Литературная критика

Вор как диссидент

О романе Леонида Леонова «Вор»

Леонид Максимович Леонов прожил большую жизнь. Он был современником
и свидетелем главных событий ХХ века. На его глазах
происходило рождение Советской державы, выпало на долю Леонова
увидеть и бесславный конец государства. О Леонове, авторе
«Барсуков», «Дороги на океан», «Русского леса», писались статьи и
книги, защищались диссертации, но с наступлением новых времен
книги Леонова обретают новый контекст, который, без
сомнения, также станет предметом изучения литературоведов в
будущем.

В наследии Леонова роман «Вор» играет значительную роль, в этом
раннем романе происходило формирование взглядов автора на
феномен человека, на эпоху, на судьбу страны. В центре внимания
писателя оказалось переломное время в истории России – Первая
мировая война, революция, нэп. Бывают произведения, которые
«не отпускают» автора, заставляют вновь и вновь возвращаться
к ранее написанному…Роман «Вор» был написан в 1925-26 гг.,
над второй редакцией Леонов работал в 1957-59 гг,. но в
издании романа «Вор» 1991 года (М, «Профиздат») автор добавляет
еще две даты – 1982 год и 1990 год. Таким образом, над
романом «Вор» Леонид Леонов трудился на протяжении почти всей
творческой деятельности, фактически – в течение большей части
ХХ века. Спустя десятилетия после первой публикации «Вора»
Леонид Леонов возвращался к роману, вносил правку. В конце
1950-х годов происходит «второе рождение» романа «Вор», Леонов
привносит в текст книги все, что оставалось «за кадром»,
все, что тридцать лет назад писать было опасно. Роман, как
губка, впитывал в себя новые авторские открытия, накапливающийся
жизненный опыт. Сюжетно ограничиваясь временем нэпа, роман
«Вор» вбирал в свою литературную плоть думы и чувства
идущего столетия. «Вмешиваться в произведение такой давности не
легче, чем вторично вступить в один и тот же ручей. Тем не
менее можно пройти по его обмелевшему руслу, слушая скрежет
гальки под ногами и без опаски заглядывая в омуты, откуда ушла
вода», – писал Леонов в предисловии, датированном 1959-м
годом. _ ¹

Леонид Леонов изучал нравы социального дна, старался во всех
подробностях понять жизнь будущих персонажей романа «Вор», и свою
творческую «кухню» он описал в тех эпизодах романа, где
сочинитель Фирсов ходит по кабакам, притонам, злачным местам,
постоянно делая пометки в записной книжке. Вместе с Сергеем
Есениным Леонов побывал в Ермаковском ночлежном доме, где он
встретил бродягу-поэта, который стал прототипом образа
блатного стихотворца Доньки. В пивнушке у Триумфальных ворот Леонов
увидел старика, который за деньги рассказывал всяческие
истории из дореволюционного быта – этот образ тоже нашел
отражение в романе. Бывал писатель и на судебных заседаниях, где
слушались дела воров и убийц. Знания Леонида Леонова о нравах
воровского мира не были книжными, все наблюдения за
обитателями социального дна он черпал из личного опыта. Обыденность
воровской жизни описана Леоновым в деталях, воспроизведен
язык преступного мира.

Современники восприняли роман «Вор» настороженно. Критик
М.Серебрянский называл роман «Вор» политически ошибочным и утверждал,
что в нем «нашли свое отражение троцкистские влияния и
утверждения о перерождении партии, о «страшном пути», на который
якобы вступила революция. Основные идеи «Вора»
свидетельствуют об отходе писателя на позиции, явно враждебные рабочему
классу и его партии, на позиции явного отрицания ленинской
трактовки нэпа» _ ² Роман убеждал читателя в невозможности быстро и
легко пройти дорогу к «светлому будущему». М.Горький,
весьма высоко ценивший творчество Леонида Леонова, писал: «…«Вор»
– оригинально построенный роман, где люди даны хотя и в
освещении Достоевского, но поразительно живо и в отношениях
крайне сложных. В России книга эта не понята и недостаточно
оценена» _ ³ Отметим, что «Вор» писался в обстановке ожесточенной
литературной борьбы, когда были провозглашены рапповские идеи
социологизации литературы, когда классическая литература
сбрасывалась с «корабля современности», и даже Максим Горький
порой объявлялся писателем, чуждым пролетарской литературе,
а в такой среде произведение Леонова, работавшего в
философско-эстетическом русле русского реализма, выглядело как
полная архаика и вызывало у многих враждебное отношение.

