Проза

Прежде всего, спасибо Сергею Летову.
В своем тексте в «ТОПОСе»
«Попытка “Человеческого голоса”. Холотропное дыхание. Плач в условиях современности. SOUNДРАМА “Красная Нитка”: плач; Сергей Летов (14/10/03)» он лаконично написал (имея в виду литературную основу спектакля «Красной ниткой»): «Язык... на грани нехудожественно-документального».
Чем, надо сказать, меня сильно уел.
Тут же захотелось оправдываться и опровергать (а это всегда дело дурацкое).
В результате я сообразил, что «Красной ниткой» надо просто попробовать опубликовать.
С этим текстом произошла странная вещь: за двадцать лет, прошедших со времени написания (1983 г.), он не устарел.
С одной стороны, вроде бы, хорошо: некая прочность внутреннего сцепления, независимость от контекста времени, конъюнктуры, моды и т. д.
С другой стороны — чудовищно. Потому что все осталось, как было. По крайней мере, в деревне...
Напоследок специальная просьба к читателю — попробуйте не бросать чтение сразу после первых страниц. Потом поймете, почему.
Вот, собственно, и всё.

А. Железцов

Елене Николаевне Разумовской

ЕРЕМЕЕВ

Глаза — пленка слез и гноя, с проступающим потолком, углом шкафа,
обоями в синий цветочек — значит, дома, хорошо, в глотке не то
валенок, не то мочало — сглотнуть, не сглатывается,
сглотнуть и — бледной одинокой ногой — медленно, в пустоту, к
ледяному паркету, в затылке ржавый колун — сейчас башка
развалится, вот сейчас, тише, медленное молитвенное воспарение и
расцветающая во рту похмельная декадентская орхидея:
розово-портвейные лепестки, приветствующие срам воскресенья в
воскресенье, в воскресенье... Ладно. Во-первых — поссать.

КОЗЛОВ

БУМ — БУМ — БУМ

Чуваки а чуваки Леха слышь Вовчик а чуваки...

БУМ — БУМ — ОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО — БУМ — БУМ

Попухли разборка будет бутылки окурки параша и чуваков нет где
чуваки-то попухли...

ОТКРЫВАЙТЕ!

Койки сдвинуты эта перевернута бутылки чего бы вчера-то параша где
чуваки одному попухать...

ОТКРЫВАТЬ, НЕ ПРИДУРИВАТЬСЯ!)

Нет никого никого меня тоже вообще никого пустая комната тихо никого...

Я ЖЕ ВИЖУ КЛЮЧ В ДВЕРИ — ОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО — БУМ —БУМ — БУМ!

ЕРЕМЕЕВ

По стеночке, шаркая тапками, мимо зинаидиной рухляди, мимо
соловьевского холодильника, мимо кухонной двери — Здравствуйте,
Зинаида Семеновна! — молчание, рот — куриной жопкой, взгляд —
вбок, плевать на тебя, на дуру! По стеночке. Шаркающей
кавалерийской походкой...

И с порога — запах... Ну да: весь унитаз, пол и даже стена, в нее-то
и упирался вчера и впихивал в рот слюнявые пальцы, чтоб
вышло это все, вывернулось, хоть куда-нибудь. Вышло. Владельца
дожидается.

«Душа певца, согласно излитая, разрешена от всех своих скорбей»...

На весь сортир. Большая душа.

Зинаиде праздник: «Вы знаете, Любовь Петровна, я ничего, конечно, не
хочу сказать, но Игорь ваш... Представляете — захожу утром
в туалет...»

Где ж тряпка-то? Задубела, не гнется даже... И с чего оно розовое
такое? От вермута? Путя три бутылки припер — расходились уже,
циклик этот уже зачёл, зря, художественной ценности не
представляет, хотя прямо не сказал никто — и так понятно, только
и интереса что циклик-то Светке, это все врубились, про
Светку все знали уже — Ленка ездила с ней ездила на аборт этот
самый, а тут циклик — интересно ведь, а циклик — тоже аборт,
литературная разновидность... Пол и унитаз — более-менее,
еще стенка... И мамуля припрется, обязательно просто
припрется, после Зинаидиного звонка. Здесь не застанет — в школу
пойдет. Засядет в учительской и будет бабье это обаять...
Стойкая вещь блевотина. Ну вот — краска слазит. А надо немного.
Чтоб женился на Светке, чтоб родили мы им внука... Надо с
мылом. И тряпку сполоснуть. А для этого надо, чтобы их
неслучившийся внучок вошел обратно в Светку, а в меня — блевота вот
эта...

