Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Часть I. Ни слова правды

Суббота, 17 апреля

21:37

Маленькая рыжая кошка свернулась в углу комнаты, тихо дышит и не
боится дрожащей стены, за которой дверь подъезда, утяжеленная
тремя ломами из дворницкой. За дверью давно никого нет, и
снег с лопат остается по-прежнему белым, колючим и режущим
глаз. Миллионы красно-коричневых пятен, мелькающих от долгого
рассматривания лампы дневного света, разлетаются
концентрическими окружностями, не доставая пятьдесят шестого дюйма в
диагонали телевизора и еле касаясь табуретки, сожженной в
прошлом году только потому, что на нее положили увеличительное
стекло, сделанное из ста тридцати линз, соединенных вместе и
помещенных под луч синеватого зимнего солнца. Сегодняшний луч,
кстати, игриво раздвигает занавески и целится прямо в
переносицу. Лениво передвигаясь с юго-запада на северо-восток
угловой комнаты, Рита бормочет отрывки из Ларошфуко, сдобренные
сливовым конфитюром в уголках рта. Мимолетная зависимость
от скрипнувшей половицы время от времени покачивает дом,
плывущий, а может летящий по траектории секундной стрелки
хороших механических часов, защищенных от пыли, давления и
гринвича.

Воскресенье, 18 апреля

17:42

Ранние капли падали, размывая телефонный номер, записанный на
карнизе. Растворившийся в апрельской воде префикс все сильнее
отдалял Риту от единственного звонка, от болтающегося маятником
телефона — небулайзера для задыхающегося от весны, от
замаранного паспорта гражданина какой-то африканской страны,
приехавшего посмотреть на русские блины, пельмени, каши из
топора, и нашедшего топорище в метре от своей кудрявой головы.

Помнишь, под неизменную «Рио-Риту» мы весело шагали в безрадостную
осень, делая подножки проезжающим по лужам велосипедистам,
крича что-то смешное и необидное вслед. Как мы неразборчиво
прятались от любопытных милиционеров под водосточными трубами
и, закрывшись двумя зелеными зонтами, рассказывали анекдоты
про летающих крокодилов, потерявшихся между пятницей и
Африкой. Разве не тогда ты написал моими цветными карандашами
свое имя и телефон на первом попавшемся карнизе, куда мы
взобрались рано утром встречать рассвет и слушать чибисов?

Где он, этот дом. Я ищу его целую зиму, перебегая улицы. Я спрашиваю
у прохожих, но они лишь крутят пальцами у виска, накидывая
мне на плечи темно-вишневые шали. Не шали, Рита. Не шали.

Вторник, 20 апреля

00:49

Ляжешь у воды, где пузырьки, играя, образуют круги, в которые, как в
зеркала, смотрятся смущенные русалки. Станешь думать о
теплом хлебе, остывающем в мешке около скворечника, полного
прошлогодних крошек, послезавтрашних солнц и попискиваний
нешоколадных сюрпризов, растягивающих маленькие ножки, затекшие в
условиях теплой скорлупы. Выйдешь на разделительную полосу,
чтобы докрасить белым и ровным стертый за зиму
прямоугольник, не уступающий рельефами вангоговским ирисам, сделать его
трехмерным, назвать домом восходящего солнца. Пустишь первый
в году мыльный пузырь и вскрикнешь от радости... И сразу со
всех сторон шикают, тихо, Рита, не до тебя сейчас. Тихо,
Рита, разбудишь трубочиста, заснувшего, держась за пуговицу.
Тихо. Рита на цыпочках влезает в люльку, и она поднимается до
пятьдесят четвертого этажа, где домывает форточку
встречающий весну промышленный альпинист — единственный, кто улыбается
Рите, кто протягивает руку и снова скользит по стеклу,
покачиваясь на дощечке и застенчиво щурясь. Рита любуется
легкими движениями ветра, колышащего шнурки на ботинках, сильными
пальцами, держащими скребок, и ямочками в стене здания,
построенного в конце прошлого века архитектором Ц.

Вторник, 27 апреля

00:51

Тяжелые капли, замерзая и кристаллизуясь, прожорливо царапали
лобовое стекло машины. Серебряный трабант закрывал прямоугольник
свежего асфальта, примятого катком лишь позавчера, чихал, как
старый аллергик на маковом поле, и косил галогеновыми
фарами с плюхающимся из стороны в сторону тосолом. За рулем сидел
пожилой и грустный афроамериканец и напевал себе под нос
песенку про бесцеремонную девушку, съевшую маргарин. Под звуки
чудного альта на заднем сидении распускались саженцы
сакуры, проросшей сорняком на кукурузном поле, и очень хотелось
курить.

Автомобиль качнуло порывом ветра, песня оборвалась на слове «съела»,
свежераспустившаяся японская культура беспорядочно
разлетелась по безобшивочному салону, а сигареты неприлично намокли.
Таким был обычный день маленького трабанта, всю жизнь
мечтавшего стать галенвагеном.

