Литературная критика

• Продолжение.
• Продолжение.
• Начало.

VI

В произведениях В. Шекспира напрямую упоминаются только Гораций,
Аристотель и Г. Спенсер. Иногда прямо видно, что В. Шекспир
повторяет именно их мысли. Иногда отчетливо видно, что В.
Шекспир в своих произведениях приводит мысли других авторов, хотя
и не называет их имен. Часто можно найти доказательства, что
В. Шекспир намекает на мысли какого-то определенного
автора. Конечно, есть случаи странные и загадочные. Одним из таких
загадочных случаев являются слова шута в «Двенадцатой
ночи»:

...быть честным человеком и хорошим хозяином не хуже, чем прослыть
великим ученым. (IV, 2 перевод А.
Кронеберга)

Как бы не была мала вероятность этого, но такая фраза в
предшествующем «Гамлету» произведении провоцирует мысль о знакомстве В.
Шекспира со словами грека Вакхилида в песне Клеоптолему
Фессалийскому ¹²:

Каждому своя честь:
Неиссчетны людские доблести;
Но одна между ними — первая:
Правя тем, что в твоих руках, 
Правыми путеводствоваться мыслями.

В песне Липариону Кеосскому Вакхилид разъяснял:

Смело я крикну —
Ибо в истине все обретает блеск.

И чтобы ни у кого не было сомнений, о какой истине он говорит,
Вакхилид в песне Аргею Кеосскому заметил:

...немногим лишь
Смертным дано прозревать грядущее.

Одинаковость мыслей В. Шекспира и Вакхилида можно проиллюстрировать
словами А.Эйнштейна: «У человечества есть все основания
ставить провозвестников моральных ценностей выше, чем
открывателей научных истин».

Сразу можно отметить, что вслед за А. Эйнштейном подавляющее
большинство людей вовсе не считает зазорным признавать, что они
руководствуются всем чем угодно, но только не правыми мыслями,
что и выражается в их способности прозревать будущее. Правда,
для таких людей нелегкой проблемой является выяснения
вопроса о том, как определить, чем на деле путеводствуется тот
или иной человек.

Но главное, в чем обнаруживается родство мыслей В. Шекспира и
Вакхилида, содержится в словах последнего, что путеводствоваться
правыми мыслями надо, «правя тем, что в твоих руках», то есть
во все времена и в любых условиях.

Но тут возникает одна проблема, на которую указывал уже Гомер в
«Одиссее» (II, 276):

Редко бывают подобны отцам сыновья; все большею
Частию хуже отцов и немногие лучше.

Поэтому и В. Шекспир понимал, что связь времен осуществляют именно
«сыновья», но только не тогда, когда они, как он написал во
второй части «Генриха IV» (IV, 5), «грехи отцов творят на
новый лад». Понимая это, В. Шекспир, безусловно, должен был
думать о том, что надо делать, чтобы сыновья были лучше отцов.

Точно так же, как одним своим примером невозможно передать другому
свою способность мыслить диалектически, одним своим примером
невозможно помочь другому человеку, даже своему сыну, стать
человеком. Во всяком случае, как показывает пример Глостера
в «Короле Лире», да и самого Лира, с детьми людей все
обстоит вовсе не так просто, как с яблоками от яблони.

От «Генриха VI» до «Гамлета» утекло уже много воды. В. Шекспир уже
понял много больше Горация, некогда утверждавшего:
«Добродетель родителей — большое приданое». Поэтому в «Троиле и
Крессиде» (I, 3) он уже пишет по-другому:

Но помните: в деянья старины, 
Известной нам, вносила так же жизнь
Немало искажений, чуждых планам
И очертаньям, что давала мысль
Намереньям начальным.
И кроме того:
Металл людей не поддается пробе
В лучах Фортуны; в них храбрец и трус, 
Невежда и мудрец, дурак и умный, 
Изнеженный и твердый — все равны;
Когда ж гроза и буря хмурят брови, 
Различие, цепом могучим вея, 
Отсеет легковесное все прочь, 
А то, что ценно, что имеет вес, 
Останется беспримесным и чистым.

