Литературная критика

Черновики Нобелевских лекций

Андрей Иванов

Что такое новейшая русская литература? По большей части — игры
высоколобых мертвецов. Именно так! Безжизненная эквилибристика
ума. Жонглирование словами и смыслами. Натужное мифологизирование
и кувыркание в пустоте.

Иногда возникает ощущение, что современные писатели даже не подозревают
о том, что кто-то будет читать их творения, и этому кому-то должно
быть интересно. Читатель платит им той же монетой. То, что называют
литературой, расходится смехотворными тиражами. А мемуары ничем
не примечательных личностей становятся бестселлерами. Причины
этого вовсе не в снижении читательских запросов. Наоборот, я считаю,
что современный читатель требователен как никогда. Чего он требует?
Того же, что и раньше. Он требует ПРАВДЫ!

Вековые традиции воспитали в нас убеждение, что роман, повесть
или стихотворение — это придуманные герои, действующие придуманным
образом, в придуманных ситуациях. Соответственно, предполагается,
что чем изощреннее это придумывание, тем лучше и интереснее произведение.
Воистину, ум — великий комбинатор. Но все мы знаем, чем заканчивают
великие комбинаторы.

То, что происходит сегодня с молодой литературой, вчера произошло
с другими частями некогда авангардной культуры. Культурное банкротство.
Полный отрыв от жизни. Уход в бессмысленные игры. Игры для самих
себя. Искусство для самого себя не нуждается в зрителе или читателе.
Вполне закономерно, что оно и не имеет читателей, и не обладает
способностью читателя привлечь.

Жизнь — это полная противоположность игре. Потому что игра всегда
ограничена правилами, а в жизни не существует никаких правил.

Я утверждаю, что только жизнь может быть интересной. Только реальность
обладает силой удерживать наше внимание бесконечно долго. И задача
художника, писателя, поэта — найти и проявить эту силу. И результат
может быть только один — способность произведения захватывать,
привлекать и удерживать внимание людей. Если произведение не увлекательно
— оно было создано зря.

Увлекательность же принципиально не может основываться на мысли,
рассудке, интеллекте. Увлекательность — это всегда резонанс чувства,
ощущения, впечатления, в который попадают, а вернее, в котором
совпадают автор и читатель.

Чувства всегда просты. И то, что мы чувствуем — всегда реально.
Единственно важная цель для художника — добиться простоты и точности
выражения чувства. В этом и заключается та правда, которую ищет
читатель. Все остальное — ненужная мишура.

Владимир Лорченков

Дамы и господа!

Коль скоро я читаю вам эту речь, значит, я стал лауреатом премии
«Дебют» и, значит, написал все это не напрасно. И потому в первую
очередь я хочу сказать спасибо жюри, устроителям премии и поблагодарить
своих коллег по шорт-листу.

Я не знаю, изменится ли что-то в моей жизни после получения премии.
Предполагаю, что нет. Более того, осмелюсь предположить, что в
жизни писателя ничего не меняется после получения любой премии,
даже Нобелевской. Я — творец, только когда я пишу. И значит, я
равен Богу, только когда я пишу. Это — высшая премия. Еще одна
высшая премия — слово, бросившее вызов времени и победившее его.
«Сага о Нибелунгах» и «Легенда об Уленшпигеле», написанные несколько
столетий назад и которые я читаю сегодня — вот высшая премия,
которой удостоен безымянный средневековый автор и скромный бельгийский
журналист и писатель Шарль де Костер. Я хотел бы уподобиться им
и готов за существование какой-нибудь своей книги в веках заплатить
чем угодно, пусть даже ценой своего имени, как заплатил автор
«Нибелунгов».

А теперь — с небес на землю. Мы с вами, плохо ли это, хорошо ли,
живем в разных странах — и это факт. Но, уходя, Россия оставила
Молдавии свой великий язык. На нем-то я, молдавский писатель,
и пишу свои книги. Это не русская литература. Это молдавская литература
— она о Молдавии, она вскормлена плотью Молдавии, вспоена ее замечательным
вином. Это моя Молдавия в слове — моя книга. И написать ее такой,
какая она есть, пусть не идеальной, но живой, я смог благодаря
вашему, и моему, и, стало быть,— нашему языку. Он — замечательный
подарок. Спасибо.

