Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Я остановился. Показалось, что расстояние между мной и каждой
из девушек было равным, но Ирина шла мне навстречу, а та, вторая,
имя которой я не знал, стояла на месте и взгляд ее, словно сотканный
из безразличия и одиночества, пронизывал меня насквозь, пропитывал
мои чувства жалостью к ней, жалостью, в которой она, возможно,
и не нуждалась.

Но Ирина приближалась, и я уже мог считать, сколько шагов осталось
ей преодолеть, чтобы дотронуться до меня.

И она дотронулась, она взяла меня за руку, и я послушно пошел
за ней, все еще кося взглядом на ту, оставшуюся стоять. И слышал,
как отрывисто и кратко взвизгнула собачонка – может быть, ее хозяйка,
повинуясь собственным мыслям, совершенно случайно, но довольно
больно ущипнула ее?!

А я шел за Ириной по зеленому лугу и слышал звуки из жизни насекомых,
и вылавливал взглядом среди зелени желтые пятна одуванчиков.

И вдруг услышал вокруг себя леденящий топот марширующих ног, обутых
в тяжелые походные ботинки. Бросал взгляд на Ирину, но она, казалось,
ничего этого не слышала. А топот тем временем нарастал, и я даже
сквозь сон почувствовал, как меня бросило в холодный пот, и наволочка,
и простыни мгновенно пропитались им и я заерзал от неприятных
ощущений, не будучи в состоянии проснуться в той степени, когда
движения тела тебе полностью подчинены. Так мой сон неожиданно
превратился в заурядный кошмар, продержав меня в том состоянии
до утра.

А утром в окно снова светило добродушное солнце, и начинавшийся
день ничем не отличался от предыдущих.

Айвена в кровати не было, и я подумал, что он вовсе не приходил
в номер – может быть так и заночевал у генерала, а может быть,
после моего ухода они со всей серьезностью разрабатывали план
действий на сегодняшний день?! Во всяком случае, если в городе
к тому утреннему часу что-то и происходило, то лишним шумом оно
явно не сопровождалось.

Выйдя на улицу, я тут же обратил внимание на развешанные на дверях
и стенах домов листки бумаги. Только начав читать один из них,
я сообразил, что это и было то воззвание, или, если быть точнее
– декларация о независимости города, о которой я уже слышал от
Айвена. Но кроме присутствия этой декларации никаких изменений,
по крайней мере внешних, в пространствах, доступных моему взгляду,
я не наблюдал.

Захотелось поесть, и ноги сами привели меня в то просторное кафе,
где три раза в день кормились, если не все, то уж наверняка почти
все герои, отдыхавшие в городе.

Внутри кафе было непривычно спокойно. Только несколько столиков
были заняты посетителями, да и то, посетители эти, вопреки уже
утвердившейся в городе традиции, ели молча, и, казалось, как-то
сосредоточенно.

Я присел за свободный столик и принял позу нетерпеливо ожидающего
клиента: уперся локтями в полированную поверхность стола и покрутил
головой, нащупывая взглядом следы официантки.

Она не заставила себя долго ждать. Но вместо того, чтобы предложить
мне меню, она опустила на столик поднос и поставила молча передо
мной тарелку овсянки, два кусочка хлеба и стакан чая.

Я поднял на нее вопросительный взгляд, но она устояла и только
перед тем, как развернуться, проговорила тем же глуховатым голосом,
которым однажды произнесла «слонятина...»: «Если бы не объявили
ночью о своей независимости, то и продукты бы вовремя прислали...»

Вкус овсянки напомнил мне о моем недавнем прошлом и я, еще не
доев ее, уже забеспокоился – нынешнее меню пахло приближающейся
войной.

Я поискал среди посетителей кафе знакомые лица, но никого из друзей
не увидел.

Вышел на улицу, вспотевший после чая.

Город был тих и ласков. Он лежал, расслабившись под лучами солнца,
на относительно пологом спуске. В мареве, испаряемом землей, линии
стен и крыши домиков теряли правильность и ровность, они пульсировали,
дышали, тяготясь, возможно, этой влажно соленой жарою.

Этот город за пару минут успокоил мои нервы лучше валерьянки и
я, поначалу медленно, а потом все свободнее и раскованнее зашагал
назад, к своей гостинице с надеждой встретить там Айвена или Вацлава
и разузнать у них, что происходит.

В гостинице было безлюдно. Деревянный пол коридора потрескивал
под моими ногами, и из-за того, что кроме своих шагов я ничего
не слышал, на душе снова стало немного тревожно.

В моих дверях торчала записка и, взяв ее, я заметил, что пальцы
мои дрожат.

«Очень жаль, что вы не застали меня. Если возможно, придите сегодня
вечером. Адель».

Я зашел в комнату, перечитывая на ходу эти два предложения.

Конечно, это было больше, чем неожиданностью.

Убрав ширмочку, я присел на кровать и задумался.

В голове не укладывалось, что сегодняшний день, такой до странности
обычный, должен был изменить мою жизнь.

Я встал с кровати и выглянул в окно. И увидел Айвена, Вацлава
и других ребят, деловитою походкой двигавшихся по другой стороне
улицы. Держа в руках какие-то бумаги, они на ходу о чем-то спорили.

