Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Так получилось, что нью-йоркскую прозу Сергея Довлатова и Эдуарда
Лимонова я прочитал вскоре после моего приезда в Нью-Йорк.
Причем, сначала прочитал «Эдичку» Лимонова, а чуть позже
Довлатова. Настроение мое совпало. Совпало сначала с Лимоновым,
потому что тогда мой быт был неустроен, а претензии к миру
завышены, а позже совпало с Довлатовым, когда я попривык,
сбавил тон и стал более скептично относится к себе и более
терпимо к окружающим. Поэтому, а также в силу некой объективности,
на которую я претендую, для меня Лимонов и Довлатов
остаются двумя самыми крупными бытописателями русского Нью-Йорка.
Довлатов – писатель правильный. Лимонов же, как изнанка
Довлатова, своей иррациональностью дополняет конформизм первого.

В какой-то мере я рассматриваю нью-йоркский период Довлатова и
Лимонова, как одно литературное целое. Вместе они создают
объемный, стереоскопичный эмигрантский мир. Большинство людей этого
социального круга, насколько я знаю, мечется именно в
пространстве заданном ими – между ироничным обывательством одного
и мятежным романтизмом другого. Давно ловлю себя на мысли,
что Довлатова, в отличие от Лимонова, я не смог бы сейчас
перечитать. В качестве иллюстрации перескажу довольно
известный анекдот, иллюстрирующий тему:

«Группу туристов отправили в Ад, где они увидели неоновые огни
реклам, казино, дома терпимости, веселье и радость легкой жизни.
Естественно, по прошествии времени, когда настал срок, и они
оказались перед нелегким выбором, им был задан вопрос:

– А куда вы хотите отправиться, в Рай или в Ад?

– В Ад, – конечно ответили они.

Когда же они туда попали, то вместо прекрасной «дольче вита» их
ожидали внешне непрезентабельные черти, которые жарили клиентов
на сковородках, варили в казанах и тушили в газенвагенах.

– Почему все не так, все не так, как всегда? – спросили удивленные клиенты.

– А потому что тогда вы были туристами, а сейчас приехали на
постоянное место жительства, – ответствовало местное начальство».

Интерпретация этого анекдота, в том смысле, что для туристов
выстраивают потемкинские деревни или просто показывают фасад жизни
– поверхностна. Если же копать глубже, то анекдот говорит о
том, что красота туристической жизни становится навязчивым
кошмаром, если заставить человека жить ею каждый день. Думаю,
не каждый сможет проводить круглые сутки в публичном доме
или нажираться водкой с утра до вечера. Это как диета из
некогда, в детстве вожделенных пирожных – попробуйте питаться
только пирожными. Или как говорил герой какой-то книжки – «в
детстве отец застукал меня за раскуркой сигары. Тогда он
посадил меня в погреб, дал коробку сигар и не выпускал до тех
пор, пока я все не выкурил. С тех пор я не могу курить». Есть
еще христианский смысл этого анекдота, о том, что соблазн
красивой жизни, если его в себе не подавить, станет вечным
грехом, приведшим в ад...

Так вот, Довлатова я не могу перечитывать по простой причине.
Довлатов – это мир, в котором я живу. Это мой личный эмигрантский
ад. Хорошо посмеяться над нелепыми добродушными
довлатовскими персонажами один раз, но когда находишься среди них
постоянно, то их добродушные комичные лица тускнеют, и улыбка на
них медленно, но верно превращается сначала в звериный оскал,
а потом просто в некрофилическую восковую нежить с
неменяющимся выражением застывшего лица.

Лимонов же, напротив, пытается найти из этого ада выход. В его
придуманном мире – общество должно прогнуться под поэта, по одной
простой причине, потому что поэт – талант и он выше
общества. Эта уже другая, светлая, утопическая крайность. Это еще
не потерянный рай, но, если придерживаться в этой статье
определённой композиции и противопоставлять Лимонова Довлатову в
этом ключе, то – некое подобие Рая.

Вот, взять, к примеру, французский фильм «Монпарнас, 19» о последних
годах жизни Амадео Модильяни. Фильм 1958-го года с Жераром
Филипом в главной роли, классический пример лимоновского
подхода нью-йоркского периода. Перед нами Амадео Модильяни –
тунеядец, алкоголик, развратник и нищеброд. Такие были и такие
будут. Однако по замыслу авторов фильма Модильяни
представлен как гений, который своей гениальностью просто
перечеркивает все свои отрицательные черты. Именно эта гениальность
освещает неким особым, якобы райским светом всю ничтожность его
жизни, все подлости, которые он совершает по отношению к
любящим его людям. Конечно, я не спорю, возможно, он неплохо
рисовал свои картинки. В глазах потомков это искупает его
нелепую жизнь. В следующих поколениях он победитель. Жюри
общественного мнения проголосовало за него местами на стенах
музеев, высокими ценами в аукционных каталогах и лестными
оценками в монографиях уважаемых профессоров, авторитет которых
подкреплен их пребыванием на университетских кафедрах и
хорошими зарплатами и, как следствие, прочным положением в
обществе. Однако, это потом. Это после смерти. А взаиморасчет с
обществом происходит во время жизни. В этом смысле, Пикассо и
Шагал – победители. Они признаны при жизни. Они миллионеры.
Они состоялись и реализовались ровно настолько, насколько это
было необходимо человечеству. А Модильяни и, скажем,
художник Гитлер – неудачники. Как художники они тоже состоялись
настолько, насколько это необходимо человечеству. Ни больше,
ни меньше. Что толку горевать и кусать локти из-за
нереализованных проектов, скажем кинорежиссера Параджанова? Если бы
человечеству были нужны эти фильмы, они бы были сняты. А так
произвол советской цензуры – это лишь закономерный итог
комплексного неприятия Параджанова, как художника обществом.
Поэтому – никакой несправедливости в мифе про Модильяни нет.
Нищий Модильяни получил за свое творчество ровно столько,
сколько он того заслужил, нищету, подорванное здоровье, раннюю
смерть и... посмертную славу.

Лимонов же в «Эдичке» требует. Он предъявляет обществу счет.
Общество должно распознать в Эдуарде Вениаминовиче гениального
поэта, встать на цыпочки, сплясать казачка, спеть ему «Оду
радости» и преподнести на подносе – хлеб-соль, денег,
общественного положения, девственниц и звание пожизненного диктатора
всего и всея. Того, что он был признан талантливым поэтом в
богемных московских кругах, того, что в издательстве «Ардис»
ему протежировал Иосиф Бродский, который протолкнул сборник
его стихов «Русское», ему мало – ему подавай всего по
приведенному списку. И в принципе, я в корне против такого подхода
к жизни, но мне почему-то именно такой подход нравится. Это
эдакая мечта террориста-смертника на персональный
прижизненный Рай, где все это как раз и сбывается – и девственницы, и
деньги и общественное положение... Вот этот романтичный
поиск Рая и помогает мне в выборе между Довлатовым и Лимоновым.
И психологически, если будет стоять выбор, еще раз пережить
ад или продолжить поиск, я, конечно остановлюсь на втором, и
скорее перечитаю повесть Лимонова, чем довлатовские
рассказы.