Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Когда Фрейлина очнулась, то из кресла напротив пусто смотрели на нее
только две прожженные сигаретами глазницы, а Фрака в нем
уже не было. «Фрак! Фрааак!» – растерянно позвала она.
Фрейлиной прозвал ее сам Фрак, в первый же вечер их знакомства,
семь лет назад, на квартире у Вани. Фрак, сидя тогда на
подоконнике, парил над ее головой, опрокинутой венгерским вином на
диванные подушки, и рассказывал ей сказки про маленьких
очаровательных фрейлин, которые крали у своих королев молодость
и красоту. Бессвечными дворцовыми ночами они прокрадывались
в королевские покои, осторожно раздвинув пики у заснувших
часовых, и срезали серебряными ножницами с головы королевы по
волоску. Королева каждую ночь по чуть-чуть старела, фрейлины
же оставались юными и до смерти желанными. А если
какая-нибудь заскучавшая фрейлина, шутки ради, хотела стать
любовницей Короля, то она должна была протиснуть срезанный волосок
меж его указательным и средним пальцами левой руки. Тогда
Король в нее влюблялся, с раннего утра маялся глупостями,
начинал войну или бросался, как мальчик, немного глуховатый ученик
садовника, стричь розы в королевском саду, а Королева за
одну ночь старела сразу на три дня и долго не выходила к
завтраку. «Ты никогда не постареешь. Ты всегда будешь мне
желанной», – влажно дышал ей в ухо Фрак, пересевший по ходу
рассказа на диван, а Фрейлина смеялась, а потом вдруг состроила
ему, дразня, губки. Он не выдержал и ткнулся в них, она ему
ответила с вдохновением, и целуя ее, обнимая, он словно
ненароком чуть пододвинул ее вглубь дивана, расширяя себе
пространство любви, когда в комнату вошел Швабра, пятикурсник с
физмата. Швабра оскорбленно застыл на пороге, вытягивая, как свою
длинную шею, мхатовскую паузу – первого поцелуя Фрейлины он
добивался почти два месяца (и только того и добился), и на
квартиру к Ване привел ее он, – а потом скрестил руки на
груди, посмотрел еще немного да молча вышел. Фрейлина легко
спрыгнула с дивана и, повернувшись к растерявшемуся Фраку,
протянула ему руку: «Как честный человек, ты теперь обязан на
мне жениться».

За эти семь лет Фрейлина успела сходить замуж за программиста, по
быстрому, как в ближайшую булочную за хлебом, она ему даже
была верна, все эти пять месяцев, что он варил себе ночами
крепкий кофе, прежде чем раствориться окончательно на заработках
где-то в Германии, а потом снова стала встречаться с Фраком
– так часто, как ей хотелось, так необязательно, как
хотелось ему. Она всегда возвращалась к Фраку – после каждого
своего неземного романа, ни один из которых не дотянул даже до
половины года, Фрак считал их – одиннадцать. «Ты мой лучший
друг», – говорила она ему после того, как с неделю
отлежавшись у мамы и терпеливо переждав, когда высохнут переживания,
являлась на пороге его съемной квартиры: свежая, ласковая. Он
почти не соврал ей тогда, на профессорском диване Ваниного
дедушки-архитектора: она и сейчас ему была желанна.
Последний, одиннадцатый ее герой, 37-летний драматург Костик, из
малого круга любимцев обеих «Афиш», московской и питерской,
состоял при ней с сентября по декабрь. Фрейлина впервые
удержалась от подробностей своего романа, как драматических, так и
комических (последних обычно бывало больше), а только
валялась у Фрака, три дня не выходя из его квартиры, и лишь
переменяла, вслед за настроением, кассеты в видеомагнитофоне. Она
стала больше курить, выпив – терялась, и он даже поменял ей
толкование прозвища, в чем решил пока не признаваться.
«Фрааак», – снова позвала она, и вот за этот позывной, похожий на
то, как немецкая фрейлина стонет под своим русским
генералом, превращая его – акцентом, поруганной честью, наслаждением
– из врага в поношенный фрак, он и звал ее теперь:
Фрейлина.