Адриана Самаркандова

Быть писателем это не призвание. Это диагноз. И я бы не сказала
— что особенно приятный. Эта напасть заставляет вскакивать среди
ночи и, натыкаясь на мебель, нестись к компьютеру, ты пьешь трижды
разбавленный холодный чай, а за окном дребезжит рассвет и слышно,
как поехали первые троллейбусы, глаза болят от усталости, ноет
все тело, но в груди сидит это: «написала... хорошо...».

Моя жизнь складывается так, что я всегда стою перед выбором —
жить нормально или писать. Все началось на даче у знакомых, когда
мне было 9 лет. Мне тогда в течении одного дня попались два материала
— о древне-индейской казни , где жертву поедают муравьи, и цветная
середина из «Огонька», где приводились шокирующие «комиксы» о
лагерной жизни Евфросинии Кресновской. Эти два факта потрясли
меня так сильно, что безумно захотелось изменить реальность. Я
тут же поняла как.

Начались мои многочасовые сидения за письменным столом, вырывание
листов из тетрадей и полное отрешение от реальности. Родители
уже тогда начали ругаться, а одноклассники — надсмехаться и крутить
пальцем у виска. Но мне ТАМ было определенно лучше и интереснее,
я создавала свои миры, проваливалась в них, имела по 10 троек
в году, практически ничего не читала (« как же, какой из тебя
выйдет писатель, если ты ничего не читаешь!»)

В 1996 году я выиграла стипендию в престижную британскую школу.
Там было так скучно и так сложно, что писать не получалось и пришлось
учиться, от чего я выиграла еще одну стипендию в эту же школу.
И потом моя жизнь как-то сама, без моего активного участия в ней
— несла куда-то в сторону университетских курсов по экономике
и финансам, вернувшись домой, я тут же устроилась работать в пафосную
иностранную компанию, потом в еще одну, с еще большими перспективами,
и, наконец, в мультинациональный концерн с миллиардными оборотами,
на должность помощника главы представительства. Но меня почему-то
больше волновали те особенные настроения созданные тихой заводью,
клонящимися ивами, водомерками и каким-то языческим духом позднего
лета — какое часто видишь на Билибинских репродукциях. Меня тянуло
за город, и, увидев повисшую над изгородью мошкару, кремовое небо,
далекие очертания тополей и водокачки — очень хотелось как-то
запечатлеть это, не на фотографии, а шире, глубже, нарисовать
все это в глазах моих героев. Мир строгих деловых костюмов, ланчей,
конференций, трансферов и инвойсов тяготил все больше.

Мне было всего 19 лет, когда я узнала, что беременна. Боже мой!
С какой радостью я писала заявление «прошу уволить по собственному
желанию»! И этот период оказался весьма плодотворным — я написала
4 романа, повесть и несколько рассказов. Потом родился Санька,
я садилась перед компьютером, кормила его грудью и снова писала.

Что касается моих предпочтений в литературе, то осмелюсь заявить,
что плохой литературы нет. Я читала все — от классики до Виана
с Сорокиным, и любая вещь неизбежно имела свой резонанс. В роддоме
я умудрилась прочесть практически все книги Дашковой, Марининой
и все то, что в высокоинтеллигентных кругах принято считать «примитивным
чтивом» — и не нашла в них ничего плохого.

Долгое время моим любимым автором был Владимир Набоков. Я прочитала
«Лолиту» в 14 лет (а в общей сложности перечитала книгу, в том
числе и по-английски — раз 20, если не больше) и тогда же начала
писать «Гепарда и Львенка». Над этим романом я работала в общей
сложности 8 лет, но никогда не ожидала, что эта вещь пройдет в
финал такого конкурса как «Дебют», хотя бы потому, что до сих
пор не осмелилась показать ее кому-либо из родственников в связи
с весьма откровенным содержанием, а узнав, что «жюри в этом году
весьма консервативно», совершенно не имела каких-либо надежд на
победу.

Спешу заверить, что все события — вымышлены, хотя некоторые персонажи
продолжают жить в одном из Крымских городов и ни о чем не догадываются.
Моего мужа зовут Саша, я безумно его люблю, и он старше меня на
20 лет, поэтому имя героя, после многочисленных изменений, утвердилось,
в конце концов само собой, принеся с собой некоторый особенный
колорит в этот роман. Изначально «Гепард и Львенок» задумывался
как моя тихая месть — ужасно хотелось эпатажа, а родители у меня
и впрямь были очень строгими, мы отдыхали на море, а меня никуда
не отпускали. Некоторые прокалывают язык — а я вот написала этот
роман.