По В.И.Далю, слово «вор» имеет более широкое значение, чем считается
в обыденном сознании. Вор – «мошенник, бездельник,
обманщик, изменник, разбойник», как Гришка Отрепьев и Ванька Каин.
Вор – не только грабитель, но и человек, нарушающий
общепринятые нормы, обманщик или даже, если угодно, диссидент,
отщепенец, маргинал. Несомненно, что к своему герою Дмитрию
Векшину Леонид Леонов применял именно такое широкое понимание
слова «вор», его интересовало в герое не уголовное и преступное,
а именно диссидентское. Варлам Шаламов в своих «Очерках
преступного мира» пишет: «Вся воровская психология построена на
том, […] что их жертва никогда не сделает, не может
подумать сделать так, как с легким сердцем и спокойной душой
ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила – в
беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет
ничего «слишком»» _ ⁴. Когда Векшин задумывается о том, «как же
в ясной логической цепи людского поведения внезапно
возникают преступление и ошибка» _ ⁵, то становится ясно, что он думает
в первую очередь не о совершенных им грабежах, не об
убийстве пленного белогвардейца, а о некой глобальной жизненной
ошибке, которая и явилась причиной содеянных им преступлений.
В образе Векшина революция, начавшаяся как праведное дело,
как борьба за счастье и свободу, становится насквозь
преступной, низкой и подлой. Почему его революция закончилась так?
Могла ли она закончиться иначе?

Суть исторической эпохи Леонид Леонов может определить кратко и
емко: «Наступала переломная пора в русском государстве, безумие
пополам с изменой опустошало страну. Тыл и фронт разделились
пустыней…и вот по ней при всеобщем безмолвии побежали домой
не убитые на войне: облако возмущения неотступно следовало
за ними…» _ ⁶ Ключевые понятия этого отрывка «безумие», «измена»
и «пустыня», три слова создают яркую картину эпохи. Обратим
внимание, что с фронта возвращались не «живые», а «не
убитые». Образ облака пробуждает невольные ассоциации с
примененными в Первую мировую войну газобаллонными атаками хлором,
которые не столько приносили реального людского ущерба,
сколько угнетали морально, наводили ужас, а поэтому последствия
газовых атак сильно преувеличивались. Газовое облако –
фатальная, наводящая трепет опасность. Накопившееся в армии
возмущение тоже представляется облаком, которое надвигалось с
фронта в тыл с той же фатальной и смертоносной неизбежностью.

Вообще роман «Вор» потрясает тем, что сам ход повествования создает
ощущение движения времени, сюжетная нить романа скрывает под
собой тектонические сдвиги русской истории, именно эти
внутренние глобальные движения, разломы и взрывы определяют
судьбы героев романа.

Бродячий фотограф, распространявший революционные прокламации,
однажды ночевал в доме Векшиных, и ему суждено было открыть перед
мальчиком Митей «изнанку жизни». Накануне своего ареста, на
векшинском сеновале «до полуночи рассказывал он Мите, что
мир опутан злом…» _ ⁷ С этого момента, когда запала в душу его
бацилла бунта, и начинается отсчет биографии
Векшина-революционера.

Сцена убийства Векшиным белого офицера – это некое подобие
средневекового «примера», exempla (история, которая должна отвращать
человека от греха) Убийство было подлым, потому что перед
Векшиным стоял безоружный, пленный человек. Злодеяние Векшина
становится тем узелком, который распутывается в течение
дальнейшего повествования. Убийством офицера Векшин совершал
некий «ритуальный обет на верность идее» _ ⁸ Нэпманша брезгливо
хлестнула Векшина перчаткой по той самой руке, которая когда-то
зарубила белого офицера. Казнь пленника была ритуальной,
ритуально же нэпманша хлестнула Векшина перчаткой. Согласимся
с американским литературоведом Р.Магуайром, который отметил,
что в романе «Вор» эпизод с перчаткой нэпманши «производит
на Митю огромное впечатление не потому, что дает толчок
внезапному решению отомстить за себя вступлением на преступную
стезю (в ту ночь на фронте он уже на нее вступил), а потому,
что этот случай последнее доказательство его отщепенства» _ ⁹
(курсив наш. – А.Б.-К) По силе воздействия на Митьку оба эти
события имели одинаково важное, переворотное значение.