Воскресенье, 2 мая. Лысая гора.

2:38

Кусочки планеты Уран неслышно падали у подножия Лысой горы. Летающие
тарелки разрезали воздух, метлы протыкали облака, и дождь,
провоцируя массовые увольнения сотрудников Гидрометцентра,
зарядил дробью из многоствольного. Перепуганные женщины с
мокрыми растрепанными волосами размазывали оранжевую тушь по
щекам и покрывали головы полиэтиленом. Вскоре на утоптанной
площадке выстроились одинаково упакованные маргариты, они
громко полифонически пели, отчаянно контрапунктируя и
перестраиваясь в три шеренги на каждом двадцатом такте. Руки и головы
работали мексиканской волной, чтоб сверху все было видно,
чтоб так и знали. Наверху в полной темноте разгоняли облака,
оттаскивали их к соснам и насаживали на верхушки. Признаками
долгого и непрекращающегося дождя облака-баранки вращались
вокруг стволов, шипя и панируясь корой. Маргариты выкладывали
камешками маленькие клумбы с маргаритками, которые вот-вот
зацветут, дайте только древкам от майских флажков прорасти.
Дайте только.

Среда, 5 мая. Лунное затмение.

1:05

Оранжевой она была, когда вылупилась из апельсина. Ее кожура летела
вниз маленькими астероидами, которые меняли траектории и
разбегались врассыпную. Три недели на Землю лил оранжевый дождь
со вкусом цедры, а на всех цитрусовых вырастали
наклейки-ромбы с маркировкой «Поставки с Луны». Их заколачивали в
большие деревянные ящики, и в каждом — на свет рождался маленький
и неизученный чебурашка, которого нельзя было поливать
после полуночи, кормить мясом и водить на прием к лору. Луна
изобрела ширму и меняла рельеф, прячась то выше пояса, то ниже,
краснея от смущения и забегая за антенны высоких новостроек
с пентхаусами. И чем плотнее становилась ширма, тем больше
было желающих подглядывать. Любопытные и неспящие горожане
выбегали на улицы с телескопами или фотоаппаратами-мыльницами
и пытались вспыхнуть на Луну, чтобы осветить то, что
прикрыто. Но свет батареечной вспышки не добивал до маленьких
ножек, до клюва, спрятанного в слишком правильном яйце, чтобы
это было правдой. Луна качалась из стороны в сторону,
притупляя бдительность и вызывая неоднозначные сновидения.

Утром уже было солнце.

Четверг, 13 мая.

2:46

Отскоки капель от асфальта, каучуковые мячики из детства, попавшие в
траву и потерянные навсегда. Как трудно переступать через
дождевых червяков, смотрящих на тебя умоляющими глазами и
просящихся в банку. Они будто говорят: «Скорми меня рыбе, спаси
от протектора!». Но ты проходишь мимо, перешагивая и
удивляясь литражу майского дождя. Твой флажок размок, твои
бескозырка белая в полоску воротник давно превратились в парадную
одежду бомжа с лицом токаря шестого разряда. Или банковского
клерка с тонкими пальцами и въевшимся отпечатком на
безымянном. И татуировкой-якорем — не по глупости, а за идею.

Зонты в нашем городе давно промокают, не складываются и ярко-желтые.
Мальчики, разносящие газеты, подкидывают мокрые тряпочки с
гарнитурой Garamond консьержкам. Миллионы тонн асфальта
отражают большую брызгалку, которая никак не унимается, а лишь
сильнее скручивается. Правая рука вверху. Стало быть,
праворульные проезжают первыми.

Кто-то выключает звук дождя и становится слышно, как продавец
полумертвых курочек напевает зацикленную коду саундтрека к «Ну,
погоди!». Говорят, хорошая примета...

Четверг, 27 мая.

00:02

Дождь свернул водосточную трубу в доме напротив. Она так и лежала
свернутая, пока почтальон, проходя мимо в своем дождевике, не
начал запихивать туда старые посылки, адресаты которых так и
не соизволили явиться на почту. Возврат, возврат, возврат —
печати, не отличающиеся разнообразием, перекосили эти и без
того помятые свертки, из углов которых торчали до сих пор
сухие макароны, пяточки шерстяных носков разных цветов и
рекламные буклеты из кабинетов стоматологии. С тех пор каждый
второй почтальон, проходя мимо большого жестяного свертка
считал своим долгом утрамбовать начинку тяжелыми деревянными
ящиками, картонными тубусами и литрами сургуча, списанного за
ненадобностью. Часы приема почты сдвинулись, все полосатые
коты из ближнего подвала перестали просыпаться и голосить,
люди стали опаздывать на работу, крановщик успевал подняться
только наполовину, долгострои стали атрибутом времени, которое
стало медленным настолько, что минутная стрелка не
выдержала и упала в банку с клеем в отделе доставки. Свиридова
перепутали с Мориконе, Хлебникова с Асадовым, а Босха с Шиловым.
Диджеи делали свою несложную работу, жиха-жиха, и никто даже
не жухал. Дожди перестали идти, когда отключили воду, Рита
вместе с другими людьми лежала на улице на надувном матрасе
и смотрела на скрюченную когда-то водосточную трубу, готовую
лопнуть, как большая и никому не нужная кулебяка.