Сейчас работаю над новым произведением, с рабочим названием «Игры
с Гепардом». Я думаю, что это будет нечто похожее, но совсем не
продолжение. Этой весной я закончила очень тяжелый и серьезный
роман о проблемах абортов и пост-абортного синдрома и сейчас очень
хочется чего-то романтичного, светлого и безрассудного.

Николай Епихин

Лев Толстой в трактате «Что такое искусство?» говорит о трех составляющих
произведения. Это глубина содержания, простота формы и искренность
говорящего.

И что же сегодня? Литература вышла на рынок, стала зависеть от
денег. И в результате содержание литературы стало поверхностным,
неглубоким, воспеваться стали любовь к деньгам, физической силе,
похоти и т. д.

Изменилась и форма. Так как автору нечего сказать по существу,
так как содержания в его текстах по сути нет, он начинает усложнять
форму, раздувать ее, выдавая за содержание.

А что же искренность? И ее нет. Как может быть искренним человек,
который пишет для того, чтобы заработать деньги, главное для которого
— это достаток, благополучие. Писатель, будучи сам в достатке,
воспевает чувства тоски, похоти, пресыщенности.

Настоящая литература никогда не была узнаванием, как бы человеку
лучше поесть и поспать, удовлетворить инстинкты. Литература не
воспевала чувства вражды, не воспевала пороки. Литература не подменяла
духовный, нравственный путь человека на любовь к деньгам, роскоши,
наживе.

Человек ищет и находит в их трудах ответы на те вопросы, которые
перед ним ставит жизнь, его душа. Литература была средством объединения,
сплочения людей, отразителем всего хорошего, что есть в человеке.

Литературе также свойственно искать Бога, как рыбе плавать в воде,
а птице летать. И это не только ее свойство, но обязанность, долг,
не следовать которому, считаю,— преступление.

Человека легко назвать слабым, трусливым, мелочным, меркантильным,
прагматичным, бездушным, недалёким, и тогда он собьется с цели,
не будет понимать, где хорошо и где плохо, будет несчастлив, озлобится
и может быть действительно станет плохим человеком. Гораздо труднее
оценить человека по достоинству, увидеть в нем положительные качества,
которые сразу не бросаются в глаза. Ведь так можно возродить даже
плохого, потерянного человека, который забыл о том, что существует
добродетель, честность и справедливость.

За 12 лет после перестройки мы изменились. Многие говорят: повзрослели,
увидели жизнь, стало веселей, больше пива, водки, можно травить
похабные анекдоты, каждый день напиваться и т. д. «Надменное и
поганое сие есть рассуждение их»,— сказал Достоевский устами одного
из своих героев.

Мы стали ужасно мелочными, меркантильными, у нас появилось желание
показать свое превосходство, обострилось чувство соперничества
и вражды.

Взгляните на ребенка. Он смотрит на мир широко открытыми глазами,
он откровенен и не пытается ничего скрыть. Он не строит неопределенных
гримас и не станет выдавать желаемое за действительное. Ребенок
не таит злобу и не лицемерит, он открыт Богу и весь мир находится
у его ног, потому что ребенок всегда — истинный интеллигент. И
я считаю, что литературе нужно учится у детей. Быть, как ребенок,
открытой, искренней, доброй и правдивой.

Андрей Коротеев

Я благодарен жюри премии «Дебют», людям, прочитавшим и оценившим
мой текст. Премия «Дебют» — штука хорошая, имеет большой вес,
о ней знают даже в моем селе. Для меня премия «Дебют» — это установление
высокой планки, ниже, которой я не в праве (перед собой) опускаться.
Это огромный стимул развиваться и дальше.

Я рад тому, что стал финалистом премии. Но больше всех этому рады
мои родители. Для них это значительный повод гордиться мной и
быть более уверенными во мне.

17 лет я прожил в селе, не выезжая дальше областного города. Потом
начались мои странствия. Не в прямом смысле, конечно. Я стал искать
себя, создавать свой мир. До сих пор я ищу. В селе я теперь гость,
в городе пришлый человек. Именно об этом мой рассказ, о пришлых
людях.

