Проза

Мои соседки по коммунальной квартире

(Из серии серии «Петербуржские портреты»)

Их две. И обе замечательные. Не увековечить память о них было
бы преступлением перед человечеством.

Поэтому я отправилась в свой любимый художественный салон на канале
Грибоедова за покупками.

Канал в этом месте делает изящный изгиб. Вода тихо шуршит. Как
бы вздыхает.

Совсем рядом суетящаяся Сенная, но здесь царят покой, сонная дымка
и соблазнительно низкие окна в первых этажах.

У дверей магазина меня встретил добротно собранный мужской скелет.
Я величаю его Пашенькой. У Паши всегда отполированные кости и
довольная улыбочка. Возможно, что улыбается он не только мне,
но я не в обиде. Ласковый ты человечек!

Запах в художественном салоне особенный. Его обожают токсикоманы
от искусства. Это запах масляных красок, натуральных лаков и растворителей
с примесью дерева и холста одновременно.

Продавцам, похоже, этот запах приятнее французских духов. Все
они такие услужливые и терпеливые до слащавости. И духами французскими
не пахнут.

Я долго и тщательно в этот раз выбирала нужные материалы. Грандиозный
замысел обязывал. Я чувствовала себя гением, который вот-вот подарит
миру нечто шедевральное.

Купила плотный холст, уже натянутый на раму 30 на 40. Для моего
замысла хватило бы и 3 на 4 , но я твердо решила не жадничать
и не экономить на красоте.

Что еще?

Набор кистей.

Клей для грунтовки обязательно.

Сам грунт. Целый килограмм!

Покуражилась с выбором тюбиков с краской...

Короче, корчила из себя крутую художницу перед Пашкой. А он понимал
– ухмылялся.

Лично я была довольна тем, сколько денег оставила в салоне!

Добычу притащила в свою комнату – 17 квадратных метров. И тут
вдохновение меня покинуло.

А где его взять? Где подключиться к вселенскому космосу? Конечно,
на природе!

Тяжела ты, доля художническая. Особенно, если у тебя нет загородного
дома.

Но для художника иметь сто друзей гораздо лучше, чем сто рублей.
Сто рублей художник истратит – не заметит. Зато один друг из ста
может куда-нибудь уехать и обязательно попросит присмотреть за
своей дачей, на которой без присмотра, во-первых, умрут голодной
смертью кошки, во-вторых, засохнут цветы, в третьих, протопчут
народную тропу через участок к пивному ларьку.

Расположение звезд благоволило моему творческому замыслу. Один
друг из ста срочно отправлялся в командировку и позволил мне пожить
у него на дачке.

И я, не раздумывая ни секунды, устремилась со своим хозяйством
за город.

Ехать было недалеко.

Вдохновение вернулось. Оно сжирало меня.

За окном электрички мелькали чудные осенние пейзажи, и я представляла,
как устроюсь ранним солнечным утром на теплой веранде и буду творить.

Какие мечты! Да и кто из нас не мечтал...

Особенно, когда кругом все захлебывается пестротой, когда яблони
склонили к земле свои скромные плоды, когда манят прелым запахом
сена окрестные поля. Но ты заранее отказываешься от всех земных
удовольствий ради предстоящей работы. Ты проходить мимо спелых
садов, мимо грибных посадок, мимо золотистых аллей с единственной
аскетической мыслью: «После!».

Но, скажите, как можно работать на улице, которая называется,
к примеру, Лилейная или Оранжерейная, или Нахимсона?

Честно ответьте, разве можно трудиться на улице Нахимсона?!

На улице с таким названием можно жарить шашлыки, валяться в гамаке,
сидеть с остекленевшими глазами в беседке и гипнотизировать редких
прохожих.

В первый день я устраивалась. Во второй не могла надышаться свежим
воздухом. В третий лежала с головной болью: так сильно надышалась.
В четвертый... Короче!

В конце недели проклеила холст.

В пятницу загрунтовала...

Что еще я могла успеть на улице Нахимсона?!

Все что угодно, только не рисовать, не писать книг и других затейливых
вещей.

Не буду утомлять вас перечислением того, что я не сделала на даче
из списка «Непременно». В конце концов, мы не рабы своих планов!

И вот наступил последний день перед отъездом в город. Дел – море.
А надо хотя бы попробовать что-то изобразить на холсте. Все это
не вовремя... Холст, как назло, завалился куда-то. Потом нашелся
противный, пыльный...

Лучше всего рисовать, конечно, с натуры. Это любой художник знает.
Но натура далеко...

Что делать? Пока думала, грызла яблоки. Не заметила, как полкорзины
тю-тю. Павловские яблочки – объеденье...О чем это я? О, боже!
Ньютоново яблоко! Эврика! Ура! Выход найден!

Уснула прямо у станка, как говорится.

Меня разбудил знакомый голос: «А это что за мазня?!»

Вернулся, мой дружочек.

Во мне боролись три чувства: уязвленный талант, невыспавшаяся
обида и благодарность за гостеприимство.

Победило последнее.

Я все-таки решилась подсказать единственному зрителю моей картины
ее авангардный замысел.

«Это портрет, – сказала я. – Присмотрись и ты увидишь, кто здесь
изображен».

«Вижу яблочко с гнилью и уродливый огрызок, – сказал он, – причем
огрызок непонятного рода и такой старый, что не поймешь, год ему
или все пятьдесят».

Мой единственный критик был, в сущности, прав.

Сплошной реализм – суровая правда жизни.