Литературная критика

• Продолжение.
• Начало.

V

В надписи под бюстом В. Шекспира в стрэтфордской церкви он
сравнивается по гению с Сократом. И в этом можно видеть еще одно
свидетельство того, что были все-таки люди, понимавшие смысл
творчества и жизни В. Шекспира.

На знакомство В. Шекспира с Сократом указывает уже реплика Башки в
пьесе «Бесплодные усилия любви» (V, 2), в которой В. Шекспир
полемизирует с Сократом: «...we know what we know — мы
знаем, что мы знаем». В пьесе же «Венецианский купец» на свое
знакомство с учением Сократа В. Шекспир уже в самых первых
строках указывает ясно и открыто:

And such a want-wit sadness makes of me, 
That I have much ado to know myself.
Печалюсь я недостаточностью своего ума, из-за которой
Я испытываю большие затруднения в познании самого себя.

Ну как тут не вспомнить Абу-ль-Фараджа: «Глупец не испытывает
огорчения от скудости своего ума».

Конечно, люди, читавшие только отдельные произведения В. Шекспира,
могут и не согласиться с тем, что переведенные слова имеют
именно такой смысл. Но если не забывать завета Х. Холланда, то
можно убедиться, что все творчество В. Шекспира посвящено
именно решению задачи, условия которой были выбиты на
фронтоне храма в Дельфах: «Познай самого себя».

На это указывает вопиющий, вызывающий анахронизм, допущенный В.
Шекспиром в «Зимней сказке», в которой подтверждение
невиновности Гермионы приходит от оракула из Дельф. На это имеется
прямое указание в «Мере за меру», в ответе Эскала на вопрос о
склонностях герцога: «Самая главная — это стремление познать
самого себя» (III, 2, перевод М. Зенкевича). На это указывают
слова Вулси в «Генрихе VIII», которыми В. Шекспир подвел
итог своей жизни:

Так счастлив...никогда я не был.
Теперь себя познал я...

(III, 2, перевод Б. Томашевского)

Но никто не заметил и не понял этого даже не потому, что никто не
читал и не понял Х. Холланда. Главное здесь заключается в том,
что никто из читателей на деле не интересовался, не
занимался задачей, решению которой были посвящены жизнь и
творчество В. Шекспира. Недаром В. Шекспир указывал в «Троиле и
Крессиде» (II, 2):

Цена зависит не от частной воли, 
Но столько же от качества самого
Предмета, сколько и от людей, ценящих его.

То есть, возвращаясь к содержанию третьей главы, к моменту написания
«Гамлета» В. Шекспир знал и видел, что задачу познания
самих себя уже многие века никто перед собой не ставил. И,
естественно, у В. Шекспира не было никаких оснований полагать,
что в ближайшие века эта задача еще кого-нибудь заинтересует.
Что, кстати, последние века и показали. Поэтому он мог с
полным основанием написать, что он единственный человек,
решивший задачу познания самого себя не только за многие века
после ее постановки, но и на многие века вперед. Но он также
считал, что время решения этой задачи уже пришло, что решение
ее всегда своевременно. Поэтому он и написал в «Антонии и
Клеопатре»: «Любое время годно для решения назревших дел...»

Кстати, положение В. Шекспира о цене очень высоко ценил один
выдающийся экономист и большой почитатель В. Шекспира, к сожалению,
не занимавшийся задачей, которую В. Шекспир считал самой
важной для всех людей. Поэтому В. Шекспир прямо сказал об этом
в «Макбете» (IV, 2) с несвойственной ему откровенностью:
«But cruel are the times, when we are traitors, and do not
know ourselves.— Но ужасны времена, когда мы предатели, и не
знаем самих себя».

