Проза

МНЕ НЕ НУЖЕН КАЛЕКА!

        Можно сказать, что я открыл, наконец, глаза и зажёг в комнате свет. Из углов тут же кинулись благодетели, жалея, ахая, протягивая ко мне ручки.
       
        Движение, мельтешение картинок, клубки слов. Посмотри: вот обман, вот жадность, вот равнодушие, вот беда твоей жены и вот твоя болезнь, наложившиеся друг на друга.   Выбирай скорей ответ, почему рухнула твоя семья на этот раз?
Я молчал. Мне нравится принцип Оккама: простой ответ – самый правильный. Но здесь – я чувствовал – ответа не было.

        Когда в 1998 году мне поставили диагноз, моя подруга примчалась ко мне в больницу. Мы сидели во дворике под теми самыми душистыми акациями.

        – Откуда рассеянный склероз? – подруга смотрела мне в глаза. – Этого не может быть. Правда?

        Я кивал – правда. Я и сам не верил в диагноз. И успокаивался тем, что и она не верит.

        Какого, спрашивается, чёрта? Ведь мы уже выбрали друг друга, настраивали тела и души для строительства своего счастливого мирка. Подруга настрадалась от невозможности иметь детей. Мне выше крыши хватило депрессии и психушки. Мы надеялись, что наше «вместе» станет нашим «навсегда». Болезни не входили в наши планы.

        Мы черпали радости и наслаждения огромными ложками. Как дети, выпущенные на улицу без взрослых. Тусили в Питере, бегали смотреть на развод мостов, шлялись белыми ночами по набережным, гуляли босиком по Павловску и скакали, укрываясь от фонтанов-шутих, в парке Петродворца. Носились по Нижнему Новгороду, лазали по его краснопузому Кремлю, купались в Волге и целовались на балконе, наблюдая фантастические световые миражи в полусотне километров отсюда, сиявшие в ночь юбилея Святого Серафима Саровского над городом Саров, бывшим Арзамасом-16.  В Москве не пропускали ни одного значимого концерта, спектакля или художественной выставки. Сколько новых ощущений, впечатлений, друзей – её и моих. Песни под гитару (я) и фоно (она), сюрпризы, подарки, цветы, провожания на работу и встречи с работы. Город и весь мир повернулись к нам сияющим ликом.

        А Киноцентр на Красной Пресне стал нашей предсвадебной увертюрой. Шикарный фильм «American Beauty», майская ночь, пустая квартира, бутылка шампанского… Я немножко странная, да я тоже чудной, нет-нет, ты хороший, а ты вообще сказка…

        Мир кипел нашим восторгом. Даже неприятности вписывались в него облачками хоть и жгучего, но мимолётного огорчения.

        Подруга угодила в клинику с панкреатитом. Я каждый день бегал в магазин за парным мясом, отваривал его и, нарезав ломтиками, носил ей на обед – так велел доктор. Я трепетал от своей нужности дорогому человеку. Порой я чувствовал себя Парисом, защищающим Трою, а мою избранницу – Еленой, избавленной от всех врагов. Если не больничная палата – кто знает, что бы творилось на этой крепкой и вместительной койке?

        В 2002 году мы расписались, в 2003 удочерили двухмесячную девочку. Квартира превратилась в дом. В нём появились родные звуки, запахи, уголки и вещицы.

        Иногда мы с женой удивлённо посматривали друг на друга  – секунду, две – словно не уверенные в реальности происходящего.  Маленькие капельки тёмных сомнений на чистейшей, как зеркало, воде.

        И всё же наша семейная жизнь начиналась в доброте и согласии. Мы соскучились по близкому человеческому голосу. Не тому, который приходит и уходит, когда захочет, а тому, что всё время звучит рядом. Я обрёл женщину сообразительную, отзывчивую и преданную. Она – заботливого и бескорыстного мужчину. Наши несчастья словно укрылись от нас в самой дальней комнате и сидели в ней тихо, не напоминая о себе ни малейшим шорохом. Очень мило с их стороны. Нам тоже следует отдать должное. Благодаря этой тишине мы прислушивались друг к другу, непривычное старались понять, глупое и случайное простить, чужеродное пропустить мимо ушей и как можно скорее забыть. Это была нежная дружба. И жене, и мне этого было достаточно.

