Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

От составителя

Книга «Веко» была составлена летом 1991 года. Подразумевалось,
что в нее войдут лучшие стихи, написанные к началу того года.
Составитель сразу взял несколько круто в сторону от автора, и
тогда в этом действительно усматривалось нечто шизоидное, ведь
дело не ограничилось простым раздвоением личности. И заранее условленное
число стихотворений (сто двадцать пять как осьмушка от тысячи
положенных быть написанными), из которых было готово в лучшем
случае полсотни, и то далеко не лучших, и неслыханная доселе в
русской поэзии жесткость в последовательном развитии сюжета –
все это было немного чересчур, немного больше, чем дань знаку
Девы.

Общий смысл был таков: некий юный живописец, А. Ильенков, рвется
не столько к славе, сколько к собственно таланту. Зрение героя
обостряется, и он, оставляя по ходу эскизы, наброски и готовые
холсты, все шире раскрывает глаза. Этого оказывается недостаточно,
и он, представьте себе, отрывает себе веко. Следует краткая вспышка
света, особенно замечательная своей краткостью. Бред какой-то.

Рукопись была отдана Средне-Уральскому книжному издательству (СУКИ)
на рецензию, и вскоре рецензент навсегда с нею исчез. По словам
главного редактора, это был первый случай в истории издательства.
Я испытал сильное мистическое переживание и летом 1993 года приступил
к реставрации книги. Возникли трудности. Во-первых, имелся лишь
один экземпляр машинописи (эстетическому чувству претило низкое
качество даже второго подкопирочного экземпляра); он-то и исчез.
Во-вторых, там имелся ряд ранних стихов, впоследствии автором
переработанных, и иногда весьма радикально – так, что от первоначального
варианта оставался только стихотворный размер, а иногда и тот
менялся. Работа велась на различных мятых бумажках, которые после
перепечатывания летели в печь. Потом многие говорили мне, что
они об этом думают. Я знаю.

Вторая редакция книги содержала, в сущности, совсем другие стихи.
А коли так, то ее объем и композиция тоже претерпели изменения.
Двадцати шести лет я стал не в пример умнее, нежели был двадцати
трех, и счел громоздкую и жесткую композицию первого «Века» декадентством
едва ли извинительным. Книга похудела, ее патолого-живописная
специфика смягчена умиротворенными и общедоступными картинами
умирающей природы, общества и мышления. Поэтому отпала необходимость
перед каждой главой ставить подробный прозаический комментарий
в духе «Новой жизни», а если подумать, то «Земли в снегу». Сам
эпизод отрывания века исключен из книги как садистский. Собственно
ее можно было и не называть «Веко», но она была уже как бы гвардейская,
и ей присвоено имя геройски затонувшей первой версии.

1993

К тридцати шести годам я не очень поумнел по сравнению с двадцатью
шестью, и решил – умри, Андрей, лучше не сделаешь! Однако я на
всякий случай еще раз переработал рукопись и до кучи заново переписал
все стихи. Так что теперь, если бы найти две первые редакции,
можно было бы печатать «Веко», «Веко-2» и «Веко-3» как три самостоятельные.
Думаю этим со временем заняться.

2003

Детский ад

Я встал сегодня как обычно 
И замер, выглянув в окно:
Трещал мороз и мелодично 
Стальное пело полотно.

Таинственной исландской дымкой 
Поверх бетонного моста 
Парил мой город невидимкой, 
И как казалось – неспроста:

Ему являлась чья-то милость 
Часа в четыре или пять,
Но ничего не изменилось 
И люди продолжали спать.

Когда ж проснулись – было тихо, 
Быть может, только в вышине 
Еще последняя шутиха 
В искристый рассыпалась снег.

Спектакль от зрительного зала
Закрылся занавесом дня,
А мне до вечера казалось:
Там было что-то про меня...

Оккупация

Месяц барашком с завистью вниз,
Там за рубашку глупый повис.

Карты кварталов в крапе огней
Капают талым, хочется к ней,

Хочется счастья, в пах головой,
В теплые части, клей тыловой.

– Ви поиграем в шутку кричать:
Щас вас пымаем, тит тфою мать!

Фриц на охоте, он не космат.
Людям охота ходы размять.
 
– Месяц, бедняжка, что там завис?
Звать меня Машка, ехай на низ!

Месяц заплакал звездами, но
Звезды – заплаты на домино.

Наглая Нюрка, пьяный гараж.
Тихо в дежурке хрусть карандаш.