В общем, все, что В. Шекспир понял, что он прочувствовал, еще и как
отец, потерявший единственного сына, все вылилось в
«Гамлете» в слова напутствия Полония отплывающему во Францию Лаэрту:

И в память запиши мои заветы:
Держи подальше мысль от языка, 
А необдуманную мысль — от действий.
Будь прост с другими, но отнюдь не пошл.
Своих друзей, их выбор испытав, 
Прикуй к душе стальными обручами, 
Но не мозоль ладони кумовством, 
С любым бесперым панибратом. В ссору
Вступать остерегайся, но, вступив, 
Так действуй, чтоб остерегался недруг.
Всем жалуй ухо, голос — лишь немногим:
Сбирай все мненья, но свое храни.
Шей платье по возможности дороже, 
Но без затей — богато, но не броско:
По виду часто судят человека;
................................
В долг не бери и взаймы не давай;
Легко и ссуду потерять и друга, 
А займы тупят лезвия хозяйства.
Но главное: будь верен сам себе;
Тогда, как вслед за днем бывает ночь, 
Ты не изменишь и другим.

(I, 3, перевод М. Лозинского)

Если бы даже В. Шекспир ничего кроме этих строк не написал, уже одни
они могли бы образовать пьедестал вечного нерукотворного
памятника ему, уже века служащего укором всем отцам,
независимо от того, читали ли они В. Шекспира или не читали. Иоанн
Златоуст учил: «Нерадение о детях есть величайший из всех
грехов и в нем крайняя степень нечестия». И достигается эта
крайняя степень тогда, когда в напутствие детям говорят: «Иди
туда — неизвестно куда, за тем — неизвестно чем». А с какими
намерениями это делалось в одноименной сказке — известно
всем. А о тех, для кого после них — хоть потом, и говорить
нечего.

Естественно, чтобы отправляющиеся в самостоятельное плавание по
волнам жизни сыновья правильно и полностью восприняли подобные
шекспировскому заветы, их необходимо готовить к восприятию
этих заветов уже с детства.

Далее важно знать, что в подлиннике последние три строки начинаются
более энергично и более определенно: «This above all...— Это
превыше всего...» Затем уже следует: «to thine ownself be
true...». И, очевидно, во всех этих трех строках содержится
то, о чем Эпитект говорил так: «Помни об общем принципе — и
ты не будешь нуждаться в совете». Ведь, очевидно, невозможно
заранее дать рецепты решений на все случаи жизни. Тем более,
что сыновьям придется решать уже новые задачи, которых не
решали их отцы.

Помятуя об указании Х. Холланда, объяснение смысла слов «будь верен
сам себе», и не только здесь, но и в сонете 123, можно найти
в словах первого бандита из «Тимона Афинского» (IV, 3):
«...there is no time so miserable but a man may be true.—
...нет такого ужасного времени, в какое человек не мог бы
оставаться человеком».

Таким образом, Полоний говорит Лаэрту: всегда будь человеком и строй
свои отношения с другими людьми соответствующим образом.

Но настоящий человек — это не стихийный человек, не случайное
совпадение «элементов». Настоящим человеком не становятся по
примеру, завету или подражанием. Подражанью вообще, как написал
В. Шекспир в пьесе «Бесплодные усилия любви»: «грош цена: и
собака подражает псарю, обезьяна — хозяину...». Настоящий
человек — это человек сознательный. Он сознательно принимает
решение быть человеком. Поэтому он должен решать вопрос: «Быть
или не быть (можно и «жить или не жить») человеком?»
Вдобавок он должен решать, своевременно ли быть человеком.

Кстати, опять же, доказательства бывают и «от противного». Иногда
бывает достаточно, как это делает Ричард II, начать с
аргументов другой стороны:

А мысли о смиренье и покое
Твердят о том, что в рабстве у Фортуны
Не первый я и, верно, не последний.
Так утешается в своем позоре
Колодник нищий — тем, что до него
Сидели тысячи других в колодках,—
И ощущает облегченье он, 
Переложив груз своего несчастья
На плечи тех, кто прежде отстрадал.