Оставив записку на кровати, я выбежал из номера. Догнал всю компанию,
остановил их и потребовал, именно потребовал сообщить мне: что
происходит.

– Самое интересное ты проспал! – сразу ошарашил меня Айвен. –
Еще ночью мы взяли телеграф, радиостанцию и все остальное.

– Как «взяли»?! – вырвалось у меня.

– Совершенно спокойно... – ответил Айвен.

– И без единой капли крови! – добавил Тиберий.

– А телеграфист даже поздравил нас с независимостью и в нашем
присутствии отстучал на своей машинке текст декларации, который
мы направили во все основные информационные агентства мира...

– Только арабы нас подвели... – чуть грустновато произнес Вацлав.
- Ушли все ночью...

– Черт с ними! – махнул рукой Айвен.

– Не черт, а Аллах! – поправил его кто-то.

– Прошли ночью маршем через весь город! Напугали всех! Те, кто
спал - подумали, что войска вводят! – сказал коренастый парень
с татуировкой якоря на предплечье.

– А в остальном – все в порядке! – подытожил Айвен. – Теперь ждем,
когда нас начнут признавать другие державы... Вечером приходи
на площадь святого Лаврентия – будем праздновать День Независимости.
Будет, кстати, первое исполнение нашего гимна!

– Ну, а сейчас вы куда?! – спросил я, поняв, что самое важное
к этому часу уже произошло.

– Выбираем дома для правительства, штаба и т.д., – объяснил Вацлав,
- потом будем выбирать дома для себя...

– Не бойся, о тебе тоже не забудем! – пообещал Айвен бодрым голосом.

– Ага, – кивнул я сам себе, переваривая новости.

– Ну до вечера! – крикнул мне Вацлав и вся компания будущих министров
и просто жителей вольного города, отвлекшись от меня, направилась
дальше.

Я еще постоял минут пять, пытаясь разложить по полочкам несколько
сумбурные мысли, возникшие в моей голове после разговора с ребятами.

Наконец, начав привыкать, а главное – уже твердо поверив во все
происшедшее, я вспомнил о той неожиданной записке, оставшейся
на кровати в моем номере.

– Ну, – подумал я, – если происходят чудеса, то обязательно много
и сразу!

Записка была для меня чуть ли не официальным приглашением, и я,
перед тем, как пойти вверх на авеню Цесаря, вернулся в гостиницу
и так долго мылся под душем, словно старался «очистить» себя не
только снаружи, но и изнутри.

Наконец, я даже погладил свою цивильную одежду – дар Айвена –
и только после этого снова вышел на улицу.

Поднялся к уже знакомому особняку (интересно, а не выберут ли
его ребята под какое-нибудь административное здание?!) и дернул
цепочку колокольчика. Затем услышал легкие спешащие шаги.

– Хорошо, что вы меня застали! – вздохнула, увидев меня, девушка
по имени Адель. – Я же просила вас прийти вечером!

Я стоял перед открытой калиткой и чувствовал себя полным идиотом.
Ведь в записке действительно шла речь о вечере, а я сорвался и
прибежал сюда, совершенно забыв об этом.

– Проходите! – девушка сделала шаг в сторону, таким образом освобождая
для меня аккуратную, посыпанную золотистым песком тропинку, ведущую
к ступенькам крыльца.

Тропинка была узкая, я шел впереди, а Адель, сопровождая меня,
неслышно ступала за моей спиной, но все-таки не след-в-след, потому
что иногда, повернув голову, я мог видеть ее загорелое округлое
плечико.

Я старался идти как можно медленнее, растягивая это расстояние
во времени. Но как я ни старался, а через минуту мы уже входили
в особняк, потом поднимались по широкой винтовой лестнице и в
конце концов оказались на той самой террасе, возвышавшейся над
городом и морем.

– Присаживайтесь! – мягко произнесла хозяйка. – Я через минуту
вернусь!

Я присел за красный столик, посмотрел по сторонам, словно хотел
проверить: на месте ли те четыре пальмы, потом оглянулся и разыскал
глазами извилистую тропинку, по которой я забирался на вершину
одного из предгорий, на мусульманское кладбище и, найдя эту тропинку,
вскочил. Я не знаю, что за сила подбросила меня, но, подавив дрожь,
возникшую в руках и коленях, я понял, что причиной этому было
то, что я сидел не на своем месте. Ошибиться я не мог: у округленного
треугольника красного стола стояли всего лишь три маленьких стульчика
и только сидя на одном из них, можно было отвлечься от города
и моря, только один из них позволял сидеть спиной ко всем, кроме
сидящих за этим же столиком. Именно на этом месте и сидел тогда
тот мужчина, сидел и писал что-то, даже не догадываясь, что кто-то,
кто-то совсем ему неизвестный, готов был испепелить его своим
взглядом. За что? Почему? Эти вопросы я задавал себе несколько
раз и ни разу не смог на них ответить вразумительно. И вот сейчас,
вскочив со стульчика и, успокоившись, присев на другой, я не мог
себе объяснить корни собственного поведения. Эта ревность была
сродни глупости...