Он слышал, как она его зовет, но сначала медленно, в три приема,
допил на кухне стопку водки, думая о том, в каких битых
декадентских зеркалах заблудил ее последний Костик, а только потом
вернулся в комнату. Фрейлина сидела, свернувшись в кресле, с
обрубком бычка, и смотрела то ли в телевизор, то ли поверх
его, где на стене висела подробная карта Исландии со
стрелками еще шесть лет назад намеченного Фраком сентиментального
путешествия. Стрелки носились по острову выпущенными на
воздух щенятами, а Хафнафьордур был особо помечен губной помадой
Фрейлины, заключившей его внутрь сердечка. Фрак забрал у нее
бычок и положил его в пепельницу, в компанию к двум таким
же. На журнальном столике перед Фрейлиной лежала страница из
газеты бесплатных объявлений – зеленые островки анаши были
окружены мелкими морями высохших рекламных строчек, обещавших
рай то на Мальдивах, то в Эмиратах, то в грешном Таиланде.
Сам он не курил ничего интереснее голуаза, что в их компании
считалось странностью, впрочем, необременительной. «Я
подумала, что ты меня не дождался, – сказала Фрейлина, встряхивая
головой. – У меня дурные мысли, Фрак». «Глупости», – Фрак
протянул ей руку. Она вложила в его открытую ладонь сразу обе
свои руки и дала вытянуть себя из кресла. «Собирайся, пора
к Ване», – напомнил ей он. Она прижалась к нему, поцеловала
коротко, но с чувством удовольствия на губах, и пошла
гладить юбку. Фрак еще раз сходил на кухню, выпил еще стопку и,
отдав ей спокойные двадцать минут на сборы, вышел на балкон
покурить.

Рухлядь, оставленную хозяевами его квартиры догнивать на балконе,
снег прикрыл деликатным, с простыню, слоем. «Надо бы к лету
договориться с ними да выбросить», – решил Фрак. Меж детских
санок, лыжного комплекта, табуретки, старой коляски, железных
ведер, в которых хранилось Фрак не знал что, умещалось лишь
два курильщика. «Фрак, холодно же! Или ты успел
подогреться?» – заглянула к нему Фрейлина, и уже из-за порога, прячась
за балконную дверь, как за ширму, спросила: «Фрак, а кем ты
мечтал стать в детстве?». «Космонавтом», – ответил он и
сбросил бычок с балкона, проводя его взглядом до самого снега.
«А в пятнадцать лет?», – не унималась Фрейлина.
«Вертолетчиком», – съинтонировал Фрак. «Ну ладно, отвязалась. Долго не
мерзни, я через пять минут готовая». Фрак повернулся к двери и
поскользнулся, втемяшившись лбом прямо в санки. Болезненный
шарик вспыхнул в его голове и покатился куда-то вниз, к
животу, оставляя за собой будто выжженную бикфордовым шнуром
дорожку.

«Бедный, – Фрейлина поцеловала его в лоб, словно пробовала у ребенка
температуру, не горячий ли, – таким упрямцам, как ты,
всегда достается по лбу». «До нашей с тобой свадьбы заживет.
Пошли. Ваня ждет». – «Это значит, Фрак, никогда. Никогда», –
ответила ему Фрейлина, уменьшая голос до еле слышимого, а
расстояние между ними – до ничтожно возможного. И бросилась
целовать его так, как не целовала с большого перерыва между
Десятым и Одиннадцатым. Невесть откуда взявшееся счастье
разрезвилось в ней маленьким котенком, играя с ее сердцем, как с
конфетным фантиком.