ЧЕЛОВЕК ФУТЛЯРНО-ПОДПОЛЬНЫЙ

За действием романа наблюдает как сам автор, так и литератор Фирсов,
который пишет свой «параллельный» текст, фрагменты которого
иногда вклиниваются в текст романа. Причем поначалу два
взгляда как бы совпадают, между ними не заметны расхождения, но
затем сочинитель Фирсов становится одним из действующих лиц
романа, то есть из творца истории превращается в ее
рядового участника. Автор добровольно отказывается от роли
единоличного свидетеля описанных в романе событий, назначая себе
«наместника», который шпионит как бы от имени автора, но
проявляя некоторое самоволие. Отношение автора к Фирсову
ироничное, он часто ловит его на неточностях, подчеркивает
незамеченные Фирсовым детали. Как отмечает исследователь, временами
«образ Фирсова перестает быть двойником писателя, а становится
объектом его иронии, пародии. Писатель как бы отстраняется
от него, наделяет Фирсова чертами, которые приписываются ему
критиками…» _ ¹⁰ Неуклюжие писания Фирсова позволяют видеть
героев романа как бы в двух измерениях, реальном и литературном.
Читатель видит героев романа въявь и одновременно следит за
тем, как литератор Фирсов описывает их жизнь. Из-под пера
Фирсова выходит натуралистический текст, наполненный
отталкивающими, антиэстетическими деталями и подробностями. Леонов
иронизирует не над посредственным литератором Фирсовым (сам
по себе он мало интересен), а над попытками загнать
реальность в рамки литературных схем и шаблонов. Вообще в самом
сочинителе Фирсове есть нечто воровское, он вторгается в жизнь
людей подобно взломщику. «…я вот хожу и умираю, а вы всего
только пишете интересную повесть о том, как умираю я…» –
говорит Фирсову циркачка Таня _ ¹¹. На глазах читателя подлинные
страдания, духовные поиски, радости героев превращаются в нечто
мелкое и ущербное, и, как отмечает анонимный критик
фирсовского сочинения, автор «уже в начальной главе сумел внушить
отвращение к своим героям…» _ ¹² Конечно, Фирсов не понимает, что
его сочинения – лишь семулякр подлинности. «Не разврат, а
развратишко», – как говорил один из героев Достоевского. _ ¹³ Нельзя
не отметить сходства некоторых героев романа «Вор» с
«подпольными людьми» Достоевского, живущих в условиях
неустроенного, нищенского быта. Максим Горький был прав, когда отмечал в
романе «Вор» «люди даны…в освещении Достоевского». Один из
критиков отмечал: «Целиком по Достоевскому сделан «Вор».
Достоевский и в главных фигурах: в Мите Векшине – бунтаре,
правдоискателе, падшем ангеле, конечно больше от Мити Карамазова,
чем от большевиков. От женских фигур так и разит Грушенькой
и Соней Мармеладовой. Старым знакомым является и Чикилев –
мелкий чиновник… Является ли все это лишь подражанием
большому писателю? Конечно, нет. Источником леоновского творчества
является жизнь, социальная действительность. Близость
Леонова к Достоевскому – от социального родства. […] Леонов, как
и Достоевский в свое время, выражает катастрофу «мелкого
человека». «Мелкому человеку» кажется, что не он погибает, а
мир погибает» _ ¹⁴.

