Посмотрел наверх, зажмурился.

Пошёл дождик, мелкий, как мышиные слёзы. Пошёл из ничего, без
тучки и облачка. Капли падали, царапали водную поверхность с еле
слышным шорохом.

Друзья расстались в лесу. Водяной пошёл к себе на озеро, а Ваня
с Фомой в деревню.

На берегу болотца в мокрой осоке осталась сидеть лягушка. Она
таращила влажные выпученные глаза на рябящую воду и в них отражались
россыпи далёких небесных огней, молодых и весёлых.

А у Урта потом ещё две недели руки не могли отойти, всё как чужие
были.

Глава 6

Дом – бродяга? – «Что вам снится?» – «А вдруг, он
и вправду живой?»

– Дом-то наш совсем с ума сходит, – сказал как-то Ване Фома, когда
они сидели в лопухах под вишнями в саду.

– Дом, с ума? Разве так бывает? – не поверил мальчик. – У домов
по-моему и ума-то нет.

– Это у некоторых людей ума нет, – ершисто возразил Фома. – А
у домов всегда есть.

Фома замолчал. Ваня подождал, но домовой разговор не возобновлял.

– Так что там с домом-то? – спросил Ваня.

– Хе, – выдохнул, усмехнувшись, Фома. – К морю, говорит, уйду.

– Как к морю? Зачем к морю? И как это «уйду»? Разве дома… Разве
они… – начал мальчик, но увидев в глазах друга невыносимое презрение,
смешался и замолчал.

Тот покачал головой.

– Ты что, совсем дикий? – спросил домовой.

– Я не дикий, это ты несёшь невесть что.

– Верно, ты не дикий, ты слепой, глухой и тупой, – закивал головой
Фома. – Живёт в доме, ест, спит и ничего не чувствует.

– А что я должен чувствовать?

– Что тебе снится последнее время? Это-то ты хоть помнишь?

– Помню, – сказал мальчик и задумался. – А что же мне снится?
Забыл, – признался после небольшого раздумья.

Во взгляде Фомы презренье достигло такой силы, что Ваня наклонил
голову и покраснел.

– Ну, не помню я, – повторил он.

Фома воздел руки.

– Море. Море вам всем снится. Ну, кроме бабушки, конечно, – добавил
он.

– А, точно, точно, море. Я вспомнил. А ты откуда знаешь?

– Да потому что это дом всё время по морю тоскует, потому и снится
оно вам. К морю он хочет.

– А что, он был на море?

– Нет, конечно. Всё дело в том, что каждый дом хочет быть кораблём,
а этот к тому же ещё и из корабельного леса построен. Вот его
и тянет.

– А почему каждый дом хочет быть кораблём?

– Не знаю, но только это от самого начала времён повелось.

– И что он будет делать на море?

– Известно что, плавать. Говорит: «Первый этаж вода затопит, ну
так это ничего, ещё второй останется и бабушкина мансарда. Вполне
хватит».

– Что, так и говорит? – Ваня слушал и не мог поверить в то, что
слышит.

– Так и говорит. Ещё сказал: «А уж как колокольчики в брёвнах
от качки звенеть будут! Заслушаешься». Мечтает, радуется.

– Разве в брёвнах есть колокольчики?

– Ты ухо к стене приложи, авось и услышишь.

– Фома, а ты как же? С ним пойдёшь?

– Я? С ним? Ни за что. Я пока в своём уме. Да и кто я буду, если
с ним пойду? Корабельный что ли? Ну да, видать, корабельный. Во
как! Хе! Нет уж, блажь это одна. Ищите дураков в другом месте.

– А ты вправду не хочешь море увидеть, другие земли?

– Не хочу. Вот ни на зуб комариный не хочу.

– У комаров что, зубы есть?

– Чем бы они тебя кусали, ежли б беззубые были?

Ваня подумал и тихо сказал:

– А вот я бы хотел куда-нибудь отправиться.

– Нам домовым это без надобности. Мы народ осёдлый, не бродяги
какие.