ДА, СЕЙЧАС!

СЕИЧАС, Я ЖЕ СКАЗАЛ... ОРАТЬ-ТО ЗАЧЕМ?

КОЗЛОВ

А ЧЕГО? ЧЕГО, Я СПАЛ... ОТКУДА Я ЗНАЮ?.. Спокойно, не возникать..
.Спал, не слышал... Придурочек такой...

С ЧЕГО НАМ ПИТЬ-ТО? ДА НЕТУ ТАМ НИЧЕГО... Ищи-ищи, шестерка хренова.
На потолке еще...Ишь, разобрало! Лиловый прямо...Кто ж тебе
бутылки в комнате оставлять будет?..

НУ НОСКИ...А ЧТО.НЕЛЬЗЯ?

Сам ты как свинья... Фингал-то вон он — на ноябрьские вломили... Мало еще.

А Я НЕ ЗНАЮ

НЕ ЗНАЮ Я,КТО ЭТО ВАМ ТАКУЮ ЕРУНДУ СКАЗАЛ!

МАЛО ЛИ КТО ИГРАЕТ? ПРИ ЧЕМ ТУТ ГИТАРА-ТО?! ГИТАРА-ТО ТУТ...

ЕРЕМЕЕВ

Дома...Куда она денется — дома...Телефон отключила... Зайди-зайди.
Цветочков еще по дороге купи. «Как живете, как животик?..»
Холодно. Вроде у Семенова сегодня собираются. Два с мелочью.
«Молдавское». А где? Дома нельзя. В подъезде где-нибудь?
Холодно. Двигаться. Куда-нибудь. Хоть куда...

Хитрая все-таки штучка. Будто придушили. Тихо-тихо. Постепенно.
Мальчики-девочки, посиделки, перепечатки, треп, негодования,
озарения, кухня под утро, газ — фиолетовым цветком, последние
бычки в пепельнице, неважно, все неважно, свет, капли из
крана и тот же все разговор: несмолкающий, бессонный,
бестелесный, морды эти — бледные, родные: мы, наши, вместе — и
кажется, что вот-вот... А что? Да ничего — желтые ботинки! Элегии
пиши! Так. «ПЕРЕРЫВ: 14-00 — 15-00» Провались!!!

КОЗЛОВ

С-сука! Пузырь вонючий! Ну что ему гитара-то?! Убил бы...И эти суки
— сами свалили, а Козел — попухай... И не отдаст ведь. У
него в комнате гитар этих — штуки четыре. И не отдает.
Воспитатель... Чуваков хоть найти — вместе ж были. К Томке — она
Леху клеит, может знает. Коридор-то...Как неделю не убирали.
Это им ничего. Им, главное дело, чтоб тихо, на гитарах чтоб не
играли!

СВОИ,ОТКРЫВАЙ!

Ватрушка прямо...Буфера — на одну ложись, другой накрывайся. И чего
Лехе неймется?..

ПРИВЕТ. ЛЕХА ГДЕ?

Конечно, откуда тебе знать...А он с Луизкой небось свалил. А Луизка городская...

ОСТАЛОСЬ ЧТО-НИБУДЬ?

«Агдам». Путёво.

А ведь трахал ее Леха. Точно. На кухне. Точно. У него как раз и ключ
есть. А сейчас с Луизкой. Томка-то ни на фиг ему...А она:
день рожденья, хуе-мое...Их как трахнет кто в первый раз, так
они как котята слепые — не соображают... Суки. Бабье сучье!

ТОМКА...ТЫ ЧЕГО? ЧЕГО ТЫ...