Уяснив для себя это обстоятельство, В. Шекспир приступил к решению
этой задачи, начав с того, чего никто, в том числе Сократ, не
делал ни до него, ни после него. В произведениях В.
Шекспира пословицы и поговорки представлены в количестве,
достаточном для того, чтобы не сомневаться в его знании и понимании
одной из важнейших из них: «То, что дурак делает в конце,
умный делает в начале». Аналогичная русская пословица не менее
хлестка: «Когда в хвосте начало, то в голове мочало».

Без сомнения, В. Шекспир знал, что решение любой задачи необходимо
начинать с уяснения ее условий. Недаром он в «Двенадцатой
ночи» повторил за Сенекой: «...потому что когда не знаешь, куда
идти, то заходишь всего дальше» (II, 4, перевод
А.Кронеберга). А в «Мере за меру» (IV, 2) он особо подчеркнул: «...all
difficulties are but easy when they are known.— ...все
трудности становятся легкими, когда они поняты». Но В. Шекспиру
было очень важно, чтобы такое его понимание зафиксировалось в
памяти читателей, и поэтому он во второй части «Генриха IV»
не жалеет слов для его обозначения:

Задумав строить, 
Исследовать сперва мы станем почву, 
Потом начертим план; когда ж готов
Рисунок дома — вычислить должны, 
Во сколько обойдется нам постройка, 
Но коль превысит смета наши средства, 
Что сделаем? Начертим план жилища
Размеров меньших иль затею бросим.
Тем более в таком великом деле, 
Когда хотим разрушить государство
И возвести другое, мы должны
Исследовать и почву и чертеж, 
Избрать фундамент прочный, расспросить
Строителей — знать средства наши, можно ль
Врага нам перевесить, а не то
Сильны мы будем только на бумаге, 
Владея именами, не людьми;
И мы подобны будем человеку, 
Который план строения начертит, 
Но, увидав, что не хватает средств, 
Оставит недостроенное зданье —
Нагой скелет — на произвол дождей
И на расправу яростной зиме

(I, 3, перевод Е. Бируковой)

Наверное, В. Шекспир не случайно выбрал пример именно со стройкой.
Ведь, действительно, всю свою жизнь человек строит: свой дом,
свое общество, свои отношения с людьми, с природой и
многие, многие другие отношения. И всегда, прежде чем «строить»,
надо вдумываться в условия стоящих перед нами задач. А думать
— значит связывать «до» и «после», прошлое и будущее. Как
объяснял свои действия Перикл в одноименной драме (I, 2):
«...bethought me what was past, what might succeed.—
...продумал, что произошло, что воспоследует».

И здесь можно вернуться к сонету 59. Скорее всего, В. Шекспир твердо
уверился в том, что никто до него на деле не решал задачу
познания самого себя, именно потому, что нигде не нашел даже
признаков попыток уяснения условий этой задачи, а нашел
только «слова, слова, слова». Кроме того, он убедился в том, о
чем, повторяя Гомера, написал в «Троиле и Крессиде» (III, 3):

Никто не разу не был почитаем
Сам по себе; нас чтут лишь за дары
Слепого случая...

Как зародилось у В. Шекспира понимание условий решаемой им задачи,
видно уже из слов Бассанио в пьесе «Венецианский купец» (V,
1):

...клянусь тебе твоими
Прекрасными глазами, где себя
Я вижу сам...

Положение, содержащееся в словах Бассанио, получает развитие во
второй части «Генриха IV» (II, 3) в словах Леди Перси о своем
сыне:

Был зеркалом наш Гарри, 
В которое смотрелась молодежь...

И, наконец, окончательно, мысль В. Шекспира выкристаллизовалась в
слова Марка Брута в «Юлии Цезаре»:

...ведь себя мы можем видеть
Лишь в отражении, в других предметах.

(I, 2, перевод М. Зенкевича)

Нашла эта мысль свое отражение и в «Гамлете» в диалоге Гамлета с
Озриком. Но наиболее определенно В. Шекспир выразил ее в
«Троиле и Крессиде» (III, 3) в диалоге Улисса и Ахилла:

Улисс. Чудак один мне пишет, 
Что человек, владеющий дарами
Душевными иль внешними, не может
Познать своих сокровищ до тех пор, 
Пока в других они не отразились....