Ваня замолчал, обдумывая слова домового. В голове никак не укладывалось,
что дом может ходить, радоваться чему-то, мечтать, да и вообще
хотеть чего-то. Мальчик высунулся из лопухов, где они сидели с
Фомой, посмотрел на дом сквозь редкие вишнёвые заросли. Стены
из толстых брёвен, острая крыша с резным коньком над мансардой,
наличники на окнах, крыльцо. Всё казалось таким незыблемым и прочным,
что он усомнился в словах домовика. Ваня недоверчиво пожал плечами
и уже собрался снова спрятаться среди широких пыльных листьев,
как вдруг откуда-то налетела волна тёплого воздуха, зашелестела
листва, закачались ветки деревьев, заскрипел ствол старой яблони
и Ване показалось, что дом шевельнулся, дрогнули стёкла, медленно
открылась входная дверь, посыпался мох с нижних брёвен сруба,
по крыше съехала сухая веточка, которую притащила туда старая
галка, по весне собиравшаяся строить на трубе гнездо. Ваня сглотнул
ставшую вдруг полынно горькой слюну.

– А что, он и вправду может уйти? – спросил у лежащего на спине
с соломинкой во рту домового.

– Да кто ж его разберёт, – ответил тот, таращась в синее, как
море, небо. – Он хоть и деревянный, а характер ого-го!

Ночью мальчик прислонил ухо к стене и долго слушал едва различимый
звон. Так и уснул, прижавшись щекой к тёплым брёвнам, и снились
ему море, над которым летают большие белые птицы. Ваня с Фомой
стояли на песчаном берегу у самой воды, кричали что-то радостное,
птицы отвечали им, и над волнами раздавался высокий звон колокольчиков.

Глава 7

Череп, колокольчик и бабочка. – Ване снова страшно.
– Озеро. – Уртовы забавы. – По сладким следам. – Медовик и пчёлы.

Это произошло в тот июльский день, когда Урт потащил Ваню с Фомой
купаться на одно озеро, затерянное среди лесов.

– Что за озеро-то? – спросил домовик, пока друзья брели к цели.

– Хорошее озеро, светлое.

– А что в нём хорошего-то, говори толком.

– Вода, – виновато улыбаясь, ответил водяной.

– Большое дело, вода! Она и в луже вода, – съязвил Фома, не любивший
покидать дом и оттого сердитый.

– Прозрачное оно. Берега друг друга видят.

– Невидаль какая, прямо мышь рогатая, – недовольно ворчал тот
всю дорогу.

Урт долго вёл их через лес. Время от времени водяной останавливался,
закрывал глаза, словно вспоминая куда теперь идти, и потом снова
продолжал путь. Ваня шёл, глядя по сторонам и стараясь не отставать
от друзей. На одной из лесных поля из изумрудной травы на мальчика
уставились огромные тёмные глазницы человеческого черепа. Он лежал,
похожий на светло-серый камень и словно бы сердито спрашивал незваных
гостей: «Кто такие? Зачем пришли? Что вам здесь надо?» Над макушкой
его нависала лиловая чашечка колокольчика и чуть заметно покачивалась.
Бабочка-шоколадница замерла на нагретом костяном лбу, слегка обмахиваясь
крыльями. Ваня вскрикнул в испуге и бросился к домовому, схватил
за рукав халата.

– Фома! Фома! – закричал он. – Там… там… череп…

Домовой повернулся, вгляделся в траву.

– Верно. Череп и есть. Что ж тут такого, – пожал он плечами.

Ваня дрожал и смотрел на Фому круглыми от страха глазами. На крики
мальчика подошёл Урт.

– Да, тут раньше битва была. Давно. Лет пятьсот назад. Много людей
друг друга порубило. Мечами, топорами… Зачем? Почему? Что им в
мире не жилось? – водяной грустно вздохнул. – Их и не закопали
потом, как это у вас принято. Кости сами со временем под землю
ушли, спрятались, схоронились. А этот видно ручьи по весне из
грязи вымыли, вот он и лежит тут теперь, таращится. Ну, пойдём,
что ли?

Ваня долго не мог придти в себя. Ему было страшно и зябко, словно
из тёплого летнего утра его выбросили в промозглый ноябрьский
вечер. Перед глазами его так и стоял этот страшный серый кругляш
с провалами носа и глаз. Мальчик крепко держался за рукав халата
Фомы и часто оглядывался, словно боясь, что мёртвая кость отправится
за ними в погоню.