«А вот и Фрачная пара, – встретил их Ваня. – Хорошо же вы опоздали».
С месяц назад Ваня Прохоров, твердо решив выпутаться из
долгов, взял творческий псевдоним «де Лазари» и устроился
гитаристом в ансамбль русской фольклорной песни «Жар-птица», как
уверял всех друзей, а особенно самых близких – по Down,
Down, Down, команде, игравшей с ним по клубам – только на время,
на год максимум. Псевдоним выбирали в тот вечер всей
веселой компанией, не было только Фрейлины, уехавшей первым
классом в Питер за драматургом Костиком, выбирали долго, закупив
шампанского, вдохновляя друг друга «паровозиком», пока
куривший только голуаз и пивший только виски мрачный Фрак не
вытащил из стойки компакт-диск с русскими романсами и ткнул
пальцем в отделившуюся ото всех фамилию. Ваня, став «де Лазари»,
чмокнул Фрака в щеку, назвав его «крестненьким», и испросил
благословения уехать на чужбину. Фрак только отмахнулся.

Наутро Ване было лететь на первую гастроль, в Брюссель, и он устроил
Down, Down, Down’ом прощальный квартирник. Ваня, понимая, с
чем расстается, разбил гитару, а Пенка, сподвижник (в
единственном их альбоме указывалось – перкуссия), выпив, сыграл в
безотчетного орла: одним прыжком взлетел на стол, где выдал
самозабвенное соло, за перкуссию сошел и хруст тарелок.
Фрак с Фрейлиной, опоздав, застали только осколки. Фрейлина,
которая почувствовала, что котенок слишком уж разыгрался и
даже один раз больно карябнул ее сердце когтем, легко
ввернулась в кухонный разговор, Фрак прошел в профессорский кабинет,
где основательно пили водку. Голова болела, внутри у него
что-то росло, копошилось, как предчувствие, какой-то заморыш,
жалостный и тревожный одновременно. На
широком подоконнике сидел притихший Пенка и клевал носом.
Роксана, его добрая, обильная девушка, протянула Фраку рюмку:
«Смотри, Фрак, какую юбку я себе сшила». И она крутанулась перед
ним, воздев руки и оголив тряский живот, словно в жалком
гаремном танце. «Порочное дитя Востока», – произнес Пенка с
неожиданной отчетливостью. «Фрак любит только тоненьких, как
спички!» – поддержала его с дивана Прянишкина. «Как Лиза!» –
уточнил, гоготнув, ее муж. «Тьфу, вы!» – Роксана,
обидевшись, могла даже расплакаться, и Фрак ее одобрил: «Классная
юбка». «Есть хочешь, Фрак? – зашла за ним Фрейлина. – Там
винегрет остался». «Классная юбка», – оценила она, то ли искренне,
то ли завышая стоимость произведенного Роксаной
эффекта.

Фрака странно передернуло, будто в его организме пьяно качнулся
кто-то чужой, пытающийся на ощупь, тыкаясь в темноте не туда,
найти дверь, и по дороге на кухню Фрак решил дать ему волю
старым римским способом. Он заперся в ванной комнате, его
трясло и рвало, но чужой лишь притих, словно заснул, но, как
понял Фрак, никуда из него не делся.

На кухне он подсел на стул к Фрейлине. «Фрак, нас твоя Фрейлина
замучила. Пустила косяк по кругу и допрашивает», – Ваня
протянул, забыв, косяк Фраку, но быстро исправился и передал дальше,
Чижевскому. «Не увиливай. Говори», – одернула его Фрейлина.
«Хорошо, – Ваня даже встал со стула. – В пятнадцать лет я
мечтал играть на гитаре, как Джимми Хендрикс». «А Фрак
говорит, что хотел летать, как вертолетчик. Правда, Фрак?» – и
Фрейлина взъерошила ему волосы. «Я не помню. Правда. Я не могу
вспомнить». Внутренний голос тихо, но настойчиво попросил
Фрака больше не пить, Фрак даже оглянулся по сторонам, но, не
увидев никого, кроме привычных друзей, взялся за рюмку.
«Фрак, тебе еще домой меня тащить. И вообще…», – сладко
протянула Фрейлина.