Ахилл. Это
Естественно..................
Ведь лишь по отраженью наших взоров
Во взорах тех, кого мы созерцаем, 
Мы познаем себя. Понятно все!

Результат своих размышлений В. Шекспир представил широкой
общественности во второй сцене пятого акта трагедии «Гамлет».
Естественно, это представление отличается не только
изобретательностью, но и особенной изящностью. Самым интересным здесь
является то, что трудности в восприятии мысли В. Шекспира возникли
не у его соотечественников, а у его переводчиков. Поскольку
главная мысль В. Шекспира, ради выражения которой,
собственно, и написан-то «Гамлет», содержится в диалоге Гамлета с
недотепой Озриком, соотечественники В. Шекспира и пролетают ее
с лихостью марсовых «Дракона». Переводчики же по роду своей
деятельности подходят к тексту более внимательно и потому
не могли не споткнуться на следующих словах Гамлета: «I dare
not confess that, lest I should compare with him in
excellence, but to know a man well, were to know himself».

В книге ¹⁰ В. И. Пешкова, предложившего свой вариант перевода трагедии
«Гамлет», в комментарии к этим словам Гамлета вставшие перед
русскими переводчиками трудности показаны достаточно четко:

«Я не так самонадеян сравниваться с ним в отличиях; но ведь, чтобы
узнать человека поглубже, нужно познавать его I dare not
confess that, lest I should compare with him in excellence; but,
to know a man well, were to know himself
(выделено В. И. Пешковым —Авт.) Сложное место. АК (В. И. Пешковым
приняты следующие сокращения имен переводчиков «Гамлета»: АК
— А. И. Кронеберг, КР — в.кн. Константан Романов, Л — М. Л.
Лозинский, АР — А. Д. Радлова, М — М. М. Морозов, БП — Б. П.
Пастернак — Авт.) Этим знанием я не могу похвастаться,
чтобы не равнять себя с ним, так как знать совершенно другого—
значит знать самого себя КР Не дерзаю в этом признаться; ибо
хорошо знать другого все равно, что знать самого себя Л Я не
решаюсь в этом сознаться, чтобы мне не пришлось притязать
на равное с ним совершенство; знать кого-нибудь вполне — это
было бы знать самого себя АР Этого бы я не посмел признать,
боясь сравнения с ним в высоком искусстве. Чтобы знать
человека хорошо, надо знать самого себя М Я не смею этого
утверждать, чтобы не сравнивать самого себя с его совершенством.
Ведь чтобы знать хорошо другого, нужно прежде знать самого
себя БП Не смею судить, чтобы не быть вынужденным с ним
меряться. Хотя, вообще говоря, себя вполне узнаешь только из
сравнения с другими По смыслу такой перевод, восходящий к
высказываниям античных мудрецов (Познай самого себя), вполне
приемлем, но вообще-то не обязателен».

Для понимания сути вставшей перед переводчиками трудности,
иллюстрируемой приведенным отрывком из книги В.И.Пешкова, в котором
все знаки, пробелы и т.п. полностью соответствуют оригиналу,
надо вспомнить одно ставшее крылатым выражение В. Шекспира:
«Краткость — душа ума». Всю же душу своего ума В. Шекспир
вложил не только в несколько слов «...to know a man well, were
to know himself», но и в одно из них — «himself», поскольку
именно оно является ключом к пониманию смысла всех этих
слов.

Переводчики, заметно, каким-то образом чувствовали связь этих
шекспировских слов со словами «Познай самого себя». Но их смущало
именно слово «himself» . Например, в приводившихся выше
словах Эскала из пьесы «Мера за меру» такой сложности нет. На
вопрос о склонностях герцога он по-английски отвечает так:
«One that, above all other strifes, contended especially to
know himself». Эти слова с полным на то основанием и с чистой
совестью можно так и перевести: «Самая главная — познать
самого себя». Смысл понятен: его (герцога) самая главная
склонность — понять (его) самого себя». То есть Эскал как-бы
отвечает так, как на этот вопрос ответил бы сам герцог.