Всё вокруг вдруг словно бы потеряло краски, съёжилось и ощетинилось
против мальчика. Ване открылось, что мир полон опасностей. В траве
таятся острые камни, ожидая, что он упадёт и ударится о них. Деревья
склонили к земле корявые, покрытые мшистой заскорузлой корой сучья,
и только и ждут, чтобы подцепить его за рубашку. Толстые корни
торчат из-под земли, хотят, чтобы кто-нибудь запнулся о них и
грохнулся наземь. В листьях дубов шуршат большущие жёлто-полосатые
шершни, выглядывая, кого бы им ужалить. А где-то в чаще бродят
злые волки и рыси с огромными клыками в пасти. Ваня оглянулся
и вдруг увидел, что за вывороченной ураганом сосной притаился,
приникнув к земле, огромный кабан. Чёрно-рыжая шерсть его стояла
дыбом, маленькие глазки недобро смотрели на путников. Ваня ойкнул,
остановился и медленно опустился на корточки.

– Кабан, – прошептал он, не отрывая глаз от зверя.

– Где, где? – его спутники с любопытством вытянули шеи и завертели
головами. Они совсем не испугались, им просто хотелось посмотреть
на дикую свинью.

Ваня ткнул пальцем:

– Вон, – показал он пальцем и тут же понял, что за кабана он принял
торчащие в разные стороны, покрытые комьями рыжеватой земли, корни
погибающей сосны. – Ой, я ошибся…

Он виновато посмотрел на друзей.

– Ох и труслив, лишай тебя опояшь! – засмеялся вредный Фома и
кинул в Ваню шишкой.

– Тихо ты! – махнул на него рукой Урт и присел рядом с мальчиком.
– Что, напугала тебя та костяшка? Теперь всюду страсти мерещатся?
Ах, ты, малёк, – почти ласково сказал он. – Не бойся. Никогда
и ничего не бойся. Ни сейчас, ни потом. Мы ведь тебе уже говорили,
помнишь, когда за звездой ходили, если страшно станет, ты на небо
смотри. Оно твой страх сожжёт. Небо оно такое, доброе, и днём
и ночью. Ко всем доброе, на него и смотри.

Ваня опасливо взглянул вверх, словно боясь, что и оттуда придёт
что-нибудь пугающее, неуверенно кивнул.

– Я ничего… Я буду стараться.

И они продолжили путь.

Вскоре ласковое летнее солнце согрело Ваню, а пение птиц заставило
забыть обо всех страхах. Ребёнок, распахнув глаза, загляделся
на косые стволы света, пробивающиеся с неба сквозь ветки и листья
и вспомнил, что они отправились искать озеро. И только он собрался
спросить водяного, долго ли им ещё идти, как тот остановился и
радостно сказал:

– Вот мы и пришли!

Озеро и вправду было прозрачным, как воздух солнечным октябрьским
утром. Ваня вышел на берег, да так и замер, зачарованно глядя,
как плавно раскачиваются в глубине водоросли, будто танцуют неспешный
танец. Водоросли были похожи на маленькие пушистые ели. Ване показалось,
что он откуда-то с птичьей высоты смотрит на лес, который колышет
ветер. Ване показалось, что он летит. Мальчик раскинул руки и
засмеялся, не отрывая глаз от озёрной глубины. А там сновали по
дну рыбины с чёрными спинами, шевелили прозрачными, как кисея,
хвостами. Любопытные мальки ходили стаями у поверхности, грелись,
играли, радуясь щедрому июльскому солнцу. Не догадываясь, что
в мире есть звуки, они плескались и плеском своим славили лето
и жизнь, обретая голос и не зная об этом.

Неожиданно из-за спины мальчика вылетел какой-то верещащий косматый
ком и плюхнулся в воду, подняв огромный сноп брызг. Волны пошли
по поверхности воды, скрыв от Вани озёрное дно.

– Фома, бешенный! – крикнул мальчик, вздрогнув.

Домовой саженками доплыл до середины и, довольно покряхтывая,
повернул обратно. Вылез на берег.

– Эх, хорошо! Будто и не жил до сих пор, а только сейчас начал,
как Лазарь! – радостно говорил он. – А ты, что ж, хвост мышиный,
всё тут стоишь? – обратился он к мальчику. – Пришёл, так купайся,
а то стоит тут колом.

Мокрой лапой он схватил мальчика за руку и потащил к воде.

– Погоди, Фома, дай хоть раздеться.