– Извините, – спешащей походкой Адель вошла на террасу. – Я никак
не могла найти Софью, а она, оказывается, убирала в саду. Сейчас
она сделает кофе...

Девушка присела рядом, но тоже не на тот стульчик, с которого
я вскочил.

– Меня зовут Адель... – сказала она. – Я знаю, Софья сказала,
что вы приходили сюда... Вы видели мою собачку?!

– Да, – я кивнул, глядя девушке в глаза. Потом опустил свой взгляд
на ее плечи и руки.

На ней было блекло-пурпурное короткое платье, державшееся на двух
тесемочках.

– Расскажите... – попросила она.

«Неужели ей действительно хочется услышать о том, где и когда
я видел ее собачонку?!» – подумал я.

– Вы ее видели в городе?! – снова прозвучал ее негромкий голос.

– Да... Она бежала по улице и, кажется, кого-то искала. Я сидел
в кафе...

– В каком кафе? – перебила меня Адель.

– Я даже не знаю, есть ли у этого кафе название... Оно находится
на углу улочки, ведущей вниз к набережной. В этом кафе еще полностью
стеклянная стенка и вся улица хорошо видна...

– А-а... – выдохнула Адель, по-видимому припомнив это место.

– И вот она бежала по этой улочке, очень медленно бежала, а потом
вдруг остановилась у открытых дверей кафе и заглянула внутрь.

Я следил за выражением лица хозяйки, ожидая, когда же она прервет
мой рассказ и спросит что-нибудь более существенное или, может
быть, сама расскажет мне что-то...

– А кто в это время был в кафе? – спросила девушка.

Я задумался, припоминая.

– Я, Ирина...

– А кто это?

– Официантка... Потом еще подошли ребята, но собака к тому времени
уже убежала.

– А эта Ирина видела ее?!

– Не думаю... – я замотал головой.

К столику подошла уже знакомая мне пожилая женщина, поставила
передо мной чашечку кофе, сахарницу и маленький, кажется серебряный,
кувшинчик со сливками. Из кармана жесткого фартука, одетого поверх
светлого комбинезона, торчали ручки больших садовых ножниц.

– Софья, не уходи пока! – попросила ее Адель. – Этот человек видел
Эсмеральду...

– Прошло уже четыре дня, – девушка смотрела на меня и в ее глазах
блестели слезы. – Я даже не знаю: жива ли она?! Это так тяжело,
потерять самое близкое существо...

Наступила тишина, и в тишине этой вдруг всхлипнула Софья.

Я глотнул кофе и, ставя чашечку на блюдце, чуть не уронил ее.

– Это я виновата... – зашептала Софья. – Я оставила калитку открытой...
только на минутку... и вот...

– Самое близкое существо... – повторил я в мыслях слова Адели.
- Значит тот, чью спину я видел с тропинки – не самое близкое
существо! Значит он кто-то еще, кто-то менее близкий Адели, чем
рыжая Эсмеральда.

– Я уже два раза обошла весь город, – заговорила снова Адель.
– Я осмотрела все дворы, все закоулки... Ведь в городе почти нет
собак...

– А вы ходили в ботанический сад?! – неожиданно спросил я и едва
сдержал себя, чтобы не описать красоту этого места и не предложить
себя в спутники.

– А где это?! – в глазах девушки засветилось удивление.

– Как, вы действительно не знаете?! – удивился я. – Надо идти
по загородной аллее в сторону виллы генерала Казмо...

Адель кивнула. Неужели она знает, где расположена вилла генерала?!

– А дальше? – спросила она.

– В самый конец этой аллеи, а там сама аллея упирается в ботанический
сад...

– Странно, – произнесла Адель. – Я никогда не слышала об этом
саде... Надо будет обязательно пойти туда, может бедная Эсмеральда
заблудилась там...

Софья снова всхлипнула.

Я допил кофе.

О ее собачонке я больше ничего не знал, а другие темы ее, казалось,
не интересовали. Конечно, теперь я понимал, что для нее значила
Эсмеральда, но то, что меня позвали сюда только как человека,
видевшего эту собачонку, не могло не огорчить.

– Ну вот, – я заговорил с предпрощальной интонацией. – Пожалуй
больше мне вам нечего рассказать...

– Может, выпьете еще кофе?! – спросила она.

Наверно целую минуту я боролся между «да» и «нет» и все-таки сказал
«нет».

– Спасибо, – произнес я как можно более доброжелательным тоном.
– Но у меня еще есть планы на сегодня... Надо идти.

– Я провожу вас, – Адель поднялась и мы вместе прошли в дом, спустились
по винтовой лестнице и остановились только у калитки.

– Если я увижу ее или что-нибудь узнаю, обязательно сообщу вам,
- пообещал я.

– Благодарю, – кивнула Адель и подала мне руку.

Она подала руку слишком высоко для рукопожатия, и я прикоснулся
к ней губами.

Ожидал услышать хотя бы еще пару дающих надежду слов, все еще
держа ее руку в своей. Но Адель молчала, и я, отпустив руку, попрощался
и пошел вниз по авеню Цесаря.