(V, 5 перевод М. Донского)

Как справедливо заметил В. Шекспир в пьесе «Конец — делу венец» (IV,
3): «How mightily sometimes we make us comfort of our
losses!». Как мощно иногда мы создаем себе удобство из наших
потерь.

Свои главные слова В. Шекспир не всегда поручал говорить тем
персонажам, от которых подобные слова ждут скорее всего. Вот и
пояснение, над каким вопросом раздумывал Гамлет, дает не
благородный Кассио, а негодяй Яго:

«От нас самих зависит быть такими или иными. Наше тело — это сад,
где садовник — наша воля. Так что если мы хотим сажать в нем
крапиву или сеять латук, разводить иссоп и выпалывать тимиан,
заполнить его каким-либо одним родом травы или же
расцветить несколькими, чтобы он празднично дичал или же усердно
возделывался, то возможность и власть распоряжаться этим
принадлежит нашей воле. Если бы у весов нашей жизни не было чаши
разума в противовес чаше чувственности, то наша кровь и
низменность нашей природы приводили бы нас к самым извращенным
опытам. Но мы обладаем разумом, чтобы охлаждать наши неистовые
порывы, наши плотские влечения, наши разнузданные страсти»
(I, 3, перевод М. Лозинского). Кстати, этот
же подлец несколькими строками ниже еще и говорит о своем
понимании истины связи времен: «Есть много событий в утробе
времени, которые жаждут народиться».

То есть, опять же, В. Шекспир говорит здесь о том, что нельзя быть
человеком, не найдя предварительно разумного ответа на
вопрос, «Быть или не быть человеком?» А ответ на этот вопрос
невозможно дать, не решив предварительно вопроса о
своевременности такого решения. А дать доказательство того, что быть
человеком всегда своевременно, значит выбить главный козырь из
рук тех, кто решает человеком не быть.

В. П. Комарова в цитировавшейся книге замечала: «Однако в монологе
«Быть или не быть» идет речь о другом типе действия, которое
названо «enterprise». В сочинениях шекспировской эпохи это
слово означает, как правило, деяние, имеющее общественное,
политическое или государственное значение, это не поступок
частного лица, не просто личная месть. Гамлет говорит о
действии, которое влечет за собой общественные потрясения».
Действительно, как можно допускать мысль, что человек за несколько
эпизодов до этого монолога трижды (!) сказавший, что он
может расстаться со многим, «за исключением жизни, за
исключением жизни, за исключением жизни», может затем думать о
самоубийстве.

Кстати, самая элементарная логика должна была подсказывать
следующее. Если отец Гамлета был последним настоящим человеком, если
«ему подобных...уже не встретить», если «быть честным при
том, каков этот мир, — это значит быть человеком, выуженным из
десяти тысяч», то перед Гамлетом обязательно должен был
встать вопрос о своевременности быть человеком. Перед глазами
же самого Шекспира стоял пример еще более трагичный — живой
факел Д. Бруно. Это вспоминая его, В. Шекспир написал в
«Зимней сказке»:

Тот еретик, кто поджигает, 
А не тот, кто горит.

(II, 3, перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Из всего сказанного ранее В. Шекспиром вытекает, что любое решение
любым человеком этого вопроса неизбежно сказывается на
развитии общества, которое и составляют люди, принимающие вроде бы
частные, касающиеся только их решения. Кстати, «Гамлет»
стал последним произведением В. Шекспира, в котором он
предъявлял претензии к времени.

Но уже в своих первых поэмах В. Шекспир указал и на одно из главных
качеств человека — его понимание необходимости участия в
делах общественных. «Как жалки только для себя усилья» —
написал он уже в поэме «Венера и Адонис». «Тебя не дело общее
волнует» — повторил он в поэме «Лукреция». Антоний в последних
строках «Юлия Цезаря» сказал о Марке Бруте:

Он римлянин был самый благородный.
Все заговорщики, кроме него, 
Из зависти лишь Цезаря убили, 
А он один — из честных побуждений, 
Из ревности к общественному благу.