Ваня вывернулся, сбросил одежду и, звонко ухнув, бросился в озеро.

Через час, когда домовой с мальчиком накупались и обсохли, Фома
спросил:

– А что, Урт, земляника тут водится? Земляники хочу, аж жвалы
сводит.

– Есть маленько по полянам. Поискать, так найдём, – ответил Урт,
стоя по пояс в воде недалеко от берега.

Водяной играл со своими любимцами – огромными рыбинами. Он выносил
их на мелководье и бросал на глубину. По высокой дуге, нестерпимо
блестя на солнце чешуёй, они пролетали по воздуху и шлёпались
в воду. Игра доставляла им такое удовольствие, что вокруг Урта
вода так и кишела от желающих полетать. Мощные спины и бока рыб
со всех сторон толкали водяного, так что тот едва стоял на ногах.
Хохоча, он приподнимал их одну за другой и отправлял в полёт.

– Сейчас, побалуюсь ещё немного и пойдём, – сказал «азиат», смеясь
и щуря без того узкие глаза.

Наигравшись вдоволь, он вышел из воды, чуть покачиваясь от усталости.

– Пошли, сухопутные, отведу вас к землянике.

Однако, едва они вошли в лес, как Урт остановился, замер и настороженно
завертел головой. Медленно втянул носом воздух, потом вдруг схватил
друзей за руки и потащил куда-то через ежевичные заросли.

– Урт, не так быстро, – взмолился Ваня. – Успеем, наедимся мы
земляники…

– Да какая там земляника!.. – с неизвестно откуда взявшейся радостной
дрожью в голосе бросил тот и прибавил ходу.

Колючие стебли царапали голые ноги водяного, но он, казалось,
совсем не замечал этого и лишь подгонял спотыкающегося домового:

– Да живее ты, брюхо рыбье!

Фома пыхтел, недовольно ворочал волосатым носом, но старался не
отставать.

– Фомушка, куда это он нас тащит? – спросил Ваня.

Тот промолчал. Когда же они пробежали ещё немного, домовой вдруг
встрепенулся, лицо его расплылось в радостно удивлённой улыбке:

– Неужто медовик? – выдохнул он, заглядывая в лицо водяному. –
Скажи, скажи, медовик?

– Понял, наконец? – засмеялся Урт.

– Кто это, медовик? Кто? А? Скажите? – Ваня с силой дёргал друзей
за руки, но те молчали и лишь довольные хохотали.

Наконец, они выбежали на большую поляну, заросшую такой высокой
травой, что Ваня с Фомой с головой скрывались в ней, а Урту она
доходила до подбородка. Поляну пересекала широкая полоса примятых
трав, как будто здесь совсем недавно прошло какое-то большое существо.
Повсюду на стеблях и цветах сверкали крупные капли золотистого
цвета, словно тут проехала дырявая тряская телега, доверху гружёная
янтарём. В воздухе стоял густой медвяный запах. Ваня тронул одну
каплю пальцем, облизал и аж зажмурился. Так ему стало вдруг хорошо
и весело. Казалось, распахнулись какие-то невидимые ворота и прямо
на мальчика хлынуло невесомое теплое небо с огромным гривастым
солнцем посередине. Всё вокруг вспыхнуло искрами, каждая травинка,
каждый лепесток стал прекрасным и величественным, как горы, какие
Ваня видел в книгах.

– Ешь, ешь, – как сквозь сон, услышал он голос Урта. – Кто этот
мёд ест, того смерть боится.

Чья-то рука взяла мальчика за запястье, потащила дальше. Ваня
пришёл в себя и снова начался бег по следу неведомого существа,
ронявшего по пути капли мёда. Бежали легко, радость переполняла
их, что-то звенело в небе и то ли от этого звона, то ли от мёда
хотелось петь, смеяться, танцевать и прыгать выше самых высоких
деревьев в лесу.

– Уже близко совсем! – крикнул Урт, подскакивая вверх, и глядя
поверх косматого ковра лесной поляны.

