Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение.
• Начало.

Суббота, 31 июля

4:17

«Люсенька, где моя запонка?» — доносится из квартиры на восьмом
этаже. По потолку что-то продолжительно катается, потом слышен
звук двух пар коленных чашечек, стучащих по ламинату, а через
двадцать семь минут наступает настоящая ночная тишина.
Соседи Риты обычно спят на полу, там, где их застает вечерняя
прогулка по комнате. Сосед часто вздрагивает и произносит
абзацы, а соседка, не просыпаясь, шепчет ему отрывки из «Пер
Гюнта». Часто они находят себя утром в противоположной стороне
комнаты, в этом случае его рука обычно сжимает незажженную
сигарету. Люсенька просыпается первой и начинает стучать
каблучками по периметру комнаты, намекая, что в лучшие времена в
эти часы уже вовсю горланила «Пионерская зорька».

В такие дни Рита с неохотоой просыпалась, фиксировала раззвонившуюся
люстру, стучала по батарее и, потягиваясь, шлепала на улицу
— покупать утреннее молоко из желтой цистерны в соседнем
квартале. Асфальт был черным и обильно политым предутренним
ливнем. Дышалось удивительно легко. Рита ставила раскладную
табуреточку рядом с цистерной и разговаривала с молочником до
самого вечера.

Четверг, 3 августа

13:27

Шиномонтаж на углу переливался в свете июльского солнца. Хотя был
август, и у купающихся в пригородных речках начинали расти
рога. Барон Мюнхгаузен отстреливал заплывающих за буйки с
завидной периодичностью и всхлипывал над каждым, отпивая из
блестящей фляжки. Монгольские рабочие клали асфальт на месте
травы и сильно пахло абрикосом. Слез не было, разве что
маленькие мальчики на самокатах вытирали глаза, слезящиеся от
встречного ветра. Горка была ровной и сорокапятиградусной, а
мальчики были отчаянные и слишком маленькие, чтобы понять радость
африканских детей в импортных трусиках, увидевших голубой
вертолет.

Рита дышала на стекло и представляла, что зима. За окном пролетали
университеты, детство, отрочество, юность и киоски
мороженого, побежденного полуфабрикатами.

Среда, 4 августа

1:57a

Выступ соседнего балкона закрывал полную луну. По фрагменту луны
проплывали черные облака, отбрасывая тени под фонарями. Ночные
бомбардировщики переезжали пятаки фонарей, тени, луну,
соседний балкон, водители высовывались из окна и махали только
что прикуренной сигаретой. Рита курила на балконе, аккуратно
стряхивая пепел в крышечку от банки с шоколадным маслом и
напевала что-то тирольское. Недовязанные гетры сушились на
синей бельевой веревке, пропитывались дымом и освежались легким
ветерком искусственного происхождения.

Рита пыталась вспомнить, когда у нее день рождения, что подарить,
кому не говорить, как быть, куда все девать, кому не наливать.
У нее был маленький карандашик и около полуметра чистой
балконной стены.

Часть II попала под дождь. Она так и называлась.

...

Часть III. Изнанка.

Четверг, 10 августа. Красивое эссе.

00:02

Мариуполь. Страна дорогих вулканов. Макушки водолазов, проползающих
дном. Маленькие золотые копытца местного божества. Перегоны
электрофур. Ласковое море с кусочками халвы и ленты канаток.

Я проплываю по тебе оранжевой сказкой, против мейнстрима, в зеленые
воды Атлантики. Разовые круги на воде закрывают воронку
спрятанного клада. Смерч раковин и клешней крабов поднимается
над замахом и отлетает за горизонты надувных кругов,
попискивающих под ударами рыб. Левое полушарие склеивает материки и
разбрасывает острова. Архипелаги получают имена святых, а
мысы — фамилии отчаявшихся. Я загребаю твою плотную воду и
взбиваю пену, которая ложится снегом на подтаявший берег с
прошлогодними секретами — недокуренный, надуровневый, размытый
чем-то инородно-соленым. Пятиметровая скала отражает закатное
солнце, и свет возвращается вверх, не мешая тем двоим,
которые притаились за каркасом палатки и думают, что под крышей.

Слышишь?

Среда, 11 августа.

1:45

Комары выстроились в линию на подоконнике и выводили контрапункты
мерзкими фальцетами. Разобранные леса свежевыкопанного по
соседству котлована впитывали дождь и переливались под фонарями.
В городе было неуютно. Перемены погоды заставляли
переступать сплошные линии и двигаться хаотично, лишь бы не было
скользко, а там — будь что будет. Вакуумы балконов выплевывали
швы и проветривались моросью. Маленькая мокрая собачка
прижималась к стенке троллейбусной остановки и дрожала от ветра.
Подкрадывался сентябрь, скользил по залатанному асфальту, по
проводам и ядовито-зеленым листьям невесть откуда взявшихся
каштанов. Необыкновенно красивый закат был оформлен в
мутноватый плексиглас, треснувший при пересылке, и лишь одно
кривое облачко выглядывало из-за паспарту и медленно сдувалось на
глазах.

