Проза

Мишка Поздняев был в мыслях самых простых и грубых — только-только
умыкнул он коробочку с растительной резьбой у бывшего своего
одноклассника. Про добычу знал лишь одно — это великая
ценность. Недаром Вовчик любовался ей, будто вражьим черепом,
ставил в красный угол и пыль смахивал пёрышком какой-то редкой
птицы. «Вовчик, что в ней?» — спрашивал Мишка порой. Но друг
только подмигивал и начинал остервенело чесаться,
уставившись на застарелые ржаво-бурые пятна, рассевшиеся по всей его
холостяцкой квартире, напоминая при этом огромного
шелудивого пса, заразившегося себе на беду человечьим умом.

Мишка, ещё со школьной скамьи промышлявший воровством, твёрдо решил
поживиться сокровищем. Хитрое его сознание живописало
покоящийся на дне, на пыльной бархатной подушечке, старинный
перстень или брошь. В любом случае — ясно ведь, штука ценная. А
тут и приятель как раз завёлся один — видный спец по
денежному значению странностей.

Украсть, собственно, труда не составило — уж чего-чего, а ловко
хватать и быстро бегать Мишка умел. Неповоротливый Вовчик с
хриплыми нечленораздельными воплями кинулся было следом, но
вскоре отстал — в трауре залёг он прямо на асфальте у водостока,
рыдая в него, словно в драную чугунную жилетку какой-нибудь
статуи. Прохожие обходили его стороной. Возвратился домой
Вовчик только к следующему утру — мрачный и сам из себя
чугунный. Свет был ему не мил, чай не горяч, пиво не ледяно, а
потому вдруг пришёлся как нельзя кстати ящик дешёвой водки,
припасённый ко дню рождения. Жидкость эта, смешиваясь со
скорбящей кровушкой, творила из бедного Вовчика совсем другое
существо — грозное и могучее.

Мишка Поздняев тем временем явился пред трезвы очи спеца-оценщика
Стёпы. В его квартире жило немало диковинных предметов — в
коридоре висела берцовая кость лисёнка, в ванной под каждым
предметом сидел паук, а на кухне молча ели плов три совершенно
одинаковые узбекские женщины. "Ну, что на этот раз? — устало
спросил Стёпа.— Надеюсь, не покойницкое?» «Типун тебе!
Хозяин — парень крепкий, из-за такого топиться-давиться не
станет»,— сказал Мишка и весь похолодел внутри, вспомнив лицо
бежавшего за ним Вовчика,— пусть я и вор, но не убивец же!»

Расковыряв замок, Стёпа уверенно распахнул коробочку. Приятели
заглянули внутрь, и тут же воздух передёрнуло жутью. Не от того,
что внутри ничего не было, даже бархатной подушечки.
Какая-то тень скакнула наружу и исчезла. Стёпа, побегав глазами по
стенам, сплюнул прямо в коробочку, и, вручив её Мишке,
вышвырнул воришку за дверь. Женщины на кухне разом взвыли.

Мишка понял — случилось что-то похлеще неудачной кражи. Хотя
денежный вопрос его тоже тревожил, беда другая угнетала и давила.
Везде — во взглядах людских, в солнечном свете, в собственном
отражении мерещилась ему тень из коробочки. После такого
уже и пить бесполезно — чего доброго кто-нибудь совсем
страшный явится.

Дома Мишка первейшим делом закрылся от жены в сортире и стал
обдумывать горестную свою судьбу. Супруга тихонечко скреблась и
скулила под дверью, не издавая иных, связных звуков. Ей было
по-бабьи одиноко и по-человечески обидно. Хотелось поскорее
добыть мужа из туалета и завлечь в постель. Будучи крайне
развратной, она даже во сне хранила верность Мишке, но тот всё
равно ревновал. Говорил, видя слишком уж явный блеск в её
глазах: «Ты ж, поди, уд мой сильней, чем меня самого любишь!».
А бедная Лидочка принималась рыдать, от чего ей ещё больше
хотелось стащить с мужа штаны.