Этот рассказ — маленькая часть целого цикла. Герои моих рассказов
живут в одном небольшом вымышленном селе, судьбы их разные. Объединяет
их то, что они гости и пришлые, а потому находятся в постоянных
поисках какой-то основы своей жизни. Я-то отделался сравнительно
легко: основа моих «скитаний» — творчество, а им приходиться не
сладко. Думаю, в моей маленькой Йокнапатофе будет интересно моим
читателям. Ведь если говорить совсем пафосно — все мы люди пришлые.

О нашем поколении.

Сейчас наше поколение преданных литературе — в очень непростой
ситуации. Нет, не в смысле того, что не о чем писать, все уже
давно написано и проч. (На мой взгляд, эти причитания — знак писательского
страха перед чистым листом бумаги). Я хочу сказать, что жизнь
молодых писателей наполнена соблазнами. Сейчас происходит удивительная
вещь — все больше востребованы люди, которые чувствуют язык, разбираются
в литературе. Если в начале 90-х ты знал английский язык, перед
тобой открывались большие возможности. Сейчас же идет охота на
людей, знающих русский язык, умеющих писать и ясно излагать мысли.
Молодые люди с литературными способностями — нарасхват в рекламных
агентствах, популярных журналах и на телевидении. Им предлагаются
большие деньги и как следствие — благополучная жизнь. Именно по
этой причине с дистанции сходит много талантливых, творческих
людей. С другой стороны, в литературе остаются настоящие фанатики,
для которых литература — это жизнь. Ведь настоящая литература
— это не только блестяще сделанные тексты, но, главное, мир писателя,
построенный в муках, а порой и в страданиях.

Как бы то ни было, литература не умирает и не умрет. Для меня
утверждения о смерти литературы — пустые разговоры. По-моему,
все просто — надо писать изо дня в день, и никаких мрачных мыслей
о литературе не возникнет.

Моим соратникам. Оптимистическое.

Хочу рассказать об ужасе, который однажды меня охватил. Лет в
14 я перечитал все статьи и высказывания о писательском труде.
И у Трифонова я нашел статью, наставление молодым писателям. В
конце статьи я прочитал — пишите, пишите больше — дальше легче
будет. Я обрадовался и подумал — здорово, вот буду писать много,
и тогда станет мне хорошо и легко. Я и писал и пишу, но «муки
творчества» не проходят. Я даже обиделся на Трифонова — обнадежил
понапрасну. Недавно случайно открыл эту статью и перечитал заключительные
слова Трифонова — пишите, пишите больше — дальше легче НЕ будет.
Оказывается, тогда я прочитал невнимательно. Наверное, то, что
я хотел тогда прочитать, то и прочитал. У меня все похолодело
— неужели так будет всегда... Но потом я подумал, что как бы ни
было трудно, а удовольствие от писательства не сравнить ни с чем!
Так что давайте будем писать и создавать настоящую Литературу!

Юлия Стениловская

Самое интересное в моем поколении (и, кстати, в литературе, которую
оно делает) — как раз то, что его судьбу еще трудно представить.
Как середина фильма: сюжет вроде бы уже ясен, но чем все это закончится
— непонятно. Это интересно. Это интересно наблюдать. Это интересно
жить.

Каждое новое поколение — всегда самое разное. Более разными, чем
мы, будут только те, кто будет жить после. Это тоже интересно.

А что до частностей... Даже если не присматриваться, заметно —
темп жизни убыстряется, уплотняется. Помимо ощущения насыщенности,
полноты, это порождает, как ни странно,— пустоту. Вспоминается
Ницше: «В своем развитии я часто перескакиваю через 3 ступени.
Этого не прощает мне ни одна ступень». Ни от чего так не устаешь,
как от пустоты.

Вот, наверное, и все, что я могу сказать о том, каким я вижу свое
поколение — поколение усталых детей. Всего я видеть не могу. Главного
видеть не умею. Иногда приходится придумывать себе поколение.
Не таким, каким оно могло бы быть, не таким, каким я хочу его
видеть. Таким, каким я умею, могу его придумать.

Что до современной русской литературы: все предпочтения — это,
конечно же, дело вкуса. У современной русской литературы бывает
странный привкус. Например, привкус супов быстрого приготовления.
Или привкус плохо состряпанного экзотического блюда. Но бывает
и ничего. Меню в любом случае лучше составлять самому. Пусть даже
с опасностью получить несварение. Еще можно готовить самому. Как
у Борхеса в «Утопии усталого человека» — каждый развивает тот
вид искусства, в котором нуждается.