Конечно, все мои мысли и чувства были так перепутаны, как может
быть перепутана не смотанная в клубок шерстяная нить. Привязанность
Адели к своей собачонке хоть и казалась мне немного странной,
но в то же время не могла не вызвать уважения. И опять же эта
привязанность заставляла задуматься об отношении Адели к людям
и, конечно, о том мужчине, сидевшим спиной к городу на ее террасе.
Кто он? Откуда? Она вела себя так, словно была единовластной хозяйкой
особняка. Может это был гостивший у нее родственник? Брат? Дядя?
Даже не знаю: так ли уж было важно для меня узнать что-нибудь
о нем?! Но думаю, он не был очень близким ей человеком, иначе
бы она хотя бы раз, но упомянула его.

Город к этому времени уже основательно прогрелся, и находиться
на солнце было довольно тяжело. Хотелось в тень, но как назло
вдоль авеню Цесаря росли только кипарисы, а так как солнце зависло
в этот полуденный час прямо над городом, то, естественно, никакой
тени они дать не могли. Единственное, что я мог сделать – это
идти быстрее.

Желудок, в штыки воспринявший утреннюю овсянку, требовал полноценного
обеда, и я решил, не заходя в гостиницу, сразу пойти в кафе.

Внутри было прохладно и пусто. Я присел за угловой столик подальше
от окон и наслаждался ощутимой в этом месте сыростью.

– Извините, – прозвенел за моей спиной голосок официантки. – Но
обед у нас сегодня невкусный...

Я обернулся и видимо выражение моего лица было настолько удивленным,
что она поспешила добавить еще несколько слов:

– Машина не привезла продукты, и мы можем вам предложить только
перловую кашу и чай...

– Какая машина?! – заторможено спросил я.

– Ну которая дважды в день привозит продукты... – пролепетала
девочка в белом фартуке и такой же белоснежной шапочке-панамке.
– Говорят, это связано с объявлением независимости...

В голосе ее не было ни огорчительных ноток, ни раздражения. Похоже,
она была не меньше моего озадачена отсутствием машины.

– Ну хорошо... – голосом припертого к стенке человека произнес
я. - Давайте то, что есть.

– Минутку! – сказала она.

Что можно сказать о перловой каше, особенно, если она сварена
до состояния дробинок, которые легко катаются на языке, но никак
не лезут в глотку?! Этот вид еды может быть тоже причислен к холодному,
а впрочем даже и к горячему орудию, потому что любая попытка съесть
перловую кашу сопряжена с борьбой, с огромной тратой энергии,
которую такая еда вряд ли компенсирует. Обед напомнил мне глотание
таблеток, при этом роль таблеток исполняли крупинки, и почти каждую
из них приходилось запивать глотком к тому времени уже остывшего
чая. Но официантка была добра и терпелива и даже слова не сказала,
когда я попросил ее принести четвертый стакан. Может быть, она
даже сочувствовала мне?!

В кафе зашло еще несколько человек, но большинство из них сразу
же вышли. Только двое остались позаниматься этим пищевым мазохизмом.

После обеда я направился на поиски Вацлава и Айвена. Причина,
из-за которой я их искал, была, может быть, смехотворной, но все-таки
я хотел им сообщить о том, что машины с продуктами не прибыли,
и это значит, что жители уже свободного города могут остаться
голодными. Мне почему-то казалось, что никто из ребят, собиравшихся
совсем недавно на мусульманском кладбище, чтобы обсуждать сегодняшний
день, не знает об этом. Может быть они едят у генерала, а с сегодняшнего
дня – у президента Казмо, может быть где-нибудь еще...

Но чем дальше я шел, тем меньше оставалось у меня надежды найти
их. Улицы были пустынны. Среди немногочисленных загорающих и купающихся
на городском пляже я не увидел ни одного знакомого лица. Оставалось
только пойти на виллу генерала, но по такой жаре туда идти не
хотелось, а вечером, когда станет прохладнее, они сами появятся
на площади Святого Лаврентия, чтобы отпраздновать первый в истории
этого города День Независимости.

Утомившись от бесплодных поисков, я повернул к гостинице, и вдруг
воздух завибрировал в моих ушах. Сначала слабо и едва ощутимо,
но буквально с каждой секундой эта вибрация нарастала, и я остановился,
пытаясь понять: что происходит. Остановился и интуитивно задрал
голову вверх. И тут же по мне прошлась тень низко летящего вертолета,
и встревоженный воздух растрепал волосы. А сверху уже сыпались
какие-то листки бумаги, белые как снег. И падали они вокруг меня,
и на крыши домов, и на ветви деревьев. А я стоял в оцепенении
то ли оттого, что за прошедшие недели отвык от шума, то ли просто
от испуга.

Один листок лег мне прямо на плечо, и я взял его в руки.

«Всем военнослужащим, находящимся в кратковременном отпуске приказывается
срочно покинуть город и вернуться в расположение своих армий.
В 18:00 в город будут введены войска и военнослужащие, не покинувшие
к этому времени город или оказывающие сопротивление, будут расстреляны
на месте».

Дочитав, я выронил листок, и он упал мне под ноги.

Неужели моя свобода снова оказалась кратковременной?! Неужели
мне никогда не дано найти себе постоянное пристанище, в котором
меня никто не будет трогать, никто не будет приказывать, и я,
естественно, никого не буду слушаться?! Где же ты, моя родина,
которую я еще не знаю, но которая никогда не потребует моей крови?
Где мне тебя искать?!