Всё им в Питер, от маток подальше... А может и жениться. А чего?
Комнату дадут. В малосемейке. Нормально... Хер он женится! Ему
гулять да гулять еще...Сто лет ему это не надо. Никому
вообще это не надо...Ей самой-то не надо, прёт просто из них,
буфера эти прут и вообще всё — как на Леху глядела — щеки
красные, хоть прикуривай и светилась вся и зуб передний — как у
зайца, а не надо это никому, никому это в жопу не надо!..
ПЛЮНЬ, ТОМКА...ПЛЮНЬ...ЧЕГО ТЫ...СЕЙЧАС ЕЩЕ ВОЗЬМЕМ...

ЕРЕМЕЕВ

Двигаться. Холодно. Светкин двор, занесли черти...

Этот двор, двор со всей пустотой и светом — называют белая ночь — и
зря — горний был свет, где душа, не совсем был — вполовину,
его совсем нельзя — сердце не выдержит и так-то болело — у
обоих; и сирень — дышать от запаха нельзя, только целоваться
— горло сдавливает, и не вздохнуть, не войти, не вздохнуть,
не войти, не вздохнуть, не войти, не вздохнуть...

Ладно. Давай отсюда. Вали! Шаркающей кавалерийской походкой...

ЕРЕМЕЕВ — КОЗЛОВ

...При шаркающей кавалерийской погодке за шаркающей кавалерийской
молодкой страшно не могу я так страшно собраться воскресенье
сегодня завтра понедельник уроки завтра понедельник

Суки все падлы усрутся за копейки свои всего-то сорок семь копеек
вот здесь встану может пацанчик или тетка всего-то сорок семь
вот идет мужик ведь а ссыт-то...

— СЛЫШЬ!

По стеночке...

— СЛЫШЬ, ПОСТОЙ!

Мне мимо нет меня

— СЛЫШЬ, ТЕБЕ ГОВОРЮ!

Ублюдок рука в кармане ко мне не отвяжется рука в кармане ко мне не
отвяжется рука в кармане ко мне...

А я жил тихо. Тогда я жил тихо. Ходил в должность, читал книжки,
гулял с собакой и ковырялся с этой прозой, которая то
разбухала, то съеживалась, но никак не могла вобрать в себя запах —
запах смерти — непередаваемый, сладковатый, который вдруг
начинаешь слышать от живых еще людей, и вот он уже буквально во
всем: от утренней газеты до ночного чая...

Ищешь для него какие-нибудь причины, резоны и основания, что-то даже
находишь — политическое или, там, метафизическое — а он
переходит в постоянную неистребимую вонь, и тогда ты — Чур
меня, рукописи не горят! — спихиваешь его на придуманных тобою
двоих:

Еремеева.

И Козлова.

Подробно проживаешь их похмельное пробуждение, облепливаешь
детальками и словечками их зыбкую пустотность, ловишь какую-то
структуру — с замедлениями, повторами, перекличками — и гонишь,
гонишь обоих в подворотню двадцать третьего дома — соседнего
дома, где гуляешь с собакой, ишешь причины и резоны, а потом
заходишь как-то к Елене Николаевне — пожаловаться на жизнь
и мироздание...

Да, так получилось, что захожу я как-то к Елене Николаевне, и вдруг
выясняю, что мне можно и даже нужно поехать в маленькую
фольклорную экспедицию. Во-первых, я хоть что-то в этом понимаю,
во-вторых, пригожусь там, как мужчина суровый и бородатый,
а в-третьих — это уж я сам прикинул — попробую писать на
ходу. Может и поможет.

В экспедиции этой должны мы брать кроме песенного материала еще и
этнографию — похоронный обряд.

Я уж и вопросы себе переписал. Буду у бабулек спрашивать: «А что,
бабуля, в регионе в вашем ноги покойнику красной ниткой
связывают?»

И бабули будут отвечать.

«А ниткой этой бородавки потом выводят?»

И бабули будут отвечать

И ответы их будут иметь некоторое научное значение, тем более, что у
меня и бородавка есть — на коленке. Так что еду.

С магнитофоном, блокнотом, кассетами, переходниками, валенками,
носками, штанами, свитерами и так далее в рюкзаке, и
неотступными Козловым и Еремеевым в голове

Еремеев почти прошел подворотню, за помойными баками уже свет, двор,
детские голоса, еще шагов семь...

А Козлов почти догнал его, поскользнулся, но успел ухватить за рукав
куртки, и тот начинает поворачивать голову...

Нет, еду, еду, еду!

Продолжение следует.