Если получается плохо — то, по крайней мере, некого винить, кроме
себя. В любом случае это лучше, чем сидеть и пить.

Мне нравится современная литература, мое поколение, литература,
которую оно делает. Мне нравится мое творчество. Все это — лучшее
из того, что было, есть и будет. Потому что, кроме этого, у меня
ничего нет.

Анастасия Чеховская

Добрый день, дамы и господа!

Так странно стоять на этом месте, дышать через раз, стараясь выглядеть
как можно более невозмутимо. Бесполезно! Никто из нас, 21-го финалиста,
не может быть невозмутимым в этот день.

Для многих, как и для меня, эта речь, будь она озвучена или нет
— первая настоящая речь перед первой в своей жизни Публикой. И
многие как и я, готовили свою речь несколько дней: морщили лоб
и долго думали, подбирая нужные слова.

Сначала я сочинила что-то очень умное: про судьбу и проблемы поколения,
про литературу в целом и частности. Мое поколение, написала я,
похоже на пирог, к каждому слою которого нужна своя начинка. Одним
годятся мир домохозяйки, которая от придури своей изображает мисс
Марпл, другие подают себя исключительно в оформлении Ницше и Борхеса,
третьи давно уплыли мозгами в реальность Толкиена и в паспорте
у них написано хоббит.

Написав ту речь, я поняла, что изрекать умные мысли перед людьми,
которые во сто крат мудрее меня и более сведущи во всяких жизненных
вопросах, просто смешно. Ведь я не претендую на рецепт идеальной
приправы для этого гипотетического пирога.

Мои школьные преподаватели — еще старой закалки — говорили, что
настоящее произведение должно ставить проблемы поколения, отражать
актуальные вопросы эпохи, воспитывать молодежь. Их герои, счастливые
советские герои-полубоги — давно канули в лету. А писатели выдают
на-гора все новые и новые характеры, превращая что-то более или
менее новое в мощный поток хорошо отлаженной попсы. Клише никуда
не исчезли, их просто стало больше.

И может быть, одному интереснее читать про жизнь насекомых, а
другому просто про красивую жизнь. Но с каждым может приключиться
такое, что однажды надоест читать одни и те же похождения домохозяек,
одни и те же подвиги братков, а голова распухнет от эстетствующей
зауми. Возможно, тогда захочется взять и прочесть книжку про себя.
Узнать в герое свои черты, свою судьбу, свои роковые или счастливые
случайности. И после этого смотреть на свою жизнь под другим углом,
ощущая себя кем-то иным, а не только разумным животным, которое
сонно переползает из одного дня в другой.

За шесть лет работы в газете я насмотрелась на разных людей. Разных,
но самых что ни на есть обыкновенных. Но от того не менее интересно
нырять в чужую экзистенцию, находя в чужой участи свои причины
и следствия, свои роковые и счастливые случайности. Наблюдать,
как человек выстраивает свою судьбу, как судьба выстраивает своего
человека.

Тогда быт, раздвинутый до пределов вселенной, перестанет быть
просто бытом. А маленькие человечки просто маленькими человечками.
И возможно, я не выражу проблем эпохи, не воспитаю молодежь в
каком-нибудь оптимистическом духе. Но я буду одной из тех, кто
скажет, что жизнь это не всегда то, чем она кажется.

Да, у каждого времени свои песни. И мы, молодые, дергаем свои
акынские струны, чтоб не только слиться с каким-то общим шумовым
фоном. Но если получиться, то побыть, хоть немножечко, хоть ненадолго,
солистами. Чтобы помнили, чтобы слышали, чтобы прочитав, не сморщили
нос и не сказали: «Фи!». И чтобы даже преподаватели старой закалки
нашли в нас что-то доброе, умное и, по возможности, вечное.

Большое спасибо.

Анастасия Афанасьева

Поэзия учит ходить.

Всё начинается с любви к слову. Слово — высшая частица. Оно целостно,
но — изменяемо, как само по себе, так и как часть огромного организма
— языка.

Язык — сверхсущество, меняющее свою форму под действием времени
и предъявляемых им требований. Язык — больше, чем зеркало, язык
— живая тень культуры, жизни вообще. Объект изменяет свое положение
— тень вторит ему, движется вслед. Однако, это единственная тень,
способная опередить объект. А великие поэты — Бродский, Мандельштам,
Цветаева умели угадывать направление движения тени до того, как
она трогалась с места.