Рита пила, кажется, зеленый чай. В темноте и не разберешь.

Четверг, 12 августа.

00:27

Было бы здорово, если бы кто-нибудь напел мне тихим голосом сиртаки,
сидя на подоконнике шестнадцатого этажа квартиры,
переоборудованной в коммуналку. Чтобы пролетающие под козырьком
подъезда чибисы изменили траекториям с обычными жильцами,
боящимися фальстартов, как настоящие олимпийцы. Чтобы в стаканах
взболтался лед и всплыл на поверхность, сладко щелкая у самых
границ, на вдохе, боясь спугнуть этот неподвижный воздух,
приближающийся к точке кипения. Лишь бы не зашипело, не
полилось через край, не нарушило эту правильную геометрию, ровные
линии, которые только отпусти, только хлопни в ладоши —
упадут грудой спичек, высыпанных из огромных коробов
балабановского разлива.

Я подпевала бы тебе на восьми языках и щелкала кастаньетами в такт
редким звукам нарочито бесшумного города. Я бы кормила
соседских котов и просыпалась бы каждое утро с улыбкой. Если бы
знать — ты готов петь сиртаки для Риты на башенном кране,
летящем над городом циркулем? Без готовальни...

Пятница, 13. Августа.

2:38

Руль был непривычного диаметра, наверное, гоночный. Так во всяком
случае кричали прохожие, перебегающие через «зебру». А я
переезжала ее поперек, и все четыре колеса попадали на белые
полосы. У маленькой лошадки на присоске были розовые волосы, или
как там — грива. Какой-нибудь умник обязательно сказал бы,
что некрасиво держаться за подголовник соседнего сиденья,
когда машина едет назад. Тем более — если в кресле незнакомый
мужчина.

Но машина ехала вперед — и это была самая большая тайна. Колеса
подпрыгивали на стыках мостов, на полуразобранных «полицейских»,
на пластиковых стаканах и разрезали лужи. По радио
передавали погоду без градусов, только дождь. Скажите, какой сейчас
год?

А на крыше был хороший ретранслятор, одновременно громоотвод и
флагшток, и в данное время там поднимали флаг.

Вот так.

Воскресенье, 15 августа

1:37

Календари с непонадобившимися месяцами безжалостно летели в
макулатуру. За шестьдесят кг календарей давали книжку «Емельян
Пугачев» в желтом переплете. Липецкую область забросало снегом с
проезжавшего самосвала, детки вытащили санки и грозили мамам
пальчиками.

А здесь, под окнами, проходила парусная регата, «Ерунда» обесчестили
до «нда», и он плыл, спотыкаясь о междометия
канализационных люков, из которых торчали оранжевые каски статистов. Ровно
на середине дороги парусники засасывало в тоннель, юнги
переворачивали бескозырки и плыли по течению, предчувствуя
новую волну, которая или поднимет, или накроет с головой.

Рита смотрела в окно, как в телевизор, и это было из ряда вон.

Вторник, 17 августа

00:26

Странно, что липы облетели. Они ведь совсем не росли в нашем городе.
А сегодня, ближе к вечеру, все лужи были липовым чаем,
крепким и может даже сладким, так что было страшно наступать.
Липкий, липкий август, он загребал сапогами до колен, в
которых ходили из угла в угол маленькие ножки. Подъезды перекосило
и вымыло швы, через которые заходили домовые и прятались в
лестничных пролетах, пролетая по перилам в квартиры, где
поперек кроватей лежали взрослые маленькие девочки и читали
завтрашнюю почту, доставленную по блату стареньким почтальоном
в пенсне и желтом дождевике, затянутом у самого носа. Не
спасали замки, перекрытия и фум-ленты, надраенные прихожие со
следами протекторов, промокающие балконы с тлеющими
пепельницами и тихая минорная музыка проникающих под ребра теноров.

Под дверью скреблась приблудившаяся кошка и могла бы заорать
пронзительно, так, что посыпались бутылки, сложенные пирамидкой у
мусоропровода, но Рита уговорила ее куском колбасы и лаской.
В пищеводе дома ходили лифты, а Рита мечтала об утре,
троллейбусе и творожке «Данон».

Среда, 18 августа

23:42

В коридоре тут и там были расставлены рулоны рубероида. Маленькая
приблудившаяся мышка подпрыгивала, попискивая и притворяясь
поочередно то дельфином, то обыкновенной резиновой игрушкой с
завода «Огонек», сильно пахнущей чем-то сладковатым и
желанной для маленьких серых пуделей. Плитку разложили так, будто
ходили конем целый вечер и, уперевшись патом в стенку, долго
били по ней киянками, ища выход из безвыходного.

Окно на лестничной клетке заклинило еще во времена, когда школьники
в синей форме пили портвешок у мусоропровода недалеко от
чердачного люка и подбрасывали вымазанные побелкой спички к
потолку. Некоторые окаменели и превратились в сталактиты
неправильной формы. Хотя речь не об этом. За окнами был август,
такой, в котором темнело в полдесятого и сильно пахло
отступившим много миллионов лет назад морем. Первый желтый лист
прикалывался на острие фрагмента старой ограды недоснесенной
пятиэтажки-распашонки, полой внутри и прозрачной, как сильно
худая женщина под щупом узи, у которой, вместо желудка,
обнаруживается позвоночник.