        Истина запрятана глубже и не всегда похожа на пасущуюся среди сочной травки правду. Оба мы много читали о жизни, но, оказалось, мало что про неё знали.

        Мы соблюдали обряд: хозяйство, взаимоподдержка, общая постель, откровенности и признания. Но постоянно что-то укрывали, прятали в самые дальние карманы и молчали о сокрытом. У всех должна быть своя личная тайна, личное прошлое. Быть голым можно в бане, но не в мире. Однако вместе с пустяшными тайнами личное прошлое успевает наглухо запереть частичку свободы. И робкой души. От их нехватки рано или поздно становится трудно быть самим собой, честно радоваться и любоваться друг другом. Рождается малюсенькая ложь, хрупкий муравейчик, жучок, смешная козявка, которая подрастает и становится жирным и гадким червяком.

        Настоящее должно развоплощать прошлое или будить и усиливать всё прекрасное и живое, которое в нём задремало. Тогда муравьи и жучки ложных опасений разбегутся.  «Надо жить не по лжи» – не формула, а ключевая вода для всех путешествующих по не всегда благоустроенным просторам жизни.

        Когда рассеянный склероз стал обретать форму реальной угрозы, я почувствовал, что запас ключевой воды в нашем семейном источнике не так велик. Вдруг оказалось – с болезнью я буду один на один. Жена не поддерживала меня, а лишь делала то, что я просил. Тонкая грань между дружеским сочувствием и искренней помощью. Укол? Пожалуйста. Новую палочку для ходьбы? Завтра куплю. Французское лекарство для снятия спазма?  Поищу через интернет.  Всё, вроде бы, так, всё то и всё правильно. Но нет душевного и тревожного вопроса: «Тебе лучше?» Пожелания-похвалы: «Держись, ты молодец!» Или вдруг спокойного: «Ничего, переживём».

        Вместо этого я видел, что её дела располагаются всё дальше от моих дел, заботы становятся сугубо личными, переживания, радости или огорчения – отдельными. Чем слабее я становился физически: не мог поднять тяжёлую сумку, перетащить из угла в угол стол, прокатить на плечах дочку –  тем равнодушнее становилось ко мне отношение моей жены. Не сразу, медленно, по капле. 

        Наконец, я понял, в чём дело. Её расчёт не оправдался, и сознание этого понижало меня в цене. Мы же молча договорились: ей полноценный мужчина, понимающий её проблему – мне добрая подруга, согласная жить с небогатым, но хорошим человеком. И что в результате? Стареющий инвалид и обманутая в очередной раз молодая женщина!   
   
        Первой, кто почувствовала дурную правду, была Поля. Однажды подошла ко мне и спросила:

        – Почему вы с мамой никогда не обнимаетесь, не целуетесь как другие? Вам не хочется?

        Я что-то промямлил про воспитание, личную тайну, скрытные характеры. Глаза я прятал. Дочка кивнула и ушла к себе в комнату. По её спине я видел, что девчонку ударило током открытие о беде между папой и мамой.

        Я лёг на лечение в ЦРС. За три недели жена навестила меня лишь однажды – привезла по моей просьбе свежее бельё и тюбик «Фастум-геля», подлечить повреждённое случайно плечо . Полчаса мы сидели друг напротив друга как на тюремном свидании.

        – Ты мне скажи: если что-то нужно, я обязательно привезу.

        – Спасибо, пока ничего не надо.

        – Ну и хорошо. А то сейчас работы навалом. Если честно, некогда сюда ездить.

        («- Я понял, милая! – Держись, дорогой!» – пропущено, так как адресатом не востребовано.)

        Жизнь рушилась, сыпались обломки, а я стоял, прикрыв голову руками и молчал, словно полный идиот. Способность соображать неумолимо исчезала. Словно опять погасили свет, толкали меня шарить в темноте руками, а я ничего не делал, понимая, что это бессмысленно. Есть такое заболевание – абулия, полная атрофия воли. Оно овладело мной безраздельно. Мне было лень думать, слушать, сопротивляться, позаботиться хотя бы о самом себе.