Поэт — слушатель множества голосов внутри огромной системы языка.
Любовь к языку — второй шаг. Способность слушать, чувствовать
многоголосье языка настоящего или же будущего времени, способность
— после — на зрелом этапе творчества — вычленить из этого гула
что-то своё, неповторимое, новое, облечь в форму — и отдать эту
форму (а по сути — себя) языку, жизни, читателю — и есть, в моем
понимании, кредо человека, именующего себя поэтом.

Третий шаг — любовь и внимание к жизни, которые, однако, невозможны
для писателя, поэта без любви к языку. В контакте поэт-читатель
поэзия — экстраверт, но открывается она только в диалоге один
на один. Поэзия — эгоистична, ибо не желает ни с кем делить себя,
требуя полной отдачи. Поэзия — одиночество по сути, а одиночество
есть индивидуальность, не-толпа, независимость мышления, вышкаленность
и красота эмоций — таково одиночество творческого диалога, который
порождает прекрасные с точки зрения эстетики вещи. Поэзия учит
— дух ли, сердце ли — ходить, оставляя при этом
выбор направления движения, не указывая, куда идти — просто награждает
человека такой способностью. Это — высшая свобода, продукт взаимной
любви человека и стиха. Четвертый шаг — бесстыдство, не-жалость
к себе. Намерение поразить чужое сердце, говоря
о таком своём, которое общее, или делая такое своё, частное, казалось
бы, ни с кем не разделимое,— общим. Пятый и главный шаг — индивидуальное,
инновационное поэтическое высказывание.

Кажется, что пройдя этот — условный — путь, можно сказать, что
всё получилось. Мы, в большинстве своем,— я говорю об авторах
своего поколения — делаем сейчас только первые шаги.

Современная русская литература переживает период своего расцвета,
еще с начала 90-х годов, что обусловлено, очевидно, как внутрилитературными,
так и социальными причинами. Наиболее молодое поколение авторов
формируется на плодородной почве, которую создавали для него его
предшественники, вытаскивая «на белый свет» запрещенную в советское
время неподцензурную литературу. Таким образом, перед глазами
автора молодого изначально разложены все карты — начиная от Ломоносова,
очертившего силлаботонику, и заканчивая Фанайловой, Анашевичем,
Воденниковым, Лавут, Горалик, Павловой — список имен современников
слишком длинный, чтобы упомянуть всех, кого я неизмеримо уважаю
и люблю, как поэтов. Кроме того, сравнительно недавно — в сравнении
со сроком существования силлаботоники, начала вырисовываться новая
система — интонационно-фразового стихосложения, что само по себе
интересно с формальной точки зрения и дает возможность
именно нынешнему молодому автору развивать традиции этой относительно
новой системы. Сеть обусловливает легкий доступ к литературной
информации во всем ее многообразии. В разное время я, к примеру,
смогла поднять архивы всех лежащих в сети выпусков Ариона, НЛО,
Вавилона, Октября и Textonly. Единственно значимыми фактами становятся
время (современность), и язык этого времени. Всё это в значительной
мере обусловливает сложность обретения своего контекста, сложность
поиска своего пути, но также — быстрый творческий рост, который
был выделен, кстати, Дмитрием Кузьминым, как характерная черта
молодого поколения.

Разнообразие литературы, поэтических языков отражает разнообразие
современной жизни, культурной ситуации. У каждого из нас сейчас
— слишком своя реальность, видимо, в большей
мере, чем у наших предшественников. Это, думается мне, одна из
причин, по которой у авторов молодого поколения — не так много
общих черт, их сложно классифицировать. Может наблюдаться общая
стилистика у отдельно взятой группы авторов, но в полной мере
эта группа общей ситуации в молодой литературе отразить не может,
являясь лишь частью целого. И это, кажется мне прекрасным, ибо
— как-никак — а функция выполняется — новое время в новом творчестве
отражается во всем своем многообразии.

Целью, мишенью стиха является человек, индивидуум, личность. А
общество, как известно, совокупность отдельно взятых людей, так
— кто знает — может быть, кто-то из нас, кто будет на это способен,
сможет сделать наше существование — чуть-чуть — лучше, запуская
чье-то сердце, помогая стоять на ногах чьему-то духу.