Пятница, 20 августа

1:18

За железнодорожными путями сидел маленький гном и подслушивал.
Раздавленная монетка прыгала по рельсам далеко на юг, стирая
портреты и теряя достоинство. Воздух не двигался, а замер
большим коридором, в котором не было дверей, света и удаляющихся
силуэтов, так что пробираться приходилось, ощупывая
шероховатые стены двумя руками. Провода покачивались просто так, ни с
чего, образовывали синусоиды, будто морские волны уносили
вдаль за барашки отчаянного серфера, судорожно пытающегося
выпрямить ноги и встать, удерживая равновесие. В этот вечер
можно было смотреть только туда, где шипела глазунья солнца на
раскаленной ладони горизонта, а если и оборачиваться — то
всем телом, что было чревато.

Рита балансировала на шпале, она была ласточкой.

Понедельник, 23 августа

21:18

А бумажные самолетики улетали в темно-синее небо. Разовые облака
сливались в большой серый мешок злого Деда Мороза и надувались
электронасосом за пару качков. Не пешеходы, а всего пара
качков на всю улицу, да и те вальяжно вышагивали по бензиновым
лужам, растаптывая масляные радуги. Ветки гнулись к земле и
помахивали остовами растворенных в доживающем августе
листьев, птицы поскальзывались, шлепались на асфальт и потирали
ушибленные места. Местами порывистый ветер огибал ларьки
цветочниц и возвращался к девятиэтажкам без отопления. За окнами
сидели сердитые люди и курили. Наступал сентябрь. Замерзали
босые ноги, большая кружка с надписью «BOSS» удерживала
кипяток и выкидывала кольца пара, грелись носы и пальцы,
запотевали кольца и соскальзывали, нанизываясь на ниточку чайного
пакетика. Ловись-ловись, рыбка. Рита пила напиток из
благородного металла. Мечтала.

Вторник, 24 августа

19:57

А от громоотвода, проткнувшего облако так, что закоротило, сломался
режим. Машинка забыла про отжим, и все тяжелое и мокрое
повисло многотонным грузом где-то в районе ключицы, затылка и
теперь как будто голову растапливают большим сапогом, делая
возвратно-поступательные. Какое сейчас утро, день, куда уехал
цирк, как быть, чтобы остаться, радоваться, шутить, как
Рита?

Дверь открыта, входи, кому не лень. И все-таки какой сегодня день?
Число? Месяц? Год?? Неужто уже год Петуха... На ночь надо
выучить три стиха, и чтоб один обязательно про что-нибудь
бытовое, сломанный кран, дверь на балкон, газету «Экстра-М»,
утрамбованную ногами в почтовый ящик, в котором квитанция за
единственный телефонный разговор, да и то прошлогодний, смялась
до неузнаваемости. А еще там лежит ключ. И кто догадается
взять его, когда он так глубоко, но место его известно?
Радоваться только обесцвеченной осени, которая выламывает дверь,
раскрашивает витражи желтым, краснеет при любом упоминании
октября и революции. Куда-то делась гостиница «Москва», так
много кранов и желтых реклам — под цвет осени. Я люблю осень,
но она давит на лабиринт так, что я теряю равновесие где-то
там, на середине коридора, ведущего к трем ступенькам дома,
которого нет.

А в прихожей горит свет, кто-то сидит и вяжет носок из толстых и
желто-красных ниток, который влезет в поношенный тапок и будет
шаркать по гулким коридорам нашего настоящего. Мало ли, что
вы еще подумали.

Среда, 25 августа

21:14

Босые ноги мерзли от легкого ветерка кондиционера, настроенного на
восемнадцать. Лето стояло на низком старте, или нет, оно было
шариком пинболла, который уже отползал к пружине, и
вот-вот... Вот-вот. Листки тонкой бумаги были виртуозами левитации
и подвисали в трех сантиметрах от пола. Был август, да, был
именно август, ликвидация (много)летнего хлама, холодная
вода по утрам, треск балконных стекол и уползающая стрелка
термометра, которая уже не стоит, а клонится. Рита протаптывала
дорожку к дому по свежему асфальту, оставляя изнанку
барельефов, и смотрела вверх на сереющее небо, неаккуратную
геометрию башенок новой эпохи и отражения кранов в зеркальных
цилиндрах.

В городе пахло остывающим дождем, который не пойдет. Резкие порывы
ветра развевали белые тряпочки, оставшиеся от лета, а
маленький постовой держался за фуражку явно не своего размера, и
все проезжающие офицеры отдавали ему честь. Вот только кому
нужна была эта честь, Рита не знала. А потому стояла и молчала
на двойной сплошной. И была, как могло показаться, жутко
смешной.

Часть «Ч».

Для получения следующей части напишите письмо до востребования
Рите Миллер и бросьте где-то по дороге. Она все равно не
умеет читать.