В дверь позвонили. «Bang-bang», – спела звонку Фрейлина, подыграв
себе двумя ударами вилкой по рюмке Фрака. «Фрак, открой, а? –
попросил его Ваня и подмигнул, как дешевый заговорщик. –
Может, это и к тебе». Фрак выпил махом и пошел на звонок. За
дверью стояла Лиза и счищала рукой снег с пальто. «Ой, привет,
– она словно удивилась тому, что застала здесь, у Вани,
Фрака, и заулыбалась ему, как интригующей неожиданности. –
Пустишь?». «Привет», – он пропустил ее в коридор и помог
раздеться. «Плоховато выглядишь. Стряслось что?» – поинтересовалась
она, но не думая дожидаться объяснений, наградила Фрака
поцелуем в щеку и, двумя резкими, на взлет, взмахами поправив
перед зеркалом прическу, уже принимала радостно на кухне
поцелуи, приветы, Ванино шкворчание «раз в жизни могла бы и не
опоздать», отдавала приказы робкому Чижевскому, чего ей
налить, просила Фрейлину поделиться остатками салата, а Фрак так
и стоял в прихожей, как мальчик, уже получивший свои чаевые
и более ни за чем ненужный.

Через полчаса Фрак засобирался домой, сославшись на больную голову,
и увел Фрейлину. Они не стали ловить такси и шли пешком, не
спеша, молча, держа друг друга под руки, чтобы не
поскользнуться. Когда его дом открылся за поворотом, Фрейлина
спросила: «Как зовут твою Эммануэль?». «Лиза», – ответил Фрак.
«Успешно?» – Фрейлина остановилась и заглянула ему в лицо. «Нет»,
– ответил Фрак. «Ну ничего, даст еще. Ты у нас парень
видный. Сколько ты ее хороводишь? Месяц?», – и она, смеясь,
потащила его за руку к подъезду.

Фрейлина, извинившись, быстро уснула, а Фрак все ворочался, пытаясь
уложить мысли в удобное, сонное положение, но они каждый раз
вспархивали по тревоге и садились тяжелой дружной стаей на
ту же самую ветку. Фрак понял, что без решительной, наповал,
пальбы не обойтись, оделся, и, выбирая порядок действий –
сигарета-стопка или стопка-сигарета, и, наверное, еще потом,
для верности, стопка, – пошел на кухню. В дороге его сильно
качнуло, и он выбрал для начала свежий воздух. Снега
скопилось на балконе на толстое ватное одеяло, Фрак поправил
съехавшие лыжи, протиснулся к перилам, чиркнул зажигалкой, глянул
вниз, во двор, где легкая метель носилась по дорожкам, как
раскрасневшиеся дети, но тут же отпрянул и разом озябшей
спиной стал отступать к выходу. «Спокойно, Саша, спокойно», –
говорил он себе, отталкивая рукой балконную дверь.

Выбравшись, он уже через пять минут не понимал, откуда, почему,
какого черта взорвался в нем этот животный страх высоты, и даже
готов был посмеяться над скрутившей его, как острейшей
приступ, паникой, и даже снова – для проверки – решил выйти на
балкон, но передумал. Фрак сполоснул стопку, открыл
холодильник, прикинул, на сколько еще водки осталось в бутылке, но
юношеский и очень знакомый ему откуда-то голос попросил: «Не
пей, пожалуйста». Фрак оглянулся. Никого. «А они еще говорят –
чего не вмазываюсь. И без того голова летает». «А почему
Фрейлина назвала Лизу – Эммануэль?» – спросил тот же голос.
«Она похожа на Эммануэль Беар. У нее такие же сумасшедшие
губы», – машинально ответил Фрак и тихо сел спиной к стене,
ставя на стол бутылку и стопку, высвобождая руки. «Да, глаз не
оторвать. Таким бы вдуть, да?» – голос с бравадой
подхихикнул, но Фрак разобрал в нем скорее мальчишескую робость, тем
более явную, чем сильнее ее хотели прикрыть. «А я думал, в
честь кино. Смотрел? А Беар – она кто?» – спросил снова голос.
Фрак решил спокойно ответить на все скопившиеся у голоса
вопросы, а там посмотрим: «Беар – актриса. Французская». «А ты
кто?» – наконец отважился Фрак, поднял голову и оглядел
пустую чистую кухню. «Не застал. Новая, наверное?» – ответил
голос. Они помолчали. «Знаешь, я тоже боюсь высоты. Один случай
неприятный был. Давно», – признался голос. «Ты кто?» –
повторил Фрак. «Встань и ничего не бойся», – это прозвучало
приказом.