Но в «Гамлете» Гамлет говорит не за Лаэрта, не пересказывает Лаэрта.
Гамлет от своего лица говорит о Лаэрте. Он говорит о том,
как можно познать его — Лаэрта. И он говорит о том, что нужно
познать, чтобы можно было познать его — Лаэрта. Поэтому
любой добросовестный переводчик должен понимать, что в этом
контексте слово «himself» нельзя переводить просто словами
«самого себя». Вместе с тем, любой здравомыслящий переводчик
должен понимать, что знать кого-нибудь вполне, совершенно знать
некого человека вовсе не означает вполне, совершенно знать
его — Лаэрта.

Так вот. Чтобы стать англичанестее англичан и переводчестее всех
переводчиков «Гамлета», надо понять одну простую вещь. Когда
Гамлет говорит «a man», он имеет в виду не «какого-то
человека», а только и именно «человека в общем». То есть, Гамлет
употребляет здесь слово «a man» в том смысле , в каком его
употреблял сам Гамлет в отношении своего покойного отца, в каком
Антоний употреблял это слово в отношении Марка Брута. В том
смысле, в каком его употребил Генрих VI в одноименной драме
(Часть 3, III, 1), говоря о себе : «I...a man at least, for
less I should not be.— Я...в крайней мере — человек, и
меньшим я быть не могу». В том смысле, в каком в «Буре» (I, 2)
его употребил Фердинанд, отметая притворные подозрения
Просперо: «No, as I am a man.— Нет, ведь я — человек». А если
знать, что в общем есть человек, то знать можно не только его,
Лаэрта, но и себя самого и многих, многих других людей. Таким
образом, главное назначение слова «himself» состоит в том,
чтобы указать на общий смысл слова «a man».

Полезно увидеть, что и в данном случае В. Шекспир снова применяет
прием, использованный им в комедии «Двенадцатая ночь», когда
он значением слова «кокни» поясняет значение слов
«великовозрастный пентюх». А еще перед этим в конце первого акта он
смыслом слова «вывихнуто» поясняет смысл слова «время».

Но никто, в том числе англичане, и мысли не допускали о таком смысле
этих слов Гамлета именно потому, что они не поняли смысла
слов Гамлета в конце первого акта, и никакого особого смысла
не искали ни в этой трагедии, ни в других произведениях В.
Шекспира, тем более в сонетах. А между тем сонет 91 много мог
бы дать для понимания слов Гамлета о Лаэрте:

Кто титулом гордится, кто умом, 
Кто кошельком, кто силой кулаков, 
Кто модной вышивкой — новейшим злом, 
Кто соколом, конем, кто сворой псов.

Пускай в пылу слепого увлеченья
Нам говорят, что выше всех оно.
Я порознь им не придаю значенья, 
Поскольку все соединил в одно.

Две последние строки второй строфы этого фрагмента сонета В.
Шекспиром написаны так:

But these particulars are not my measure;
All these I better in one general best.

Поэтому их точный перевод, с учетом смысла выделенных автором этой
книги слов, должен быть примерно таким:

Я ж частностям не придаю значенья;
Понятье общее ценю одно.

Надо осознать и прочувствовать, что в последней строке В. Шекспир
говорит об общем понятии, что есть человек, которое В. Шекспир
знает. Зна-ет!

В. Шекспира вообще невозможно понять, если не понять, что он был
диалектик. Он на деле понимал то, о чем намного позже сказал И.
Кант: «Разум есть способность видеть связь общего с
частным». В. Шекспир неоднократно подчеркивал свое понимание этой
связи, высшим проявлением которого и является его закон связи
времен. Показал он это понимание и в «Гамлете» (I, 4),
написав, что общее («general») мнение о датчанах может быть
искажено, если оно будет основываться только на явлении частном
(«particular») — их обычае напиваться на пирушках.