Я стоял, беспомощно опустив руки, а мимо кто-то бежал и кричал
мне: «Сматывайся! До шести осталось два часа!»

И воздух был спокоен и недвижим: вертолет улетел, оставив город
в безветрии.

Затихли шаги бежавшего парня, и я почувствовал, как изнутри охватывает
меня нервная дрожь. Я сцепил руки в «замок», напрягся, словно
в ожидании удара, и от этого напряжения, от окружавшей меня враждебной
тишины, чуть не закричал, чуть не заметался из стороны в сторону,
как волк, окруженный охотниками. Так захотелось быть не здесь,
быть где-то далеко, вдали от всех и вдали от самого себя, оставив
свой человеческий облик и свою причастность к человечеству, под
какой-нибудь кирпичной стеной ожидать расстрела, а второй, звериной
своей половиной, мчаться в мир, где царствуют инстинкты, и хищнику
не известно, что он – хищник!

И, с опаской посмотрев по сторонам, я понял вдруг, что бегу, что
бегу так, как бегут преследуемые собаками, едва успевая выбрасывать
вперед ноги, постоянно отстающие от туловища.

А по обе стороны улицы навстречу мне неслись дрожащие приземистые
домики, и были они, казалось, не меньше моего напуганы, и прижимались
стенами и краешками крыш друг к другу, словно ожидали друг от
друга помощи и спасения.

Ноги несли меня дальше. Проскочившие мимо домики остались позади,
и теперь мне навстречу неслись деревья. А я все еще не чувствовал
усталости, и дыхание мое очистилось, но глаза заливал холодный
пот, и даже ладонь правой руки никак не могла остановить его.

С аллеи я бросился в знакомый проем меж двух деревьев и, не рассчитав,
ударился левым плечом о крепкий ствол магнолии. Следующие несколько
метров я пролетел пьяным зигзагом, но благо, теперь под ногами
была узкая тропинка, и я смог выровнять свой бег по ее линии.

Ветер ударил мне в лицо.

С обрыва, по краю которого бежала дальше эта тропинка, я посмотрел
на море.

Волны неровными шеренгами наступали на берег.

На горизонте дымил большой корабль.

На террасе виллы Казмо перед бортиком на табурете сидел Феликс,
закинув свою деревянную ногу на здоровую.

Перед вырезанными в каменном спуске ступеньками я остановился
и перевел дух.

И тут же заторопился вниз к черному чугунному мостику.

Под ногами что-то зашуршало; оглянулся и увидел свой след на сброшенной
с вертолета листовке. Значит и здесь они сыпались с неба.

Зашел в дом. Закрывшись за мной, громко хлопнула дверь.

– Кто там?! – крикнул кто-то сверху.

Я, не ответив, перепрыгивая через ступеньки, поднялся на второй
этаж.

И все понял по выражению лица встретившего меня там Тиберия.

– Это ты... – сказал он. – Что там в городе?

– Ничего... – ответил я. – Тихо и жарко.

– Иди умойся, ты весь мокрый! Потом поднимайся к нам.

Он показал мне на дверь в ванную комнату и, не спеша преодолевая
ступеньки, исчез наверху.

Минут пять спустя мы все молча сидели за столом в маленькой тесной
полукомнате-полукоридоре, ведущей на террасу.

На столе стояли две бутылки вина, но никто не пил.

– Надо быть решительней... – негромко произнес Казмо, не поднимая
глаз. – У нас есть оружие.

– Осталось сорок пять минут, – совершенно спокойным голосом сообщил
Айвен, положив перед собой на стол снятые с руки часы. – Если
что-то делать, то делать надо сейчас.

Казмо поднялся.

– Хорошо, – сказал он. – Пошли в подвал!

Мы встали из-за стола и спустились в арсенальную комнату генерала
Казмо, где хранилась коллекция его именного оружия.

– Я знал, что оно мне еще послужит, – улыбнулся генерал, с любовью
оглядывая свое огнестрельное собрание. – Сколько нас?

– Здесь шесть, не считая Феликса, – заговорил Айвен.

– Да, Феликса считать не надо! – кивнул Казмо.

– И в городе еще человек тридцать, – продолжил Айвен. – Я им сказал,
где ждать...

– Хорошо, – снова кивнул генерал. – Здесь должно на всех хватить.
Сначала выбирайте себе, а потом возьмем для тех тридцати...

Тиберий подошел к стене и взял в руки казавшееся странным ружье,
ствол которого был украшен чернью.

Айвен снял со стенки многозарядный карабин.

Коренастый парень с татуировкой якоря на предплечье – к сожалению,
я до сих пор не знал его имя, – закинул на плечо тяжелый огнемет.

– Ну, а вы что?! – обратился ко мне и Вацлаву генерал. – Берите,
у нас мало времени.

Я протянул руку к винтовке с оптическим прицелом, а Вацлав, еще
чуток помедлив, повесил себе на шею короткоствольный автомат.

– Все?! – спросил Айвен, оглядывая нас. – Теперь надо взять еще
тридцать единиц для ребят.