И Фрак послушался, глубоко вздохнул, встал ровно, будто на приеме в
медкомиссии. «А теперь чувствуй и слушай». И Фрак
почувствовал – как чья-то рука одевает его левую руку, потом другая –
правую, как что-то влезает в его ноги, как чье-то соседство
теснит его сердце, и всему этому – то ли кому-то, то ли
чему-то – он не по размеру, что он болтается на нем, как папин
ботинок. Фрак попытался закричать, но понял, что только
разевает в отчаянии рот, как свежевыловленная рыба, но сказать
ничего не в силах, а голос, звучащий у него изнутри, тихо
рассказывал: «Не бойся меня. Я мальчик. Мне четырнадцать с
половиной лет. Я люблю кино и футбол. Я не люблю ходить в школу,
и когда на море пристают медузы, я еще не люблю, когда
кричат родители. Я внутри тебя, в твоем теле. Я не черт, я –
мальчик». Фрак стоял, слушал и верил почему-то каждому слову, он
успокоился, и к нему вернулась речь. «Что мне с тобой
делать?» – спросил он. «А ничего», – ответил Мальчик. «Как тебя
зовут?» – спросил Фрак. «А Лиза классная телка. Но мне больше
нравится Фрейлина. Я когда маленький совсем был, мне слово
очень нравилось – фрейлина. Красивое. Сексуальное такое.
Давай Фрейлину трахнем сегодня, а? Ну прошу!». Мальчик
помолчал, а потом извинился: «Извини. Ну, извини. Ты же понимаешь, я
еще ни разу, того… А тут такой шанс. А ты любишь Лизу?».
Фрак и сам хотел бы знать, как ответить себе на этот вопрос,
но «да» и «нет» разыгрывали слишком изощренную для него
партию, в ней он разбирал только, как писал в его детстве
гроссмейстер Конгиус, «дебютное начало»: хочу ее, блин, очень хочу.
«Понятно, – сказал Мальчик. – А Фрейлину?». Фрак
прислушался: внутри его сознания плыла, как облака, тишина, словно
ответ был зашторен где-то высоко, синью недоступных пока ему
небес. «Стал бы космонавтом, долетел бы и узнал, – усмехнулся
он, а вслух сказал. – Можно, я выпью?». «Валяй, ладно», –
разрешил Мальчик.

Фрак аккуратно отмерил себе полную стопку: «За знакомство». «Скорее,
за встречу», – поправил Мальчик. Теплое спокойствие
потихоньку растеклось по всему телу Фрака, и он даже почти перестал
чувствовать в себе Мальчика, только слышал его
взволнованный немного голос. Мальчик спросил: «А ты любишь Баха? Ну,
Ричарда». «Чайку?» – уточнил Фрак. «Чайка» – попса, – фыркнул
Мальчик. – Для не продвинутых. Нет, «Иллюзии». Мессия говорил
(и Мальчик продекламировал торжественно): самые простые
вопросы – самые сложные. Следи, как со временем меняются твои
ответы, это и будет твоя жизнь». «Не читал», – мотнул головой
Фрак. «Мне нравится», – просто сказал Мальчик. «А что тебе
нравится еще?» – спросил Фрак. «Да много чего. БГ,
например». «Я знал одну девушку, Аделаиду, она всем говорила, что эту
песню Гребенщиков про нее написал», – вспомнил Фрак. «Дааа!
Ураган! – Мальчик восторженно колыхнулся внутри Фрака. – А
она была красивая?». «Не очень. Поэтому ей никто и не
верил», – ответил Фрак. «А почему тебя все зовут Фраком?». Фрак
давно ждал этого вопроса и был готов к заученному рассказу о
том, как на первом курсе его, чуть ли не единственного, кто
умел хорошо танцевать, делегировали на какой-то важный
студенческий бал, где на него нацепили фрак и принудили с
нахлобученной на рот улыбкой изображать для Наташ со всего города их
первый волнующий танец. Одну из Наташ он даже увел тогда на
действительно волнующий первый танец, и вспоминать про это
не любил. «Ну вот», – заключил он, не понимая, умеет ли
Мальчик читать его мысли, и знает ли, что Фрак соврал ему, хотя
Фрак лихорадочно обегал все кладовые, запирая любые клочки
той истории, после которой Прянишкин, будущий глупый муж, и
прозвал его Фраком.