Ваня понял, что скоро увидит таинственного медовика и от этого
ему стало совсем хорошо. Они пробежали ещё немного и мальчик увидел,
как через луг бредёт огромная фигура цвета солнца, вся будто состоящая
из цельного куска мёда. Где-то в глубине её угадывались белёсые
полупрозрачные кости, похожие на пчелиные соты. От фигуры шло
какое-то небывалое сияние, очень яркое, но только оно не резало
глаза и не заставляло жмуриться. Друзья забежали вперёд, и Ваня
заглянул в лицо медовику. На него посмотрели несказанно добрые
глаза цвета тёмного гречишного мёда. Медовик нагнулся, на мгновение
взял ладонь мальчика в свою большущую руку и засмеялся. Ребёнок
посмотрел на свои пальцы и ему показалось, будто они угодили в
кусок янтаря и застряли там, словно древние мушки. Он засмеялся
следом и облизал один палец. Вокруг роились тучи разноцветных
бабочек, жуков, ос и пчёл, которые никого не кусали, а лишь жужжали,
звенели, трещали, так что уши закладывало. Тут же носились самые
разные птицы: ласточки, щеглы, стрижи, трясогузки. Была даже парочка
серых дятлов и одна неизвестно откуда взявшаяся сова. Где-то рядом
бегали осторожные косули, словно детёныши, играли и взбрыкивали
степенные лоси, щенками катались по траве никому сейчас не страшные
волки. Из нор вылезали слепые кроты и, крутя носами, искали пахучие
капли мёда, осторожно слизывали.

До самого вечера бродили они по лесам и полям, а когда на небо
высыпали первые звёзды, маленькие и яркие, словно глаза птенцов,
оказалось, что медовик исчез – рассеялся медвяной росой да крохотными
лужицами по травам, листьям и цветам, через которые шёл.

– Где же он? – растерянно спросил Ваня, оглядываясь по сторонам.

– Всё, пропал, – сказал Урт. – Теперь до следующего года.

– Так долго…

По дороге домой, Ваня спросил у Фомы:

– Так это, значит, и был медовик?

– Это и был, – устало и сонно кивнул тот.

– Откуда ж он такой взялся?

– От солнца.

– Как это?

– Каждый год в середине лета, в самые жаркие и светлые дни от
солнца отрывается капля и падает на землю. Но только солнце –
оно огромное и капля от него ему под стать – с быка размером.
Вот эта-то капля и ходит по лугам. Светит, мёдом кормит, радуется
всем, кто к ней приходит…

– Разве солнце – это мёд?

– Конечно.

– И его пчёлы собирают?

– Да.

– Это что ж за пчёлы такие?

– Да вот такие. Только ни мне, ни тебе их никогда не увидеть,
хотя они и летают всюду, где захотят.

Ваня ничего не понял, но расспрашивать уже не было сил: и он сам,
и домовой с водяным просто валились с ног от усталости.

Урт, слабо кивнул друзьям, что-то неразборчиво пробормотал и,
разбрызгивая ряску, плюхнулся в небольшое болотце, мимо которого
они проходили. Несколько пузырьков лопнуло на поверхности воды,
заволновался ковёр ряски и всё успокоилось. Ваня с Фомой побрели
дальше.

Когда мальчик пришёл домой, мама только всплеснула руками:

– Не может быть! Ты всё-таки пришёл. Где ж тебя носило? Горюшко
моё несказанное, математик мой ненаглядный.

Она обняла его, и Ваня, едва приникнув к её тёплым волосам, тут
же задремал.

– Чем это от тебя пахнет, таким сладким? То ли мёдом, то ли лугом.
Не пойму. Ты будто с пасеки явился, – она чуть встряхнула мальчика.
– Ванечка, да ты спишь совсем, – и увидев закрытые глаза ребёнка,
подняла его на руки, понесла в детскую. – А ну-ка, быстро в кровать,
перепелёнок.

– Там пчёлы… Пчёлы… Они солнце строят... – бормотал сквозь сон
Ваня, пока заботливые материнские руки раздевали его и укладывали
в постель. – Везде летают, мёд собирают и к солнцу относят… Сквозь
нас летают… Сквозь всё… До самого солнца…

Мама улыбалась, слушая его.

– И пока пчёлы будут носить мёд, солнце не перестанет светить…
Оно ведь не погаснет?

– К сожалению погаснет, Ванечка, только будет это нескоро. Через
миллиарды лет.

– Нет, – сказал мальчик, закрывая глаза, – пока пчёлы носят мёд,
солнце не погаснет.

Глава 8

Почему Урт зиму не любил. – Как из-под воды увидеть
чудо. – Урт завтракает. – Щекотный тритон – Как Ваня Урта перепугал.
– Вечер.