В заключение хотелось бы поблагодарить людей, без которых я, как
человек частный, сейчас была бы вовсе не я, а кто-то другой. Это
Алексей Петров и Геннадий Каневский, которые терпеливо на протяжении
этого года вычитывали каждый написанный мною стих; Станислав Львовский,
который очень помог своим вниманием ко мне и к моим текстам; Ксения
Маренникова, Аня Коломиец, Татьяна Мосеева и многие другие, которые
как-то помогали в творчестве и в частной жизни — однако последние
два понятия так часто тождественны, что не представляется возможным
их разделять.

Марианна Гейде

То, что я скажу, может показаться и поверхностным, и чрезмерно
общим, но, к сожалению, сам жанр краткого публичного выступления
предполагает эти недостатки.

Всякий род творческой деятельности предполагает акт самовыражения,
самореализации, но литературное творчество парадоксальным образом
совмещает в себе этот акт с совершенно ему противоположным — актом
самоотчуждения, метафорически, а иногда и неметафорически представляющим
собой своего рода самоубийство. Дело в том, что всякая деятельность
человека — художественная, техническая, производственная — предполагает
отчуждение продукта, получаемого в результате. И всякий продукт
кроме формообразующего акта человеческой воли имеет нечто в качестве
материи — даже если речь идёт о музыке или математике, в основе
которых лежит чистое время. Но для литературного творчества материей
является язык, то есть та стихия, которую Мартин Хайдеггер назвал
«домом бытия», в которой только и раскрывается человек в своей
человеческой сущности. Поэтому за любым состоявшимся литературном
текстом всегда прозревается трагический конфликт между языком
и автором, осмелившимся сделать его чуждым по отношению к себе
самому, и этот конфликт, в сущности, является главной формообразующей
компонентой, обеспечивающей целостность текста. Литература — или
её наиболее радикальная часть — может объявлять о смерти того
или иного жанра, о смерти автора, говорить о невозможности высказывания
от первого лица или, напротив, утверждать необходимость такого
высказывания, она может идти по пути механической фиксации языковых
изменений или, напротив, развивать усложнённые повествовательные
конструкции, но главное своё противоречие — невозможность и необходимость
сделать язык из среды обитания объектом своей деятельности — она
никогда не будет в силах решить. И, опять-таки, парадоксально,
однако именно по этой причине любой человек, одержимый созданием
текстов — а присутствие такой одержимости я считаю необходимым,
хотя, разумеется, и не достаточным условием литературной деятельности
— любой такой человек должен осознавать свой долг разрешить эту
задачу по-своему, именно в индивидуальности этого волевого усилия
заключается возможность самореализации в литературном творчестве.
И в бесконечной аппроксимации к разрешению этого конфликта, возможно,
заключается сама суть динамики литературного процесса.

Илья Кригер

Здравствуйте. Попробую изложить свое кредо.

Я не стремлюсь к тому, чтобы меня поняли вполне. Стихи вообще
нельзя понять вполне, их можно только попытаться объяснить. Составить
список прочитанного автором, снабдить комментарием.

Мир беспорядочно усеян упорядоченными формами. Он многогранен,
многослоен. Литература похожа на детский конструктор или кассу
букв, цифр, слогов. Это конструирование бытия из букв, слов, фраз.
Из них можно сложить «Илиаду» — как Гомер. Или «Аду» — как Набоков.
Или «Ад» — у Данте.

Материалом для стихотворения может стать что угодно: цитата, случайно
подслушанная фраза, сновидение, мысль, выхваченная наугад из потока
сознания. Сознание автора похоже на фильтр, сито восприятия, отсеивающее
из окружающего и внутреннего мира детали для стихотворения. Все
имеет смысл. Наверное, не стоит ограничивать себя, присваивая
словам фиксированные значения.

Я не вижу необходимости в рифмах. Они отражают стремление к гармонии,
которой недостает миру. В двадцатом веке мир неузнаваемо изменился,
и теперь мы ничего не знаем о нем. Техника стихосложения тоже
изменилась: свободные формы стиха (верлибр, версет и другие) потеснили
традиционные. В Европе и Америке свободный стих стал общепризнанным.
В России, к сожалению, он до сих пор редок.

Говорят, что нерифмованная поэзия элитарна. Но нельзя упрекать
ее в недоступности: автор предоставляет каждому читателю свободу
домыслить, вообразить, интерпретировать. Он делится видением мира,
не навязывая свою точку зрения. Читатель становится соавтором.
Рифмованные стихи, на мой взгляд, авторитарны.