        Зимним вечером мы возвращались из гостей. У подъезда на меня навалилась слабость. Я попросил жену потерпеть, пока ноги заработают нормально. Несколько минут мы стояли на улице.

        – Послушай, – внезапно сказала жена. – Мне кажется, тебе надо переехать обратно в свою комнату в коммуналке. Мы из-за твоей болезни только мешаем друг другу.

        – Там же пятый этаж, в старом доме, без лифта. Я окажусь в тюрьме, понимаешь? 
 
        – Я буду тебе помогать, приезжать, ходить за продуктами, убираться, покупать лекарства и всё, что требуется. Подумай о Полине. Она же видит, что между нами происходит. Пожалей хотя бы ребёнка. 

        Стали вспыхивать ссоры, почти из-за пустяков. Невымытая посуда в раковине, слишком громко работает телевизор, пылесосом никто не пользовался всю неделю, телефон занят целый час.

        – Мой тебе совет, – нечаянно заумничал я как-то во время ужина. – Попроси маму не ездить с тобой в магазины за одеждой. Она вечно заставляет тебя покупать какую-то фигню. Сама выглядит как конфетка, а тебя одевает под пенсионерку. Тебе чуть больше сорока, самый сок и секси, а мама наряжает тебя как шестидесятилетнюю вдовушку.   

        – Не смей оскорблять мою маму! – внезапно заорала жена и ей в лицо, обычно благородно бледное, хлынула кровь. – Или я тебя сейчас ударю!

        Я понял, что она это действительно сделает. Когда тебя оскорбляют прямо в лицо, глупо убеждать себя, что это случайно.

        Шёл 2010 год. Я с трудом ездил на работу, едва справлялся с нашей таксой на улице, по квартире передвигался, держась за стены. Прописанные мне лекарства почти не помогали. Болезнь перешла в стадию 2-го проградиентного течения. То есть ремиссий больше не было, было медленно убивающее моё тело развитие болезни.

        Я напоминал себе лягушку под стеклянным колпаком: вокруг ходили жена, тёща, дочка и наблюдали, сколько она ещё протянет? Жена молчала, тёща дулась неизвестно на что, Поля едва не плакала.

        Я держался и ночью шептал про себя молитву крымскому святому, по совету своей тётки, в последние тридцать лет поверившей в Бога: «Врачу богомудрый святителю Луко, Христа Спаса непрестанно моли веру непоколебиму православным даровати и спасение, и велию милость».

        Я крещёный, но неверующий. Поэтому мне казалось, что я просто тихо схожу с ума.

        В августе я вновь лёг в ЦРС. Иногда выходил из палаты с палочкой, чтобы не рехнуться от одиночества. Пять шагов туда, пять обратно. После такой прогулки наваливалась усталость и гудело в ушах. Руководила лечением молодая врач Оля Борец. Меня вдохновляли её огромные мягко-серые глаза, уверенный голос, спортивная выправка и победительная фамилия.

        – Вы женаты? Пусть жена приедет и поможет вам помыться, – сочно приказала мне Борец.

        Я позвонил жене, она приехала и помыла меня в душе. Нам обоим это было противно. Я не был посредственностью, и прежде это жену восхищало. Теперь это её унижало в собственных глазах. Мозги-то у него есть, а помыться сам уже не может! Срам!

        Вечером я думал о том, что если бы моей женой была Оля Борец, никакой «рассеянки» со мной никогда не случилось.

        Потом жена приехала забирать меня домой на такси. С утра мне вкатили капельницу с митоксантроном. Это очень тяжёлое лекарство. Как раз в тот момент, когда мы подъехали к подъезду, его активность достигла максимума. Я плохо помнил, как вылез из машины, как оказался в парадном, как полз по лестнице к лифту. Ступенька – пять минут, подтянуть ногу руками наверх – следующая ступенька. И так – пять минут, ещё пять минут, ещё и ещё. Понаблюдав за мной минут двадцать и увидев, что я смотрю мимо неё в стену, карабкаюсь и молчу, жена зашла в лифт и уехала наверх.