Сенокос

Сияет солнцем сталь литовки, 
Клинок как бритва шепеляв. 
И смерть свистит, всекаясь ловко 
В колени толстомясых трав.

Они от горести кричали, 
Зрачком метался узкий бог,
И только голени торчали 
Зеленой щеткой из сапог.

Окрест газона, изнывая, 
Асфальт по руслам улиц тек 
И раскаленные трамваи 
Скакали с гиком наутек.

А дирижер махал неслабо!
За ним, с прожорливым мешком, 
Одна понятливая баба 
Стояла крепким босиком.

Прощание

Слезы и солнце морозного полудня, 
Осень мою – ржавью плотницких скоб...
Осени больше не будет, как в Болдино, 
Белою крышкой накрылся сугроб.

Долго ли, коротко соль закипала бы,
Туго ли мячик мученья глотал,
Вольно ли было выплакивать жалобы, 
Губы сжигая о липкий металл?

Мне ли, большому, не плакать об осени, 
Пусть и еще обо мне говорят, 
Я ли ее из подъездов обоссанных 
Не выносил на руках, как солдат?!

Как я люблю ее! Робость у пропасти 
Край стерегла до окончания дня, 
Что же вы, люди, все мимо торопитесь? 
Нет, я здоровый, оставьте меня...

Отрывок, взгляд и нечто

...Посмотришь сквозь пальцы – и больно невольно,
Как вымыли кальций не винные волны
.....................................................
Давясь, я читал скукотищу для взрослых,
И их проверял, задавая вопросы,
И если мне лгали, я знал, что так надо,
И был для себя хитроглазой наградой.
Мечтал я о дружбе с девчонкой хорошей,
И чтоб до полночи играть с ней в Гавроша,
Однако ребята играли в Чапая, 
При этом всех девок за белых считая,
Что скучно и грустно, и лучше бывало
Искать в одиночестве клады в подвалах,
Срисовывать башни и шхуны в альбомы
И изобретать преужасные бомбы
...............................................
Имел я, как водится, больше, чем стоил,
Но меньше, чем был, несомненно, достоин!
И жизнь я презрел, но она, как ни странно,
Не шла извиняться с упрямством барана,
Наверно, на радость веселым и пьяным
Солдатам, матросам, рабочим, крестьянам.
И вот я баранку кручу наизнанку,
Однако изнанка ломает баранку.
И се: посредине реки на коряге 
Смотрю, как чужие проносятся флаги.
...............................................
В разливе весною, святое и злое,
Все было со мною, да только чужое.
(Здесь речь не о том, что чужие медали
И лавры не дали мне спать, истоптали
Всю грудь замечательных личностей ряшки
Во фраках, толстовках и черных рубашках.)
Умище – бессмертен, но грустно в могиле,
Что жизнь твою проживали другие.
..................................................
Как косы и челки меня ни кружили,
Чужие девчонки с другими дружили.
И станы чужие – чужими руками
В стихах моих жадных с чужими строками.
Звеня, в темноте растворялись окошки,
Ступали на грунт осторожные ножки.
Удушливым летом фабричной слободки
Двойняшки-сиротки румяны от водки,
Прекрасны и кротки близняшки-сиротки,
Но коротки руки, четверошник робкий!
.................................................
Поставил на лиру, последний свой фертинг
Отдал за билет лотерейный в конверте:
Лелею и холю, как дулю в кармане,
Надеждой живу, но проверить не манит.
Всю правду хочу про себя я изведать,
Но только не горькую, только не это!
Неплохо с прожженною музой в обнимку
Втихушку печатать души порноснимки,
Но слаще в истерике зависти черной
Рыдать над портретом Есенина... 

Эпизоот

Смеются, выставив клыки, 
На клетку напирают грудью, 
Волчонок мечет огоньки, 
И солнце лазает сквозь прутья.

От зноя в полдень врут часы, 
Что сталь ломается однажды, 
И пахнут кровью их трусы, 
И рот окрашивает жажда.

Но даже если люди злы,
Ты зла не видел, будь доволен,
А клетка – что ж! Кругом козлы –
Не быть же хищнику на воле!

Пускай козлы. А вот – коза, 
И ей не страшно здесь влюбиться. 
Олешек, карие глаза, 
Нетерпеливые копытца...

Никто не знал, что вы – враги, 
Кому назавтра есть капусту –
Никто не знает. О, не лги, 
Что презираешь это чувство!

Еще слыхал ли ты свирель, 
Которой агница внимала? 
Да кстати, и других зверей 
Еще ты видел слишком мало.

Продолжение следует.