Поэзия

***


Июльского дождя валдайский колокольчик 
Настроил на такой лирический разлад,
что оторопь взяла и отпускать не хочет.
И я остался там, где оторопь взяла.
ты спишь, а я не сплю, найди-ка шесть отличий –
Под утро явь и сон уравнены в правах.
А мир в моём окне настолько непривычен,
Что кружатся глаза и слепнет голова.
Ты спишь, а я не сплю. Укладываться поздно.
Колышет за окном деревьями любовь, 
которой я дышу – ночной холодный воздух,
в отсутствие тебя наполненный тобой.


***


Небо цвета старой побелки,
Облака сырого белья.
Я под душем, теплым и мелким, 
Отплываю к чужим краям.

Не ищите меня, не ищите,
Я отчалил на полчаса,
Как Гоген на своё Таити,
В небольшом железном корыте,
сняв штаны и закрыв глаза


***


Вот дом, в котором ночевать, –
Холодная кровать, 
Повсюду пыли серый шелк
(убраться лень, дружок).
В окно луна таращит глаз
И спать невмоготу.
Достанем спички, включим газ,
И чайник – на плиту.
Пускай согреется живот,  
Тогда уж от огня
душе чуть-чуть перепадет –
живот душе родня.


***


на Тверском за рукав меня дернут;
в карманах пороюсь – 
пиитической дури 
нащупаю ломаный грош,
и, не глядя, подам,
а потом обернусь – ну и новость:
мой знакомый весенний
сквозь солнце просеянный дождь.

Как ботинки в апреле
блестят у дождей – загляденье!
Мы ведь с ним земляки,
дождик тоже был в небе рожден.
И чуть-чуть милосердия,
если останутся деньги,
Я куплю у старухи,
сидящей под этим дождем.


***


Я с близорукостью своей
легко перегляжу Медузу – 
ну что уставилась, Медуза?
А все же опущу глаза, 
Поскольку вижу дальше Босха
(поскольку я внутри картины).

Я вижу все, и понимаю –
Не должен я смотреть на это.
Но что же делать, коль я зрячий, 
Хотя и сильно близорукий?
– «ты что уставился, козел?».

«Всего и надо, что вглядеться, Боже мой …»

(Ю.Левитанский)

о, лета сень, в тебя влюбленный
своей любви и сам не рад.
В моём дворе сгорают клёны,
 по одному, за братом – брат.
 О, лед, о, синь хрустальной чаши –
На дно ей боязно глядеть.
Голубоок, глубок и страшен
Лик осени в погожий день.
О, лёт осин, и левитанство
Их голых веток и листвы, 
В шагах запутавшейся, танцы, 
И головы
Круженье; воздух крепче водки
Прозрачен, холоден и чист.
Сойдясь с тоской на узкой тропке, 
Смотря в осенний день короткий,
У клёнов и осин  учись –
Что осень, сверх законной дани, 
Отнять не может ничего; 
Что основное  в умиранье –
Неокончательность его;
А вера в это столь банальна, 
Что нелегко даётся нам – 
Об этом лес плывёт в канале, 
Кровоточащий, как десна.


***


Не легкое, нет – легче, и не воздух, 
А что-то, не ложащееся в прозу, 
Часть тела, незаметная, как сердце
(когда оно, конечно, не болит).

Любимые, куда от вас мне деться, 
Когда вы от меня вдали, 
И дотянуться – разве телефоном? 
(да, Розенталь, такие вот дела:
В моей грамматике «дом» – женственного рода
И множественного числа).


***


Октябрь, надрывный, как бронхит, 
Оранжев, красен, желт.
Когда в глазах пестрит и жжет, 
То помогают хорошо
Спокойные стихи – 
О городском прохладном дне, 
Об омутах дворов, 
О легкой лиственной волне, 
В которой водятся Моне, 
Сислей и Писарро, 
о небе, светлом, как река, 
О мягких облаках, 
С которых щурит вслед реке
Глаза 
Марке.


***


руки неба – в прожилках
дубов, тополей, берез.
Тощая тень как пожитки
У ног. Вменяем, тверез
И даже почти не плачу –
Блудного рода сын
Возвратившийся. Прячу 
Лицо в благодать, в синь.


***


1
"Есть Бог или нет?" -
шумят деревья 
у церковной ограды.

Хотел успокоить -
языка не знаю...
2
"Есть Бог или нет?" -
шумели деревья 
у церковной ограды.

внутри двое нищих
спорили из-за денег.


***


Вот эта вот гонка и есть моя жизнь?
Вот эта чертова гонка?
За руку сонного тащишь ребенка
Утро. Вставай. Вечер. Ложись,
Чтоб не порвалось, где тонко.

Вот эта вот гонка за смертью,
Фиг-то упустишь еще этот приз.
тормоза нет, зубами держись –
Тащит, несет и вертит.