Жизнь на грани нервного срыва или уже в состоянии полного безумия
характерна для «подпольных» людей. Впрочем, эти «подпольные»
люди, чьи характеры и образ жизни сформировала реальность
трущоб, живущие в каком-то антимире, задавленные нищетой,
униженные и оскорбленные, после Достоевского появились в
произведениях многих писателей – «подпольный» человек Грегор Замза
однажды утром просыпается превратившимся в мерзкое насекомое
в «Превращении» Франца Кафки, живет с чувством «радостного
безумия голода» «подпольный» герой романа Кнута Гамсуна
«Голод», истерзан ощущением ненужности своего существования
«подпольный» герой Рокантен из «Тошноты» Сартра, упивается
собственным «вожделением к преступлению» «подпольный» герой
«Дневника вора» Жана Жене. Открытая Достоевским тема многое
определила в развитии литературы ХХ века. «Подпольных» людей
встречаем мы и в романе «Вор» Леонида Леонова, таких, как мелкий
чиновник Петр Горбидоныч Чикилев, которого сослуживцы
окрестили «человечком с подлецой»_ ¹⁵ Это точь-в-точь чиновник,
ставший столь значительной фигурой в русской литературой ХIХ века.
Читая о нем, мы забываем, что речь идет о советском
чиновнике, так он похож на гоголевских персонажей, на «подпольных»
людей Достоевского. Можно даже усмотреть в нем и сходство с
чеховским Беликовым, «человеком в футляре», вся жизнь
которого сопровождалась трепетом перед начальством и опасениями
«как бы чего не вышло», хотя, надо признать, в Чикиливе нет
совершенно той ранимости, которая отправила «человека в
футляре» в мир иной. Подобно Беликову, Чиквилев в облике
«влюбленного антропоса» предпринимает попытку сватовства и терпит
фиаско. Оскорбленный сочинителем Фирсовым, Чикилев немедленно
садится за написание доноса – чует мелкий чиновник, что
наступает его время, доносчиков-стукачей время. Как ни странно, и
про это сказано тоже было Чеховым в «Человеке в футляре»:
«…быть может, нас слышал кто-нибудь, и чтобы не перетолковали
нашего разговора и чего-нибудь не вышло, я должен буду
доложить господину директору содержание нашего разговора…в
главных чертах. Я обязан это сделать», – грозит Беликов после
ссоры с Коваленко _ ¹⁶. Человек в футляре – бессмертный тип –
именно он стал организатором опустошающей волны репрессий
1930-х…Тоталитаризм не имеет в обществе иной опоры, кроме «человека
в футляре». «Человек в футляре», Беликов – полновластный
хозяин той эпохи, когда сосед подозревает соседа, когда врага
видят в собственном муже или отце, когда кажется, что враги
кишат кругом. Словом, образ Чикилева несомненно имеет своих
литературных «предков». Отбушевали революционные бури, а
маленький чиновник (неважно, коллежский ли асессор или
фининспектор), который «пуще всего боялся блеснуть соображением при
высших лицах» _ ¹⁷, остался таким же, как и сто лет назад. И
отчество «Горбидоныч» у него такое, какое положено иметь
должностному лицу, о чем осуждающе писал Бунин, отмечая, что если
уж появляется в литературе чиновник или пристав, то фамилия
его «непременно Ирисов или Гиациантов, а отчество
Афиногенович или Ардалионович» _ ¹⁸

Известно, что к созданию образа Чикилева Леонова подтолкнули
обстоятельства его личной биографии: «У Л.Леонова сохранилась
повестка Мосфинотдела, подписанная агентом по взысканию недоимок
М.Филимоновым, от 4 января 1924 года с предложением
немедленно уплатить 56 руб. 25 коп. (патент на право заниматься
писательским ремеслом). На оборотной стороне повестки рукою
Леонова написано: «Вот с чего начался Чикилев в «Воре»» _ ¹⁹

«Подпольным» человеком является и дворянин, «барин» Манюкин, который
зарабатывает себе на кусок хлеба тем, что рассказывает о
жизни господ при старом режиме посетителям одного злачного
местечка. Все эти образы наводят на мысль о том, что есть
особые уровни общественного бытия, которые остаются неизменными,
какие бы катаклизмы не сотрясали государство. Во всяком
государственном учреждении всегда умудряется обосноваться этакий
«человечек с подлецой», и никакая метла революционных
взрывов и репрессий его оттуда не выметет. Подпольные эти люди не
способны на сильное чувство, на разврат даже не способны, а
лишь на мелкий «развратишко». Дворянин Манюкин в приступе
отчаяния кричит Чикилеву: «Не загоняйте меня в угол… дабы не
выйти мне из человеческого облика» _ ²⁰ Реплика не случайна, не
бессмысленна. «Подпольный» человек в любую минуту может выйти
из человеческого облика, явив невиданную низость. «…больше
всего страшусь я, – обращается Манюкин к Чикилеву, который
угрожает изъять у него примус. – как бы не пробудился во мне
нежелательный атавизм. Вот скакну на вас и откушу вам,
например, ухо!» _ ²¹ «Атавизм» Манюкина – это его принадлежность к
дворянскому сословью, его былое «барство». Невольная ирония
Манюкина словно бы пародирует официальную советскую мифологию о
«людоедствах», бесчеловечности, дикости старого режима.
Между тем, именно новая власть обратила бывшего дворянина в
асоциальное существо, теряющее человеческий облик. «Бывшему»,
как изгою, полагалось скрывать старорежимный «атавизм»,
искоренять его, точно пробуждающиеся в человеке первобытные
инстинкты, как, например, каннибализм. Чикилев также невольно
пародирует официальную фразеологию большевиков, заявляя, что
закон «неусыпным мечом стоит на страже моего уха», а не
желающий съезжать из комнаты Манюкин «своей политикой
неуезжания…препятствует обновляющей смене нашего общества» и вообще
«встает на дороге прогрессивного человечества» _ ²²