– Урт, расскажи мне что-нибудь, – попросил Ваня, когда они с водяным
сидели под большим дубом неподалёку от Ягодной Рясы.

Был полдень. Вокруг плескалось горячее летнее марево, от которого
не спасала даже лесная тень. Где-то в полях звенел жаворонок.
Устремлял свою песню к солнцу, что качалось в вышине, заливая
землю тяжкими потоками зноя.

– Да что ж тебе рассказать? Я не знаю…

– Расскажи мне про зиму.

– Я не люблю зиму. Зима потолок даёт. Запирает. Всех маленькими
делает.

– Как это? – не понял мальчик.

– Зимой вода льдом сдавлена и все мои дороги только ото дна до
льда, маленькие. Оттого я и сам маленький. А лето придёт – иди
куда хочешь. Лето – оно большое. От земли до неба. Потому я и
сам летом будто бы больше становлюсь. Понимаешь?

Ваня кивнул, чтобы не обижать водяного, но на самом деле мало
что понял.

– Летом хорошо. Жизнь. Земля к небу ластится. Всё вверх тянется,
радуется. Цветы раскрываются, птицы песни поют, птенцов выводят.
Как срок подойдёт, рыба с лягушками икру мечет. Всё живёт…

– Урт, а как рыба узнаёт, что пора икру метать? – оборвал его Ваня.

Водяной удивлённо взглянул на мальчика, потом, словно вспомнив
что-то, кивнул головой.

– А, ну да! Ты ж не знаешь.

Потом замолчал и удивлённо добавил:

– Да ты ж вообще ничего не знаешь! Когда сом – солнце проплывёт
по реке, тогда, стало быть, и икру пора метать.

– Сом – солнце? – широко открыл глаза мальчик.

– Да. Большой, с берёзу. Весь светится. А плывёт по реке, вода
ни двинется, ни шелохнётся. Красивый!..

Урт затих, вспоминая, как видел в прошлом году необыкновенную рыбу.

– Вот бы мне тоже посмотреть, – радостно и удивлённо вздохнул Ваня.

Урт внимательно поглядел на мальчика.

– Посмотреть, – повторил водяной. – Оно бы и можно, тем более,
сом со дня на день приплыть должен. Только вот увидеть его лишь
из-под воды можно, со дна реки. А ты не пескарь и не лягушка,
чтоб на дне часами сидеть.

– Так что ж, значит ничего не выйдет. Не видать мне его… – Ваня
опустил глаза, ему стало ужасно обидно, что Урт может видеть всякие
чудеса, а ему позволено только на головастиков, да пиявок смотреть.

Водяной посидел, глядя куда-то на верхушки леса и барабаня по
себе по коленкам. Встал, прошёлся по берегу реки.

– В самом деле, неужто не увидеть тебе никогда сома-солнце? За
всю жизнь ни разу не увидеть?

Урт расстроился, забегал по берегу, как ужаленный, издавая горлом
какие-то хлюпающие звуки.

– Нет, ты подумай, всем можно, а ему нет… Такое чудо, вся река
глаза вытаращит, а он в стороне останется, – говорил он сам с
собой.

Потом, его словно что-то вдруг осенило и он бросился в сторону
тростниковых зарослей, что росли неподалёку. Обратно водяной вернулся,
неся в руках несколько длинных стеблей. На ходу оборвал и выбросил
листья с метёлками.

– Вот, теперь ты его увидишь. Дышать через тростинку будешь.

Мальчик взвизгнул от радости и даже не нашёлся, что ответить.
Схватил стебель и стал в восхищении разглядывать его, словно это
было невесть какое чудо.

На следующий день рано утром Ваня явился на берег Ягодной Рясы.

– Урт! Ты где? – позвал он. – Я пришёл на сома смотреть.

Водяного нигде видно не было. Ваня прогулялся вдоль неспешной
речки. Ряса тихонечко бормотала что-то, играла «зайчиками» от
молодого солнца, ласково гладила корни лозинок, склонившихся к
воде, журчала в тростниках. Ваня огляделся и увидел, как в одном
из речных заливчиков, сплошь затянутом ряской, зелёный покров
зашевелился и из-под него выступил Урт.

– Эгей! – закричал Ваня и замахал руками. – Я здесь!