(Перевод М. Зенкевича)

В газете «Комсомольская правда» от 21 января 2000 г. в статье
«Сейчас я веду диалог с Бомарше, Наполеоном и Распутиным» Э.
Радзинский написал замечательные слова: «Крайне опасно долго не
понимать истину». И В. Шекспир тоже понимал это. Он понимал,
что только истиной можно «вычистить желудок грязный
испорченного мира». А истину сеют не делами — словами. А потому
нельзя быть человеком, не сея постоянно в обществе понимания,
что истинно в общем есть человек. Но он также понимал, что,
скажи он лишнее, необдуманное слово, и в костер пойдут все его
книги, в которых каждый чуткий к правде здравомыслящий
человек может найти ответы на возникающие у него вопросы.

Выражения В. Шекспира зачастую грубоваты. Приводить некоторые цитаты
было бы не деликатно. Но желающие всегда могут сами, читая
Шекспира, убедиться, что у В. Шекспира можно найти
подтверждение тому, что будет изложено в заключении.

В. Шекспир понимал, что решение не быть человеком — это всегда не
самостоятельное решение. Оно всегда на деле принимается с
оглядкой на мнения, суждения, опыт других людей, с оглядкой на
обычаи, условия, обстоятельства, последствия и великое
множество других факторов. То есть, таким решением человек всегда
как бы совершает некую сделку, попадает в некую зависимость,
а то и прямо в рабство. Именно подобное рабство имел в виду
В. Шекспир, когда писал в «Юлии Цезаре»:

У каждого раба в руках есть средство
Освободиться от своих оков.

(I, 3 перевод М. Зенкевича)

Решение же быть человеком в любые времена, в любых обстоятельствах,
с любыми последствиями, — это всегда решение свободного
человека. Оно принимается на основе фактора единственного —
истины. Эта истина может быть найдена и другими. Но когда она
каждым человеком будет пропущена через сомнения и
доказательства, когда каждый человек убедится в логичности, связности,
закономерности вытекающих из нее выводов, когда каждый
человек увидит связь этих выводов с практикой, увидит вслед за
Гомером и Шекспиром, к чему ведет ее непонимание, тогда каждый
человек может сказать вслед за Сенекой: «Что истинно, то
мое».

Вместо послесловия

Э. Берджесс в книге «Уильям Шекспир. Гений и его эпоха» написал
замечательные слова: «Если Шекспир создает поэтическое прощание
(пьесу «Буря» — Авт.), он намерен показать,
что решение об уходе принято им самим, а не вызвано
ослаблением поэтической мощи. Отречение от буйного волшебства
сделано, пока волшебство еще обладает могучей силой».

Действительно, в «Буре» (II, 1) В. Шекспир дал понять, что пришло время ему

...to perform an act
Whereof what's past is prologue; what to come, 
In... my discharge.

Пришло время ему совершить поступок, пролог которого следует искать
в его прошлых словах, которые он должен исполнить на деле.

Эти слова должно найти в «Венецианском купце»: «Как каждый глупец
может теперь острить и играть словами! Я думаю, что скоро
действительное остроумие будет выражаться в молчании и что
разговорчивость будет вменяться в заслугу только попугаям» (III,
5, перевод П. Вейнберга).

То есть В. Шекспир понял: любой человек, готовый сколько угодно
говорить на любую касающуюся человека тему, но только не о том,
что истинно в общем есть человек, или не думал о гомеровских
словах, что «пустословие вредно», или хочет в океане слов
утопить саму возможность того, что люди когда-нибудь
задумаются о необходимости такого понимания.

И В. Шекспир своей жизнью доказал, что он эти гомеровские слова
продумал до конца. Он сказал все, что должен был сказать. И
потому он замолчал.

Конечно, можно перестать писать, перестать говорить, но перестать
думать человеку невозможно. Поэтому, скорее всего, В. Шекспир
последние три года своей жизни готовился к изданию общего
тома своих произведений. И, может быть, именно он и написал
стихотворение, которое в издании in-folio 1623 года подписано
именем Хью Холланда. Ведь даже оксфордская «Шекспировская
энциклопедия» может сообщить о Х. Холланде только то, что он
был автором этого стихотворения.

¹² Цитируется по книге «Античная лирика. Греческие поэты» Перевод с
древнегреческого.— Составление, вступительная статья,
примечания В. Е. Витковского.— М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 2001.