– Берите все подряд! – сказал Казмо.

Мы снимали оружие со стен и складывали его в ряд на полу.

Генерал затягивал на поясе ремень с кобурой и карманчиками для
патронов.

– Вы считаете? – спросил он, бросив взгляд на разложенное по полу
оружие.

– Да, – четко ответил Айвен. – Ровно тридцать.

Генерал вдруг наклонился, поднял с пола обычный с виду автомат
и снова повесил его на стенку.

– Этот я не дам, – сказал он. – Возьмите другой!

Казалось, что все посмотрели на Казмо с некоторым удивлением,
но он, как ни в чем не бывало, открыл дверцу в соседнюю комнату,
зашел туда и через минуты две вышел, волоча по полу тяжелый рюкзак.

– Боеприпасы! – объяснил он.

Обвешанные оружием, мы вышли из особняка.

– Феликс! – закричал генерал, задрав голову.

С террасы выглянул одноногий слуга.

– Ужин сегодня не готовь! – приказал ему генерал.

– Слушаюсь! – донеслось сверху.

Перешли через мостик и, только преодолев несколько вырезанных
в камне ступенек, я ощутил всю тяжесть висевшего на спине металла.
Плечевые ремни тянули назад, заставляли пригибаться, чтобы сохранить
равновесие, но впереди с рюкзаком, набитым боеприпасами, поднимался
Тиберий и походка его была настолько нетвердой, что, казалось,
подует ему сейчас в лицо ветер, и свалится он на меня, придавив
так, что я и не встану.

– Быстрее, быстрее! – подгонял всех идущий сзади Айвен. – Осталось
полчаса!

До города мы умудрились дойти за двадцать минут, но этот марш-бросок
сразу дал о себе знать – ныли плечи а в руках я не ощущал никакой
силы, даже коробок спичек показался бы мне тяжестью в тот момент.

Айвен теперь бежал впереди – ему было полегче, ведь кроме своего
карабина он тащил только три автомата.

– Сюда! Сюда! – на ходу кричал он.

За ним следом мы забежали во двор ничем не приметного домика,
где он постучал условным стуком в ворота гаража.

Ворота открылись и оттуда выглянули напряженные лица парней.

– Выходи и стройся в шеренгу по одному! – скомандовал Казмо.

Ребята высыпали из гаража и прямо в этом дворике построились.

– Раздайте оружие! – крикнул нам генерал и тут же снова повернулся
к шеренге.

– Приказываю вам сражаться до последнего патрона! Наша святая
обязанность отстоять город! Свобода или смерть!!!

Я удивленно посмотрел на Казмо. Но он был совершенно серьезен,
его глаза блестели и этот блеск вполне мог вызвать дрожь у любого
из нас.

Казмо подождал, пока каждый в шеренге получил оружие, потом самолично
раздал боеприпасы.

– У нас еще пять минут, – уже несколько нервозно произнес Айвен.

– Смирно! – Скомандовал генерал. – Вацлав! Ты с первым десятком
занимаешь позицию в конце набережной! Вперед!

Вацлав отсчитал десять человек, стоявших в начале шеренги, и они
побежали вслед за ним на улицу.

Как только топот их ног утих, вторая десятка во главе с Тиберием
помчалась к главному въезду в город.

– Георгий! – крикнул генерал и парень с татуировкой якоря на предплечье
вытянулся как струна. – Ты с третьей десяткой возьмешь на прицел
площадь святого Лаврентия!

Через минуту в этом южном, заросшем виноградом дворике, мы остались
втроем.

– Ты, – генерал посмотрел на меня в упор. – Выбери крышу повыше
где-нибудь в центре, и оттуда будешь уничтожать неприятеля! Исполняй!

– Слушаюсь! – выдохнул я и, держа винтовку в руке, выбежал со
двора.

На улице никого не было, и снова единственное, что я слышал –
это собственные шаги. Все еще ныла спина, но короткая передышка
в южном дворике пошла на пользу, и я шел все быстрее и быстрее
в сторону своей гостиницы, время от времени бросая взгляд на спокойное
безоблачное небо.

Первым делом зашел к себе в номер, опустил винтовку с оптическим
прицелом на кровать Айвена, а сам присел на свою. И на минутку
забылся, заслушался тишиной. Захотелось закрыться изнутри и переждать
весь этот грядущий ужас, но двери в гостинице замков не имели.
Захотелось хотя бы что-нибудь сделать перед тем, как лезть на
крышу и стрелять, хотя бы что-нибудь, не имеющее смысла! И я,
достав свой спортивный костюм, переоделся в него, а брюки и футболку,
подаренные Айвеном, положил себе под подушку. Больше я ничего
не мог сделать и, взяв винтовку и полученные от генерала Казмо
тридцать патронов, вышел из номера и поднялся на плоску крышу
гостиницы.

На крыше аккуратными рядами стояли топчаны, а в центре возвышался
небольшой шахматный столик, на котором лежал ящичек с фигурами.

Я подошел к столику, вытащил из ящика несколько фигур и расставил
их на нарисованной шахматной доске.

Потом перевернул ящик, высыпав все фигуры на доску, расставил
их и обнаружил отсутствие двух черных офицеров и белого ферзя.