        Через час я наконец ткнулся в дверь нашей квартиры. Она была открыта, и я через порог рухнул в коридор.

        Из кухни вышла жена и всё мне объяснила:

        – Я тебя не подниму. Чем мне тебе помочь?

        – Ничем. Спасибо.

        Она ушла в кухню. Придя в себя, я переполз в комнату, потом втянул себя на постель, лёг на спину и закрыл глаза.

        Через три дня я пришёл в себя. Митоксантрон подействовал и я опять мог двигаться по квартире.  Жена с дочкой всё время куда-то уезжали. Вечером я брал нашу таксу, спускался с ней во двор и отстёгивал поводок. Собака улепётывала в темноту, но через полчаса прибегала обратно. Таксы всегда возвращаются туда, откуда ушли на прогулку. Мы тащились до лифта, поднимались на этаж, влезали домой.

        Я завидовал таксе. Она догадывалась, зачем живёт, а я нет. Дни падали на меня как огромные, чёрные камни.

        Я замер и бездарно ждал конца. И дождался.

        Поля-четвероклассница делала в своей комнате уроки, я сидел за компом и что-то писал.

        – Папа! – зазвенел голос дочки (дети любят кричать на всю квартиру, им всегда хочется шума и возни). – Найди сайт про диких кошек. Мне нужно составить рассказ о гепарде.

        Я отвлёкся от своей работы и нашёл подходящий сайт.

        – Поля, иди смотри!

        Несколько минут тишины.

        – Ты слышала? Вот твои гепарды!

        Ноль эмоций. Я прибавил жару:

        – Быстро иди сюда и займись уроками! Хватит валять дурака!

        Поля влетела в комнату с глазами по восемь копеек и протянула мне телефонную трубку. Я приложил её к уху.

        – Прекрати орать на ребёнка! – голос тёщи разрывался от злобы. – Дохлая крыса, висящая у всех на шее!

        Меня трясануло и я отключил связь. Я никогда не поднимал руку на детей и женщин, пальцем их не трогал. Но если бы она сейчас была рядом, не знаю, чем бы всё кончилось.

        Вечером с работы пришла жена. Я посматривал на неё и отчётливо видел перед собой её маму. Казалось, что слышу её голос. Можно было даже не спрашивать, каким именно представителем животного мира меня считают. Надо было собраться и уйти. Но идти без чужой помощи я не мог и идти мне было некуда.

        Это был итог моей жизни. Сооружённый моими собственными руками. Позорный и действительно похожий на смерть крысы в чужом подвале. Печально, что таким он казался моей жене, не отличившей спасения от предательства.
 
        Потом я долго вёл переговоры со своими родителями и объяснял им ситуацию. Просил поселить меня в их трёхкомнатной квартире. Бедные мама и папа, они вновь меня поняли! В конце концов, продав комнату в коммуналке и отдав им часть денег, я вернулся в родное Люблино. Заявление на развод было подано, Поля была в детском лагере отдыха, жена настаивала, что это самое лучшее время для моего отъезда. Дочери она скажет, что папа уехал к бабушке и дедушке, чтобы лечиться.

        За мной на машине приехали сестра с мужем. Они погрузили мои вещи, потом меня. Час сборов проходил в полном молчании. Иногда жена, набивая мои сумки одеждой и другой ерундой, коротко что-то спрашивала. Я так же коротко отвечал.  Азбука морзе с того света.    
 
        Когда я сел в машину, то посмотрел на стоявшую рядом жену. Она взглянула на меня. Потом вдруг протянула руку и легко похлопала меня ладонью по запястью. «Больше мы никогда не увидимся», – это был потрясающе содержательный жест. Полный долгожданной свободы. Я убрал руку и отвернулся.

        Так мы и расстались, не сказав друг другу ни слова.

        И всё-таки теперь, на обратной стороне больничного листа, я их напишу. Раньше ответа не было – но теперь он есть.

        Никогда бы лично я не оставил человека, тяжело больного, выпадающего из жизни инвалида, с самым ужасным диагнозом. Члена своей семьи, любимого, нелюбимого, любого. Почему? Да потому что тут нечего даже обсуждать. И точка.

(Продолжение следует)