Рильке мечтал о романе размером со страницу. Теперь вообразите
стихотворение из одного-единственного слова: «тишина», «гора»,
«сияние». Целый океан смыслов и полная автономия читателя! Такой
стих — аналог «Черного квадрата» в живописи, разложение на элементарные
частицы, обнажение структуры, максимальное упрощение, позволяющее
достичь глубины.

Хочу поблагодарить жюри и оргкомитет премии «Дебют» за оказанную
мне честь, за предоставленную возможность участвовать в конкурсе.

Спасибо за внимание.

Елена Шерстобоева

Уважаемые члены жюри, организаторы премии, дамы и господа!

Мне бы хотелось обратить ваше внимание на проблему, которая сейчас
очень актуальна, очевидна, однако литературные критики предпочитают
отмалчиваться по этому поводу.

Несколько десятилетий назад постмодернисты провозгласили смерть
автора в литературе. Сейчас как никогда остро стоит вопрос о его
воскрешении. Особенно это касается молодой современной поэзии.

«Человеческое, слишком человеческое» — это то, без чего невозможна
литература вообще. Очевидно, что поэзия — это одна большая история,
которая бесконечно рассказывается каждый раз по-разному.

Сейчас, когда открываешь журнал и читаешь стихи нескольких молодых
авторов, зачастую складывается впечатление, что все они написаны
одним человеком. Бесцветным. Человеком без свойств.

Сегодняшняя поэзия — это царство теней. Она становится скучной,
безликой, невыразительной. Да, порой хорошо сделанной. Музыка
стиха течет, но течет однообразно, как вода из под крана. Пресная
и невкусная.

Главная соль в поэзии — в эмоциональном порыве. Молодые авторы
забывают об этом, увлекаются формальностями, оставляют читателям
только завораживающие метафоры, наборы спонтанных образов. Поэты
прячутся в собственных строчках, кутаются в них, аккуратничают,
боясь обнажиться и выставить себя таким, каков ты есть.

Сегодня все чаще молодые авторы выбирают столь привлекательную
и столь опасную форму верлибра. Порой в таких стихах трудно отличить
подлинный поэтический талант от фальшивого, стихотворные драгоценности
от подделок. Пруст очень точно заметил, что «тирания рифмы заставляет
хороших поэтов достигать совершенства». Верлибр, с одной стороны,
дает поэтическую свободу, с другой сторны, он ее же и отнимает,
заставляя автора жить по собственным законам. Все чаще авторы
превращают верлибр в филологические изыскания. Только там, где,
кроме поэтических находок, читатель находит (извините за тавтологию)
автора, свободный стих становится по-настоящему свободным.

Это, к сожалению, большая редкость.

Вот я открываю стихи автора N. Но его самого в них нет. Автор
отсутствует. Он словно вышел покурить. Я стою на пороге. Я жду
N. Я хочу знать, что с ним произошло. Я хочу увидеть мир его глазами.

Сегодня молодые поэты исповедуют культ рацио, превращая поэзию
в филологию. Между тем Пушкин говорил, что поэзия должна быть
глуповата. Отсутствие эмоций, «высоких температур» и спонтанностей
— одна из причин того, что в сегодняшней молодой поэзии нет личностей.

Возможно также, отсутствие индивидуальности связано с тенденцией
к массовости. Но без субъективного искусство недостижимо. В поэзии
Пушкина мы ценим Пушкина, в поэзии Пастернака — Пастернака, и
т. д.

Чтобы не быть голословной, в качестве примера современного самодостаточного
поэта, приведу Бориса Рыжего. Конечно, во многом его поэзия —
это миф о нем самом. Но надо уметь так жить в соответствии с придуманными
себе правилами.

Мне не нравятся сегодняшние безликие пейзажи, мне нравятся сегодняшние
автопортреты. Пейзаж тогда взаправдашний, когда он становится
автопортретом. Сегодняшняя поэзия — это «там где нас нет». Это
одна большая поэма без героя.

В заключении хотелось бы от себя поблагодарить уважаемых членов
жюри, организаторов премии, номинантов и вообще всех, кому небезразлична
судьба литературы. Поблагодарить, прежде всего, за то, что участие
в «дебюте» дает не только повод для дальнейшего творческого роста,
но и возможность в очередной раз серьезно задуматься о положении
дел в современной молодой поэзии.

Спасибо за внимание.