Оставив фигуры в ожидании игры, отошел на край крыши и заглянул
вниз.

Привычная картина открылась моему взгляду: безлюдная улица, украшенная
тянущимися в небо стрелами кипарисов.

С другого края крыши можно было легко обозревать ту часть города,
которая примыкала к морю. И само море лежало как на ладони, украшенное
ползущими к берегу линиями волн.

Прозвучала автоматная очередь и эхо тут же повторило ее несколько
раз.

Я напряженно смотрел на город, но никакого движения там не видел,
а стрельба снова зазвучала, и снова эхо подхватило звуки выстрелов
и понесло их вверх, к вершинам гор.

Я крутил головой, не понимая, в какой части города идет бой.

И вдруг увидел в море, совсем недалеко от берега, небольшую яхту,
под надутым ветром парусом легко разрезающую волны.

Поднял винтовку. Не для того, чтобы выстрелить, а чтобы через
оптический прицел рассмотреть эту яхточку.

В узком окуляре прицела увидел спину мужчины, тянущего шкант на
себя.

Парус переметнулся на другую сторону, яхта грациозно развернулась,
сделав правый галс, и на какое-то мгновение я увидел лицо яхтсмена.

Это был Феликс.

Закрыв глаза, я легко представил себе эту яхточку под обстрелом.
И это уже был не плод больного воображения: со всех сторон звучали
выстрелы, а солнце ласкалось лучами о море; звенели разбитые стекла,
осыпаясь на булыжниковые мостовые, а теплый ветер заставлял яхточку
нестись вперед с бешеной скоростью, сделав парус похожим на живот
завсегдатая пивной.

Зажужжали моторы далеких машин.

Но горизонт был чист.

У набережной грохнули два взрыва и я безошибочно определил: осколочные
гранаты.

Я снова поднес окуляр прицела к правому глазу и посмотрел на набережную.

У бетонной лестницы, спускающейся на пляж, лежал убитый.

Промелькнул кто-то в военной форме и спрятался за бортиком причала
для прогулочных катеров.

Я смотрел на этот бортик, ощущая указательным пальцем неприятный
холод курка.

– Не высовывайся! – просил я мысленно этого солдата.

А по причалу медленно прошлась тень и я, опустив винтовку, увидел
военный вертолет, летевший над набережной.

– Сопротивление бессмысленно! – вещал с вертолета металлический
голос. – Вы воюете против собственных армий! Приказываю вам сложить
оружие и выйти на улицы с поднятыми руками!

И тут я заметил, как после нескольких раздавшихся выстрелов разлетелось
вдребезги стекло кабины вертолета и сама машина вздрогнула, остановилась
на мгновение и стала медленно и неуклюже разворачиваться. Когда
она повернулась другим боком, в глаза мне бросился человек в штатском
с такой же, как и у меня, винтовкой в руках. Ствол его винтовки
был направлен куда-то вниз и, не отрывая глаза от оптического
прицела, он медленно повел ладонью вниз, показывая пилоту, что
надо еще немного опуститься. И вертолет стал снижаться.

Будь этот человек в форме, я, может быть, не взбесился бы так.
Но своим видом и самоуверенными жестами напомнил он мне хладнокровного
наемного убийцу из одного фильма, который нам показывали во Вьетнаме,
и я, рывком подняв винтовку и почти не целясь (целиться было бесполезно,
потому что я чувствовал, как дрожат мои руки), нажал на курок.

Честно говоря, я не ожидал попасть, просто состояние мое было
таково, что если бы я не выстрелил, пришлось бы долго еще в себе
носить эту возбужденную злость. Но после выстрела мне мгновенно
стало легче и уже совсем другим, не ненавидящим взглядом, я увидел,
как дернулся, вскинув руки к голове, пилот вертолета, резко обернулся
к нему стрелок в штатском. А машина, завалившись на бок, летела
вниз, к земле, и через мгновение высекла искры из асфальта набережной
все еще крутящимися лопастями винта, перед тем, как взорваться,
покрыв город грохотом. Куски железа, вырванные взрывом из тела
машины, долетели и до моей гостиницы – зазвенели разбитые окна
и посыпалось вниз стекло.

Потом восстановилась на минуту тишина – видимо и наши, и нападавшие
приходили в себя после гибели вертолета.

И в этой тишине я почти услышал, как дрожат мои руки, как стучит,
словно в истерике бьется, мое сердце. И я бросил винтовку перед
собой, а сам отошел к шахматному столику.

– Влип! – думал я, массируя пальцами надбровные дуги, чтобы сдержать
слезы. – Снова влип! Опять разделил этот мир на «наших» и «ненаших»!..
Нет, хватит! Пошли они все к черту! Это был самый последний раз
и, пусть хоть четвертуют меня, хоть акулам скормят, но никакого
стреляющего железа я в руки больше никогда не возьму!