На необходимость видеть связь общего с частным он указал и в
«Макбете» в отповеди Макбета на слова первого убийцы:

Государь, мы — люди.

Макбет

Да, вы по списку числитесь людьми,—
Как гончих, шавок, мосек, полукровок, 
Борзых, легавых и волчков, всех скопом, 
Зовут собаками. Но роспись цен
Их делит на проворных, смирных, умных, 
Сторожевых, охотничьих, по свойствам, 
Которыми богатая природа
Их наделила, так что есть у каждой
Свой чин, хоть в общем списке между ними
Различья нет; вот так же и с людьми.

(III, 1, перевод М. Лозинского)

Словами «Свой чин» М.Лозинский перевел слова В. Шекспира «Particular
addition». И при всей кажущейся безобидности,
несущественности частного случая опускания точного перевода слова
«particular — частность», уже такой случай вносит свою лепту в
непонимание общего характера творчества В. Шекспира. А ведь
именно опираясь на такое понимание, надо подходить к переводу
произведений В. Шекспира.

Открытие В. Шекспира можно проиллюстрировать словами А. де
Сент-Экзюпери в «Военном летчике»: «О человеке нельзя сказать ничего
существенного, если пытаться определить его только
свойствами людей». А значение этого открытия лучше всего раскрывают
слова Д.Дидро из комментария «Салон 1767 года»: «Но что есть
я? Что такое человек?... Животное... Да, несомненно; но
собака тоже животное; волк — тоже. А человек — не волк, не
собака...Как же возможно иметь точное представление о добре и
зле, о красоте и уродстве, о хорошем, об истинном и ложном, не
имея предварительного представления о самом человеке?... Но
если невозможно определить понятие «человек», все
потеряно...» Между прочим, В. Шекспир тоже написал в «Буре» (IV, 1):
«...all, all lost, quite lost...— все, все потеряно,
совершенно потеряно». И совершенно очевидно (поэтому переводчики и
корнают эти слова), что выражаемая этими словами буря эмоций
не могла подняться в душе В. Шекспира только из-за одного
неподдающегося исправлению Калибана.

Нет средств показать, как многие люди были всего в нескольких шагах
от возможности сделать открытие, подобное открытию В.
Шекспира. Можно, например, предположить, что контуры его были
видны уже Антисфену, написавшему в сочинении «Геракл»: «Лишь
познав возвышенное, ты поймешь человеческую сущность. Познав же
лишь земное, ты будешь бродить вслепую, как дикие звери».
Почти все, что сказал В. Шекспир, сказал А.Блок: «Для России
существенно важно, чтобы каждый осознал себя человеческой
личностью в абсолютном (то есть в общем — Авт.) ее
значении...» Много ли надо было пройти Блоку до шекспировского
понимания после его слов в статье с интересным названием «Много шума
из ничего»: «Когда мы смотрим, как другие представляют, чем
жив человек, мы как будто смотрим на самих себя в зеркало;
оттого каждый из нас может лучше присмотреться к себе
самому, увидать, что есть в душе у него черного и грешного и что
есть светлого и радостного». И уж совсем сантиметры до
шекспировского обобщения осталось Блоку пройти после выдвинутого
им положения: «Во всех нас очень много настоящего и лишь одна
капля будущего». Эти же сантиметры осталось пройти
Г.Брандесу после выделенных жирным шрифтом его слов в цитате,
посвященной «Генриху IV». На ступеньку не поднялся до уровня В.
Шекспира Г.Лихтенберг, сказавший: «Человек, живущий в трех
мирах — в прошедшем, настоящем и будущем — может быть
несчастным, если один из этих миров ничего не стоит». Но самый
поразительный пример появился ровно через четыре века после
«Гамлета» в статье В.Триодина: «Прошлое, будущее, настоящее — все
переплетено в человеке. Переплетение времен». ¹¹