Вот мое тело листом по воде…

Ну хорошо, а сам-то я где?
и кто мне сказал, что я гонщик?
На обочину, 
отдышись
То, что проходит, не может быть жизнь.
Она, не поверишь, проще.


***


Я – лицо своей национальности,
и живу у ней на голове
(в самой, стало быть, Москве).

Я – лицо своей национальности,
Иногда мной ударяют в грязь
(есть у тела над лицом такая власть).

Я – лицо своей национальности,
Ем, смеюсь, болтаю языком,
Часто он заводит далеко.

Иногда я говорю банальности,
или сам не знаю, что несу,
Так болтать положено лицу –

Я ж лицо своей национальности.
Сквозь меня все тело говорит,
Если что горит, или болит.


***


«Все! Время кончилось! Домой!» – 
Позвали голосом знакомым.
Меня? – а я разве не дома
А разве этот дом – не мой?

И все ж (наивный человек) 
вот выбежал, стою.
А время валится как снег
 на голову мою. 

И правда, кончится вот-вот –
Смотрю, разинув рот, 
Со дна часов – земля в пуху,
пустеет наверху. 

у полуржавой детской горки,
На полпути из декабря,
Я вижу – да, пора домой,
И скоро времени не будет,
и торопящиеся люди,
и запах мандаринной корки,
И елки,
И со звездою волки –
об этом тоже говорят.


***


Так начинается жизнь – прибором, 
(ну тем, на все кладется с которым).

Тот, кому повезло родиться, 
впитывает голоса, вещи и лица. 

Теперь он – это не только мать, 
но и  деревья в окне, резиновый заяц, кровать –
Все, что со временем будешь от себя отрывать.

Или вернее, оно само будет слезать, как обгоревшая кожа
 – лет в четырнадцать, но боль догонит позже. 

Тут и поймешь, каким в детстве ты был большим – 
Сняв с себя все, практически до души. 

Тут и узнаешь, каков ты – маленький, глупый, голый –
А большего требовать от школы
И нельзя; но и дальше не будет легче.

И не будь надежды на общую встречу…


***


Было целых пол-лета еще впереди,
И над каждой сосной – по звезде.
Когда нехотя за полночь я выходил
На высокий обрыв по нужде.

Дети спали, буксир тарахтел на реке.
Мы на улице пили вино.
Невеличкой-синичкой лежало в руке 
То, что кончиться было должно.

Я ложился в черничнике пузом на мох,
Просто по лесу шлялся, в грозу на реке
С домочадцы до нитки намок.

Нынче только анапест до тех берегов                                              
Долетит. Лето держится на волоске
И на гвоздиках мелких грибов.


***


Листья бродят толпой, или лучше ордой,
Даже в пасмурный день – все равно золотой,
между пальцев уходит тепло.

Левитан облетает, но осень Марке 
Не настала еще, хоть и невдалеке
Притаилась уже за углом.

На простор и сырую прохладу вокруг
Не хватает ни слов, ни раскинутых рук
В зябком воздухе – пепел и йод.

Говоря по-простому – простой листопад.
И когда поднимаешь глаза невпопад,
Красота электричеством бьёт.


***


Мелкие тучи на черном – похоже,
Что у природы – «гусиная кожа»                   
И человеку (ну, мне, предположим)
Холодно быть одному.

Чтобы теплей было нам  дрейфовати 
в море ночное на льдине кровати,
Мимо собак, говорящих на мате, –
Дай я тебя обниму.

…нет, не на льдине, но да, на кровати,
с парочкой-тройкой кроваток в кильвате-
ре, огибая дома. 

Жаль вот, что утро на нас наступает
Рано, (а что вообще наступает – 
Это неплохо весьма).


***


Господи, следи за мною издали, 
Как соборы Мурома и Суздаля.
Мне тяжел и легкий шорох риз Твоих,
И невыносима правда уст Твоих.

Стал перед доской и говорю слова –
Хочешь – просто, хочешь – от Писания.
Промолчи, но только не бросай меня.
Или хочешь – брось, но сделай семечком
 (Господи, я сам не знаю, что порю,
 чтобы заглушить Твое   молчание


***


Надвинулась суровее закона
Гроза, и старый дом мигает окнами.
И тополя в потопе заоконном 
Шевелятся, как звери допотопные.

Сначала как сквозь сон, едва-едва еще,
А после все сильней и беспокойнее.
И чем помочь – и жалко утопающих –
И глаз не оторвать от их агонии.


***


Не взявшие мечей Борис и Глеб,
Димитрий, в Угличе зарезанный, как хлеб
Младенцы в Вифлееме и повсюду –
Скажи в глаза им про любовь, про чудо –
ты глуп, если посмеешь, – или слеп. 

Ну что ж, я слеп, и я дерзаю верить.
Да, вера – дерзость; 
море, а не берег,
В которое уходят корабли.
А если берег – то неведомой земли.