Водяной потянулся, квакнул и по-собачьи встряхнулся. Во все стороны
полетели клочья ряски. Урт медленно вышел на берег и, улыбаясь,
направился к мальчику.

– Пришёл, хорошо, – сказал он. – А я, понимаешь, только проснулся.
Ты погоди чуток. Есть хочется, сил нет. Я быстро.

Урт прыгнул с берега в реку. Вода в Ягодной Рясе чистая, и Ваня
следил за ним, пока тот не исчез в зарослях «водяного шёлка».
Вскоре водяной снова появился на берегу с двумя карасями в руках.

– Смотри, какие красавцы! – сказал он, покачивая рыбьими хвостами.
– Будешь?

Ваня испуганно отшатнулся.

– Жалко же… – сказал он.

– Отчего же? Когда я умру, меня тоже съедят. И нет тут ничего
страшного.

Он склонился над головами карасей, что-то тихо прошептал и с размаху
ударил добычу об землю. Рыбы выгнулись дугой и обмякли. Чёрные
капельки зрачков их помутнели, словно кто молока в чернила плеснул.

– Зачем ты это? – спросил Ваня.

– Я же их съесть хочу, а не мучить. Они ничего и почувствовать
не успели.

– А что ты им сказал?

– Что я их брат и очень их люблю. А потом попросил прощения.

– Ты просил прощения у рыб? – удивился Ваня. – Правда?

– Нет, не совсем правда. Но так тебе будет понятней.

После этого Урт проворно съел добычу, закусил листьями камыша,
хлопнул себя по животу и повернулся к мальчику.

– Готов?

– К чему?

– Под воду?

– Готов, – с волнением сказал Ваня.

– Хорошо. Чую, сегодня он приплывёт, сом. Пора уж. Вон жара какая
стоит.

Вскоре Урт и Ваня уже лежали на густо заросшем водорослями мягком
дне реки и смотрели на небо. Во рту у мальчика была длинная полая
тростинка, на груди лежал скользкий от тины большой круглый камень.
Одной рукой Ваня зажимал нос, чтобы не попала вода.

Поначалу мальчику было немного страшно лежать на дне, но потом
он привык и успокоился. Рядом покачивались водяные травы, сновали
мальки и жуки плавунцы. Водоросли, на которых лежал Ваня, немного
покалывали спину и он поёжился, как от щекотки.

– Не егози, не дома! – пригрозил Урт и уплыл куда-то за речной
поворот.

Маленький любопытный тритон опустился на плечо мальчика, удивлённо
посмотрел на него маленькими чёрно-золотистыми глазками. Прошёлся,
осторожно переступая мягкими холодными лапками, от одного плеча
до другого и отправился гулять по рёбрам. Ваня боялся пошевелиться,
чтобы не упал с груди камень. Но смех стал распирать его и неизвестно
чем бы всё кончилось, если бы неизвестно откуда взявшийся водяной
не схватил тритона за пятнистый хвост. Урт потёрся носом о крохотный
нос водяной ящерицы, погладил по гребню на спине и отпустил малыша.

Ваня успокоился. Прохладные струи воды перебирали его светлые
волосы, как это любила делать мама, когда Ваня долгими зимними
вечерами забирался к ней на колени, а она откладывала вязание
и начинала читать ему. В одной руке мама держала книжку, а другую
запускала в спутанные кудри сына и пальцы её бродили там осторожные
и ласковые, словно заблудившиеся в ночном саду лошади.

Понемногу на мальчика навалилась лёгкая дремота. Веки его сомкнулись,
всё утонуло в сладком покое.

Неожиданно Урт потряс его за руку. Ваня очнулся и едва не захлебнулся,
забыв, что находится на дне реки. Водяной поднял палец, мол «смотри,
сейчас начнётся!».

По воде шли волны тепла. Они накатывали одна за одной такие плотные,
что мальчику захотелось отщипнуть кусочек и зажать в кулаке. Казалось,
чьё-то огромное доброе сердце гонит это тепло из верховьев реки.
Ваня приподнял голову и стал во все глаза смотреть вверх по течению,
откуда должна была появиться чудо-рыба.