За четыре века до В.Триодина В. Шекспир говорил об этом в последней
сцене драмы «Ричард II»: «So is it in the music of men's
lives.— То же есть в музыке человеческих жизней». А что есть в
музыке, В. Шекспир написал в сонете 8, который все
переводчики начинают словами: «Ты — музыка...» Кстати, король Ричард
употребил в этой сцене еще и такие слова: «...time is
broke...» Это к тому, что у В. Шекспира ничего не проходило
бесследно.

Таким образом, человек суть материализованная истина
взаимосвязанного сосуществования элементов прошлого, настоящего и будущего
в каждом миге бытия. Как замечательно сказал А. Фет:

Хоть не вечен человек, 
То, что вечно, человечно.

Очень жаль, но всего одной строки не хватило Г.Державину в
стихотворении «Бог», чтобы встать вровень с В. Шекспиром. Ведь он уже
сказал в нем: «Я — связь миров повсюду сущих...» Осталось
только сказать: Я — связь времен. Или еще точнее: Я есмь
истина.

Человек — это точнейший и ярчайший пример связи времен, потому что
только он способен связывать времена, в которых он не жил, с
временами, в которые он не будет жить. «Ибо человек,—
говорил Ж.П.Сартр,— существо, которое устремлено к будущему и
сознает, что оно проецирует себя в будущее».

Но самое главное, материализованной истиной является именно
абсолютно каждый без исключения человек. «Нет различий между людьми»
— провозгласил («proclaim») В. Шекспир в «Генрихе VIII» (I,
1), естественно, устами герцога Букингема. В жизни каждого
человека есть элементы будущего уже только потому, что жизнь
каждого человека, какой бы она не была, будет примером,
уроком для следующих людей. Просто одни люди об этом думают, а
другие нет. И каждый человек, в котором светится сознание,
является материализованной истиной, потому что сознание — это
высшая форма связи. Просто людям надо понять, что есть
сознание.

Все это В. Шекспир открыл, потому что понял то, о чем А.Блок только
догадывался: в основе всех мыслей и действий всех людей
лежит не что иное, как их представление о том, что есть человек.
Писал же сам А.Блок: « Догматизм, как утверждение некоторых
истин, всегда потребен в виде основания (ибо надо же
исходить из какого-нибудь основания)». Отмеченная В. Шекспиром в
«Кориолане» (II, 3) «разномастность умов, разлетающихся по
разным направлениям», и определяется разномастностью
представлений людей о том, что есть человек. Как справедливо заметил
Лаэрт: «Враг есть и там, где никого вокруг». И нет для
человека врага большего и худшего, чем его ошибочное
представление о самом себе. Потому что, опять же, «добром не кончишь,
если начал худо». Естественно, все это имел в виду и человек,
слова которого –»Познай самого себя»– были выбиты на
фронтоне храма в Дельфах.

Четвертую сцену пятого акта пьесы «Цымбелин» заключают слова
тюремщика: «Unless a man would marry a gallows, and beget young
gibbets, I never saw one so prone. Yet, on my conscience, there
are verier knaves desire to live, for all he be a Roman:
and there be some of them too that die against their wills; so
should I, if I were one. I would we were all of one
mind, and one mind good; O, therewere desolation of
gaolers and gallowses! I speak against my present profit; but my
wish hath a prefermeny in't».

Неизвестно, насколько распространены произведения других
переводчиков этой пьесы. Но если читатели в основном читают перевод
П.Мелковой, то эти слова В. Шекспира они воспринимают так:
«Даже тот, кто желал бы жениться на виселице и народить малюток,
не стал бы так стремиться к своей нареченной, как этот
парень. Хоть он и римлянин, но, скажу по чести, на свете есть
немало негодяев похуже его, которые цепляются за жизнь; тем не
менее, многим из них приходится умирать. Во всяком случае,
я бы так поступил, будь я на его месте. Хотел бы я,
чтобы по этому вопросу все мы держались одного мнения, притом
мнения хорошего. Тогда худо пришлось бы только виселице
и тюремщикам! Я говорю против своей выгоды, но желание мое,
если осуществится, всем принесет счастье».