ЧУЖОЕ ИМЯ

Стоит отметить, что в романе герои обретают новые имена. Под именем
парикмахера Королева живет Векшин. Кроме того, по подозрению
Чикилева, в записках Манюкина именно Векшин зашифрован под
псевдонимом «Николай». Самого Чикилева перед его карьерным
взлетом некое важное должностное лицо по ошибке называет
«Кичилевым». Сестре Векшина Татьяне, случайно забредшей к
странствующим циркачам, клоун Пегель дает сценическое имя своей
покойной жены Геллы Вельтон, дает даже не имя, а судьбу
циркачки. Примечательно, что ее любовник Николай Заварихин
называет Татьяну именно сценическим псевдонимом «Гелла».
Орфографическая ошибка на вывеске слесарных дел мастера Пухова
приводит к появлению человека с новой фамилией – Пчхов. Вьюгой в
блатном мире кличут Машу Доломанову, первую Митькину любовь.
Бывший ординарец Векшина Санька Бабкин, вместе со своим
хозяином вступивший на преступный путь, получает за свое
нескладное сложение кличку «Велосипед». В каждом случае новое имя
означает начало новой жизни. Впрочем, мастер Пчхов, мудрый и
лукавый старик, на сей счет придерживается особой точки
зрения: у природы «ни к чему приписного названия не имеется, она,
как люди, из названия вывода не делает… К примеру, жук
ползет на дерево…разве он помышляет, дескать, я, жук, влезаю на
дерево…» _ ²³ Подлый подвох Чикилева заставляет Векшина задуматься
о законности носимого им имени, он чувствует, «будто его
застукали на присвоении чужого честного имени» _ ²⁴ В момент остро
переживаемого нравственного кризиса Векшина постигает новый
удар, явившийся в виде сделанного Чикилевым «открытия» будто
Митка явился на свет в результате супружеской измены его
матери с помещиком Манюкиным. Право на ношение имени в эту
минуту предстает как право на свою собственную, законную
судьбу. Чикилев же пытается доказать, что у вора Векшина и имя-то
ворованное.

В «Чевенгуре» Андрея Платонова есть эпизод, в котором жители села
принимают новые имена «в целях самосовершенствования граждан».
Игнатий Мошонков становится Федором Достоевским, Степан
Чечер – Христофором Колумбом. Социализм начинается с присвоения
нового имени. Мистика революции состоит в том, что она
всему стремится дать новое имя. В этом обнаруживается родство
революции с преступным миром – всюду переименование, иллюзия
подлинности.

1. Леонов Л. Вор. М.,1991. С.6

2. Серебрянский М. Прощание с прошлым// Советская литература на
новом этапе. Сб.статей. М.-Л.,1934. С.42

3. Горький М. Соб.соч. Т.30. М.,1955.С.91

4. Шаламов В. Избранное. СПб, 2003. С.515

5. Леонов Л. ..С.87

6. Там же.С.85

7. Там же.С.71

8. Там же.С.604

9. Магуайр Р. Красная новь. Советская литература в 1920-х гг. М, 2004. С.226

10. Протасова К. Функции образа писателя в структуре романов
Л.Леонова «Вор» и Т.Манна «Доктор Фаустус»// Большой мир. Статьи о
творчестве Л.Леонова. М.,1972. С.96

11. Леонов Л. Вор…С.275

12. Там же.С.101

13. Достоевский Ф. Записки из мертвого дома. Л.,1990. С.320

14. Нусинов И.М. Леонид Леонов и его критики// Буржуазные тенденции
в современной литературе. М, 1930. С.55-56

15. Леонов Л…С.119

16. Чехов А.П. Избранное. Л.,1982. С.476

17. Там же. С.119

18. Бунин И. Соб. Соч. в шести томах. Т.5.М.,1994 С.449

19. Ковалев В.А. Творчество Леонида Леонова. М.-Л.,1962. С.275

20. Леонов Л. .. С.121

21. Там же. С.122

22. Там же.

23. Там же. С.357

24. Там же. С.376