Вода в реке вдруг посветлела и из-за речного поворота появился
он, сом-солнце. Величественная тёмная рыбина, казалось, несла
на своей спине огромный костёр, который размахивал лохмотьями
пламени, разбрасывался искрами, заливал всё вокруг теплом и светом.
Ваня сладко прищурился. Захотелось смеяться и баловаться: подплыть
к исполину, уцепиться за плавник, вскарабкаться на широченную,
как луг, спину и бегать там, кувыркаться, танцевать, стуча босыми
пятками по крутым бокам, а потом съехать в воду, плюхнуться, завизжать
и снова забраться на великана. Еле шевеля плавниками и хвостом,
сом медленно скользил над очарованным мальчиком, большой, словно
пароход или баржа. Он уже почти проплыл, когда хвост его задел
тростинку, сквозь которую дышал Ваня. Тростинка вырвалась из рук
мальчика и стала стремительно всплывать. Урт ничего не заметил,
он в это время провожал глазами сияющую рыбину. Ваня заметался,
забил руками, попытался закричать, но тут в рот его хлынула вода,
небо наверху закачалось, в глазах стало стремительно темнеть и
он погрузился в омут беспамятства.

Когда мальчик пришёл в себя, он увидел склонившегося над ним бледного
Урта. Ване показалось, что глаза у того стали вдвое больше обычного.

Увидев, что веки спасённого приподнялись, Урт наклонился над ним
и ломающимся от волнения голосом прошептал:

– Живой… Что б в воду больше не ногой! Увижу – до смерти защекочу.

Высказавши это, водяной, чуть не плача, отвернулся и сел спиной
к человеку.

Ваня вспомнил что видел перед тем, как его проглотила темнота:
сияющего гиганта на фоне синего неба, ленивые движения плавников
и хвоста, за которыми угадывалась необоримая сила, всплывающую
вверх тростинку, бессильные попытки сделать вдох, гаснущее солнце.
Ему стало страшно, он перевернулся лицом вниз, уткнулся в жёсткую
осоку и заплакал, вздрагивая плечами и тихонько подвывая. Он вдруг
понял, что ещё немного и с ним случилось бы что-то такое, о чём
страшно не только думать, но даже и догадываться. Как будто бы
кто-то принёс ему большой мешок с подарками и когда радостный
мальчик подошёл ближе, его схватили и попытались запихать в чёрную
душащую темноту, открывшуюся в жерле мешка.

Детские слёзы скоро кончаются. Устав плакать, Ваня повернулся
к реке и, продолжая временами всхлипывать, стал смотреть на весело
журчащую воду.

– Как же ты тростинку не удержал? – усталым от пережитого испуга
голосом спросил Урт.

– Её сом хвостом задел, – ответил мальчик, вытирая мокрые глаза.

Водяной вздохнул, сорвал стебелёк медуницы, стал есть цветы.

– Пока ты в реке, ты в опасности. Ты ведь не лягушка и не рыба.
Вода только и ждёт, пока ты зазеваешься, – Урт хлестнул травинкой
по речной глади. – Я чуть с ума не сошёл от страха. Думал, ты
совсем захлебнулся, – покачал он головой, помолчал. – Привязался
я к тебе…

Клонилось к закату румяное летнее солнце. Высохли мокрые Ванины
ресницы. Пропали радужки перед глазами. Сошла краснота с растёртых
век.

Вечерело. Трещали в прибрежной траве кузнечики, журчала тихая
речка Ягодная Ряса, закручивала крохотные водовороты. Куковала
в лесу прокуда-кукушка. Весело плескала красными от заката брызгами
весёлая рыбья мелочь. Откуда-то вылезли первые комары и завели
тоненькими голосками свои песенки.

Пляшем, попляшем,
Бьём крыльями, ищем
Тёплое, живое.
Не спутаем, не ошибёмся. 

Ниже склонились к воде лозинки.

– А сом-то какой красивый, а? Солнце на спине вёз… Век бы смотрел,
– ни к кому не обращаясь сказал Урт.

– Я бы тоже, – откликнулся мальчик.

Друзья помолчали. Им обоим вдруг стало очень хорошо оттого, что
они вместе увидели такую красоту.

– Ладно, иди домой. Вечер. Пора тебе. Фоме – привет. Завтра приходи,
– сказал водяной, махнул на прощание рукой и погрузился в покрытый
ряской мелкий речной затон, на который уже ложились густые вечерние
тени.

Продолжение следует.