Ну как тут не вспомнить слова В. Шекспира из пьесы «Много шума из ничего»:

О, на что только не решаются люди! На что только они не дерзают!
Чего только они не делают каждодневно, сами не зная, что они
делают!
(IV, 1 перевод Т.
Щепкиной-Куперник)

Естественно, П.Мелкова и мысли не допускала, что выделенными в ее
переводе словами она полностью искажает не только построение
шекспировской фразы, но сам потаенный смысл выделенных
шекспировских слов. Точнее, своим переводом она лишила потаенного
и глубокого смысла выделенные шекспировские слова.
Соответственно, никто из читателей не счел нужным задуматься о том,
зачем выделенные в оригинале слова сказаны В. Шекспиром.
Впрочем, как всегда, каждый вопрос о непонимания В. Шекспира в
первую очередь относится к тем, кто читает его произведения
на его родном языке.

А на этом языке В. Шекспир высказал свое желание, чтобы все люди
придерживались в основе одного понимания, что в общем есть
человек, и чтобы это понимание было истинным. Вспомните сонет
26.

О необходимости выработки такого единого понимания намекается уже в
диалоге двух влюбленных в пьесе «Два веронца» (V, 4):

Julia. ...It is the lesser blot, modesty finds, 
Women to change their shapes, then men their minds.

Proteus. Then men their minds! 'tis true. O heaven, were man
But constant, he were perfect! That one error
Fills him with faults; makes him run through all th' sins;
Inconstancy falls off ere it begins.

Уму непостижимо, какими «чувствами, умом и пониманием гениального»
надо обладать, чтобы не увидеть ничего ненормального в том,
что мужчина Протей настолько близко к сердцу принимает жалобу
женщины на «непостоянность» мужчин. На самом же деле грубый
и простой смысл этого диалога состоит в следующем. Джулия
говорит, что менее позорно женщине стать проституткой, чем
мужчинам менять их мнения. А потому Протей ей отвечает, уже
имея в виду людей в общем:

Чем людям их мнения! Как верно. О небеса, если бы люди
Были тверды (в их мнениях), они были бы совершенны! Но одна эта ошибка
Наполняет их множеством дефектов; заставляет их ударяться
во многие безумства;
Нетвердость делает их судами без руля и без ветрил.

А это ведь так очевидно, что даже тот, кто считает всех людей
дерьмом, как минимум, себя самого считает чем-то иным.

Самое замечательное здесь заключается в том, что как бы люди не
открещивались на словах от всяческих «философий», общих понятий
и прочей «философской мути», на деле основу всех их мыслей и
действий составляет все-таки, каким бы оно не было, именно
общее представление о том, что есть человек, от которого они
и пытаются, как заправские философы, идти к частному в
своих действиях. Поэтому, естественно, когда люди обычно
отталкиваются от скользкой и шаткой основы, они и выписывают потом
на своем пути самые замысловатые пируэты. Таким образом,
каждый человек на деле философ, и чтобы узнать, кто какой на
деле философ, достаточно спросить человека, что, по его
мнению, есть человек. А потом нужно спросить его, устраивают ли
его самого выводы, которые вытекают из этого его мнения.

Окончание следует.

¹⁰ «Шекспир. Гамлет: В поисках подлинника». Перевод, подготовка текста
оригинала, комментарии и вводная статья И. В. Пешкова.— М.:
«Лабиринт», 2003.

¹¹ Газета «Санкт-Петербургские ведомости» 14.11.2003. «История о
российском историке». На правах рекламы.