Мальчик совсем затих в нем, наверное, думал о чем-то своем, а потом
вдруг спросил: «А ты меня совсем не помнишь?». «Почему я
должен тебя помнить?» – ответил Фрак с усмешкой и закрыл глаза.
Он так долго держал себя взаперти, даже сейчас, в разговоре
с Мальчиком, боясь открыться хоть в самом малом, но
сокровенном, что воспоминания хлынули из него, как слезы, почти как
истерика. Саша, Саша, он сглотнул свое имя, и его ожег тот
глупый пятнадцатый год. Узел с одеждой, что торжественно
вручила ему мама, и как он нес его на помойку, весь в обновках,
гордясь, как это за год он смог вырасти сразу на 12
сантиметров. Школьные товарищи, оставшиеся для него теперь только
на общем выпускном фотоснимке, нервный тик первых дискотек,
ваза, брошенная отцом в стену, когда он узнал, что Фрак
сорвал урок алгебры, подбив весь класс сбежать в кино, и затем
совок, полный голубых, несчастных, безвинных осколков.
Почему-то – Царевна Маревна, и папа ее – царь морей, из сказки, что
он сочинил для первоклассников, когда завуч оставила его
приглядеть за ними на продленке, причем Царевна Маревна сейчас
ему представилась в образе Лизы, довольно плещущейся в
бассейне. Еще – первые, пока родители на работе, перекуры на
балконе, и как он зимой перелезал к соседям, когда захлопнулась
его балконная дверь, и еще – уроки танцев, его партнерша
Ира, кудрявая и незамысловатая овечка, и то, как он бродил по
их маленькому унылому городу: в нем и было только хорошего,
что странный дом с готическими башенками, в одном
зарешеченном окне которого виднелась белокожая статуя молодой и тогда
казавшейся ему очень красивой девушки, он называл ее
Анна-Мария, он ходил под ее окном и тихо бормотал, как влюбленный,
ей стихи хоть разбейся, хоть умри – не найти верней
ответа, и куда бы наши страсти нас с тобой не
завели, и тут Фрак даже вспомнил, впервые за все прошедшие годы,
ее лицо, и подумал, что, похоже, его первой настоящей
любовью была эта статуя, а вовсе не Ира, которая не умела с
благодарностью слушать стихи, и встал из-за стола, машинально
потянулся за сигаретой, и вышел покурить. Страха больше не было.
Мальчика, кажется, тоже.

Фрак даже перегнулся через перила, ища где-то внизу, среди сугробов,
среди давно некрашенного заборчика, охранявшего пару кустов
можжевельника, точку своего головокружения, но если она и
лежала здесь когда-то давно, вечером, то теперь ее прикрыло
снегом. Под балконом ожесточенно скреблись дворники, как
будто расчищали не дорожки, а всю свою прошлую незадавшуюся
жизнь. Фрак вернулся на кухню, крепко хлопнув дверью, и вскоре
на шум явилась заспанная Фрейлина. «Ты чего тут?» – спросила
она и потянулась к пачке с его сигаретами, но Фрак
перехватил ее руку, рывком притянул Фрейлину к себе и, целуя, полез
ей под ночную рубашку. Фрейлина отпрянула, вывернулась из его
объятий, объяснив – «холодные», и сама рукой скользнула ему
в штаны, и Фрак, чувствуя, что сейчас взорвется, вдруг
выпустил себя на волю. Фрейлина удивленно выдернула руку, быстро
и сладко облизала свои пальчики и сказала ему: «Ну ты,
Саша, как в первый раз».