Проза

(саван расписной)

Леночка была страсть как хороша. Шейпинговое тулово. Длинные бритые
ножки в дорогих колготках — ни одной затяжки. Сапожки. Ясные глаза
и кожа нежная. Коготки — так просто загляденье. МГИМО, театр и
с мамой в Испанию.

Одногруппники любили Леночку хватать. А уж как глазами-то ели!
Она буквально чувствовала, как их язычки скользят по ее стройному
телу. Но — ни-ни до свадьбы. Даже девочкам нравилось леночкино
тело. Иногда, выпив кагора, они начинали мять ее упругую грудь
и сновать пальчиками между ног. Леночке это не сильно нравилось
— часто из-за этого колготки рвались, да и вообще не дело. Вот
если бы мальчики... Но мама не велит.

Леночка была улыбчива и приветлива. Ее все любили — душа компании,
походница и лыжница, школу — с золотой медалью и сессия без проблем.
Умница-красавица, комсомолкой, правда, ей быть не пришлось, потому
что пришел Горбачев. «Ах, Леночка, наша Леночка!» — радовались
люди вокруг — и свои, и чужие. Чудо, а не девочка.

Не бывает чудес без тайны. Да и женщина без тайны — банка консервная,
открывай да ешь. Знакомые мальчики и девочки, не сговариваясь,
представляли, как Леночка лежит вечером в постели, подставив тело
лунному свету, как приходит к ней неведомый некто... А тетеньки
и дяденьки радовали себя картиной такой — приходит домой эта радостная
девочка и рыдает над книгой — Цветаевой там или Чеховым.

Тайна у Леночки конечно же была. Но не такая, как все думали,
а жуткая, давняя, похожая на болезнь, на навязчивый страх, ковырящийся
под кроватью. Внешне тайна эта простая была. Как будто и не тайна
— так, дело житейское. Когда заканчивались заботы и никто не мешал,
доставала она из шкафа длинную рубашку, на ночную похожую или
даже на платье. Раскладывала, руками трогала, скаладочки разводила,
проверяла, все ли в порядке. Иногда садилась и начинала на той
рубашке вышивать. Красивая рубашка была. Леночка давным-давно,
еще в школе, сама ее сшила, да так и не смогла с рукодельем расстаться.
Как же тут тайна — ну шьет рубашку девочка, хозяйкой хорошей станет.

Только не рубашка это никакая была, а саван. Так она его для себя
и прозвала — «саван расписной мой». Каждую ниточку лелеяла, ласкала,
как любовника какого, читала, как книгу и плакала ночами над смертью
своей, в нем замурованной. Скучала по ней, но не торопила, потому
как знала — когда надо, сама из савана расписного проявится и
все как надо с ней сделает. Лучше любого любовника. Научит лучше
всякой книги и в зазеркалье уведет.

Так и жила Леночка — в институте друзья ее ждали, а дома — саван.
Длилось время, уже последний курс к концу близился, женихи зачастили.
Становилась девочка все прекраснее. Люди даже завидовать боялись
красоте такой. Так и говорили «нездешняя девочка, неземная». А
одногруппник, смешливый Лешка, неформал и алкоголик, сверхчеловечихой
Леночку звал. Только, говорил он, разврата нету. Не хватает тут
разврата! «Не в разврате счастье, Лешенька»,— говорила она. «А
в чем же?!».

На том они и расходились и не спорили. Все было благостно и ничто
не ранило. Дом, учеба, театры, кафе и Карпаты.

Но однажды не стало Леночкиного дома. Он сложился, ушел в себя,
оставив горы неудобного мусора. Забрал и родителей, и девичью
кроватку, и лунный свет в окошке... Но самое страшное — саван,
он забрал расписной леночкин саван. Смерть ее украл. Так она стала
по-настоящему нездешней, бессмертной девочкой.

Долго бродила она по развалинам в надежде найти хотя бы клочок
и из него вырастить себе новую смерть. Все напрасно — не было
нигде ни кусочка. Только разбитые телевизоры, обгорелые люди и
спотыкающиеся журналисты. Изодрала Леночка колготки, пообламывала
коготочки и волосы растрепала. Но ее было уже все равно. «Что
ж, значит судьба моя такая»,— подумала она и пошла прочь.

Навстречу ей качался одногруппник Леша. Он как раз обходил развалины,
любуясь людскими душами, мечущимися над телами и всяким добром.
Завидев бессмертную девочку, он покраснел, как если бы его застукали
за стыдным делом. «Что, Леночка, саван свой расписной все ищешь?
Глянь лучше, вокруг, красота-то какая! Где еще столько душ скорбящих
встретишь!». Девочка даже не удивилась. «Да, Лешенька, да. Сверхчеловечиха
я неприкаянная...» — сказал она и легла на тревожную ветошь. Легла
на спину и распахнула тело. Случился разврат. Долго длился он,
пугая живых и мертвых тварей, во множестве бродивших вокруг. Леночка
видела, что мальчик–то смертен и все пыталась вырвать из него
смерть, но ничего не получалось. И все начиналось заново... Так
— круг за кругом. Потом она решила — а вдруг смерть в нем неправильная,
личная? Они позвали еще мальчиков, потом — девочек и жуть всякую.

«Сверхчеловечиха я,— стонала Леночка,— сверхчеловечиха».