Заснув среди узких, грязно-зелёного цвета стен, под журчание
туалетной воды и заунывный женский вой снаружи, Мишка во сне
встретил свежеобворованного Вовчика. Вернее — его глаза, две
пьяных помидорины, налившиеся прожилками, бродившие в темноте,
словно две планеты. «Больше нет в Аду чертей!» — бесконечно
твердил слившийся с темнотой глазоносец. Пахло густым
перегаром, и запах этот показался тогда, во сне, Мишке более
подходящим для ада, нежели сера со смолой. Проснувшись, он твёрдо
решил повиниться перед Вовчиком, заранее приготовясь к
крепким кулакам...

Вовчик сидел в запущенной, заваленной мусором квартире, похмелье его
снедало. Был он пусть и зол, но в драку лезть не стал. Из
всех углов несло перегаром. Молча впустив заранее напуганного
до сумеречного состояния воришку, он отправился на кухню,
открыл водопроводный кран и пил минут десять, не отрываясь,
пока Мишка ёрзал на стуле, готовя рассказ про то, как всё
было, без утайки. Выслушав, Вовчик только рыгнул, затем взял
пустую коробочку из дрожащих Мишкиных рук, поглазел ей в нутро
и уволок в комнату, спрятав там под подушку. Никаких теней
на этот раз не пролетело — и от того стало ещё страшнее.
Вовчик весь стал огромный, грязный и неповоротливый. На любые
слова он только щербато скалился и качал головой.

Удручённый, Мишка побрёл домой. Две вещи жутким холодком бередили
душу — та самая тень и ухмылка Вовчика. Как будто в ухо кто
нашептывал, что стряслось что-то такое, и весь мир теперь
болен, потому как бродит по миру тварь с помидоровым взглядом.
«Умереть? Ох, только не здесь и не сейчас»,— думал Мишка,
снова прячась в сортир от жены. Там он вздремнул, как водится,
но снились ему на этот раз одни лишь пустые коробки, словно
распахнутые голодные рты гробов. Под утро, уже в постели,
Мишке привиделось, как одна из этих коробочек захлопывается и
аппетитно чем-то хрустит, причмокивая и пуская слюну. Не
заметив даже, что Лида давно не спит, забавляясь с его телом,
он дотянулся до телефона и набрал номер Вовчика. Долго никто
не снимал — из трубки текли длинные гудки, наполненные такой
одинокостью, что умереть захотелось. В конце концов
послышался незнакомый голос: «Мы всё знаем и скоро будем».

Приехала милиция. Оказалось, что ночью Вовчику то ли оторвали, то ли
откусили голову, да с такой мощью, что кровью залило всю
квартиру и всю лестничную клетку. Мишку даже арестовали как
неблагонадёжного. Кто, мол, тебя знает — сегодня
подворовываешь, а завтра — голову дружку оттяпаешь и не поморщишься.
Вскоре, правда, отпустили, справедливо заключив, что на подобные
подвиги он, в силу природной щуплости, совершенно не
способен. Прямо из отделения Мишка помчался на «место
преступления». Тянуло его туда ну совсем как настоящего преступника, и
противиться тяге он не мог. В какой-то момент он поймал себя
на том, что ужас больше не кружит и не холодит... Кровищу
перед дверью к тому времени уже вытерли, дверь опечатали
бумажной ленточкой с синей печатью, но, видать, закрыть как
следует поленились. Мишка, как обычно дрожа, вошёл и ясно
почувствовал — в комнате явно кто-то был.

На своём обычном месте — на старом диване — с коробочкой сидел
нормальный, головастый, совсем не дикий Вовчик. Бурые пятна
вокруг подсыхали, отдавая до боли знакомой ржавчиной. Что-то
тёплое и гулкое накрыло вора Мишку, и он мгновенно забыл историю
прошедших дней. Влюблёнными глазами уставился он на
коробочку. «Ценная вещь!»,— сверкнуло в мозгу.

16.04.2004–24.06.2004