Четверг, 1 июня.

1:27

Малиновым сиропом залила соседей. Приходили из инстанций, снимали,
показывали, грозили пальцем. Я кричала, рвала на себе волосы,
но газовый баллон не бросила. Сифон в форме пингвина делал
простую и плохую газировку, баллончики не меняли, потому что
в хозяйственном вырубили свет и под шумок переоборудовали в
ювелирный. Мимо автострады вышагивали кони в яблоках,
выдающие себя за гусей. Важный чиновник из Москвы переключал
светофор с точностью атомных часов, когда в
Петропавловске-Камчатском уже полночь. А милый надувной крокодил, оторвавшись от
ржавого багажника взмывал в небо, как олимпийский мишка.
Все плакали и пили пиво из складных стаканчиков. Одуванчики
еще не побелели, зато летел пух, и дети, высланные из города в
пионерские лагеря, высовывали носы из автобусов и громко
чихали.

Лето потому что.

Вторник, 22 июня.

1:25

Маленькая зеленая лошадка металась по ипподрому, пытаясь разбудить
директора букмекерской конторы. Из-под копыт то и дело
вылетали лотерейные билеты и складывались в аккуратные стопочки.
Валенки давно стерлись и сквозь залатанные пятки уже
отчетливо поблескивали врожденные золотые подковы с гравировкой
красивыми вензелями — фамилией директора цирка. Легкий ветерок
сдувал входные билеты на сиденьях трибун и протаскивал вдоль
рядов пластиковый стаканчик с двумя глотками обезгаженной
колы, пожеванной трубочкой и номером телефона на дне.

Рита всегда болела за красных.

Понедельник, 5 июля. Про футбол.

6:42

Маленький город замело снегом. Пьяные согревались остатками, молодые
— дорогами. Рудгер Хауэр аккуратно расстреливал
четырнадцатидюймовый экран кухонного телевизора. Рита сидела и боялась.

Старые эвакуированные трамваи брюзжали и подогревали одноколейку, на
другом конце которой дорожные рабочие в обесцвеченных
жилетах грели руки и доставали из закромов трехлитровые банки с
кипятильниками.

Застарелый снег покрывал лица прохожих моросью и развешивал тут и
там платочки для запотевших очков. Маленький ручной крокодил
свернулся калачиком на третьем этаже многоэтажки и мирно
посапывал, думая о мандаринах и черепашках, вяжущих шапочки.
Ласково грела настольная лампа, имитируя справочник о турецких
курортах с голубыми бассейнами и нетронутыми покрывалами на
огромных кроватях.

Маленький город замело снегом. На канализационных люках он
отогревался в дождь. И Рита до сих пор не поймет, было это или не
было, ведь Греция очень далеко, а португальский мальчик так
искренне плакал.

Вторник, 2 июля

2:39

Листья танцуют шуточный танец, балконная дверь хлопает и скрипит,
поливальная машина, как фонарь при дневном свете, льет на
окоченевший асфальт, разбалтывая остатки холодной воды по дну
цистерны. В заколоченном доме уже никто не живет. Его обнесли
железным забором, повесили табличку, прислонили остановку и
продают чипсы с укропом. На балконе третьего этажа сушится
красное белье, остальные окна и балконы пустуют, стекла в них
выбиты, двери выброшены, а стены покрыты инеем. Горшок с
диффенбахией валяется на северо-востоке зала с единственным
комодом, живущим здесь со времен целований генсеков. Три раза
в неделю женщина в оранжевом приходит сюда с ведром и
собирает в него секретики прежних жильцов. Эта женщина — Рита.

00:59

Закутанная в махровое полотенце Рита на цыпочках выходила моржевать
в ближайший фонтан. Ноги скользили по обесцененным пятакам и
прилипали к застывшим жвачкам, но красота требовала.
Красота в последнее время отражалась в запотевшем зеркале, как
мозамбикский турист в гербе Иркутска, и холодные дожди
добавляли эффект потекшей масляной краски, совершенно плоской, будто
ее нанесли одним большим мазком и тут же положили под
пресс.

Дожди шли всю неделю. Совершенно прямые волосы выдавали в недавней
Рите просто мокрую женщину, шлепающую босыми ногами по
пешеходным переходам обесцвеченного от дождя города, и только
сигналы светофоров разливали потемкинские флажки и ненадолго
превращали целый квартал в фотолабораторию.

Продолжение следует.