А шахматные фигуры стояли на положенных квадратах и, глядя на
них, я чувствовал все более усиливающееся раздражение, теперь
это раздражение относилось к ним. И, подойдя вплотную к столику,
я занес над ним правую руку, готовый смести все эти молчаливые
фигуры, но в этот момент замер, подумав о том, что глупо злость
на самого себя вымещать на ком угодно, пусть даже на шахматах.
Но все равно меня что-то не устраивало на доске и, чуть-чуть успокоившись,
я понял, в чем дело. И уже более спокойным, но сильным жестом,
я освободил доску от офицерского воинства, и белого, и черного,
оставив на доске только пешки. Теперь пешки противостояли пешкам
и было это более жизнеподобно.

А внизу снова стреляли. И по улицам ехали какие-то машины, рыча
моторами, и что-то они везли в своих, закрытых маскировочным камуфляжем
кузовах, но я уже не играл в эту игру.

Я спустился в свой номер, бросил прощальный взгляд на удобную
кровать и побежал вниз по лестнице.

Выйдя из гостиницы, я сразу повернул за угол, избегая открытых
пространств, и пошел по тропинке, петлявшей между кустов и деревьев
и ведущей к набережной.

На пересечении тропинки с улицей пришлось остановиться, чтобы
пропустить три грузовика, два из которых не были военными. Это
меня удивило – на открытых кузовах машины везли кирпичи, металлические
строительные леса и, кажется, мешки с цементом.

Оглядевшись по сторонам, я перебежал улицу и нырнул в продолжение
этой тропинки.

Перестрелка еще продолжалась, но очевидно дело шло к концу. Вместо
автоматных очередей звучали одиночные выстрелы, да и они тонули
в шуме моторов въезжавших в город машин.

И вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:

– Стоять! – по-командирски рычал на кого-то генерал Казмо. – Смирно!

Я осторожно пробирался на голос и внезапно остановился, пораженный.

На улочке перед генералом выстроились в шеренгу семь или восемь
солдат. Все они были в военной форме, которую я сам однажды носил
во Вьетнаме.

– Сержант! – рявкнул генерал. – Ваше отделение должно прочесать
все постройки в конце набережной! Пленных не брать!

– Слушаюсь! – в свою очередь рявкнул сержант и побежал со своими
подчиненными выполнять приказ.

Мне захотелось убить генерала, но тут же я вспомнил о данном себе
пять минут назад обещании.

А в это время снова зазвучал его голос.

– Ко мне! Быстро! – кричал он, но я не видел, к кому он обращался,
пока перед ним не остановился Тиберий и еще один парень из его
десятки.

– Где остальные? – строго спросил генерал.

– Там! – Тиберий показал рукой на небо.

– Патроны остались? – спросил Казмо.

– Нет, – сказал Тиберий.

– Хорошо! – генерал выглядел очень самоуверенно. – Быстро на виллу,
передайте Феликсу приказ: выдать еще боеприпасов. Уйдете в горы!
В плен не сдаваться! Исполняйте!

Тиберий и второй парень побежали за угол двухэтажного домика,
стены которого радовали взгляд ласковым розовым цветом. Бежали
они медленно и видно было, как Тиберий припадает на правую ногу,
а второй парень пытается поддержать его, не дать ему упасть.

Генерал тем временем посмотрел по сторонам и пошел себе спокойной
походкой прямо по середине улицы в сторону моего любимого кафе.

Я, наплевав на осторожность, пересек дорогу прямо за его спиной,
но он не обернулся.

Тропинка вывела меня в задний дворик какого-то домика и там, увидев
сарай и вход в погреб, я решил спрятаться.

Двери в сарай оказались наглухо забитыми, но зато погреб был открыт
и я спустился по мокрым бетонным ступенькам вниз, аккуратно прикрыв
за собой крышку. Все сразу погрузилось в полную темноту и я застыл
на предпоследней ступеньке, боясь сделать следующий шаг. Но очень
быстро глаза мои стали привыкать к темноте и уже через минуту
или две я смог отличить самое светлое место в погребе – рядом
с винными бочками из потолка торчало отверстие вентиляционной
трубы, выходящей наружу, но, по-видимому, из-за того, что там,
сверху, эта труба была прикрыта зонтиком-колпачком против дождя,
яркий свет в погреб не проникал. Но все равно под этим отверстием
темнота была более разряженной и я подошел туда, еще раз осмотрел
небольшой погреб, пытаясь найти табуретку или хотя бы что-нибудь,
на чем можно было сидеть, но ничего не увидел, и прислонился к
бочкам, прислушиваясь к жизни наверху, в городе. Но там было тихо,
или, что вполне возможно, никакие звуки просто не проникали в
погреб.

Я стоял в этой тишине и сырости, и ощущал своей кожей, как холод
обволакивает меня, как зябнут пальцы на ногах.

А там на город сейчас опускается вечер, и покрасневшее солнце
готовится покинуть небосвод.

Я смотрел на стоявшие на полках бутыли с вином и, отвлекая свои
мысли от холода, удивлялся, что даже в такой темноте стекло может
порождать блеск, матовый, но заметный для глаз блеск.

Как раз, наверное, в это время на площади святого Лаврентия должен
был бы звучать выбранный мною гимн города, который так и не стал
вольным. Странно думать, что именно сегодня должен быть отпразднован
первый День Независимости...

Все-таки это была прекрасная мечта! И вот только там, в погребе,
я смог по-настоящему ее оценить. Даже обидно стало, что, наслаждаясь
собственной свободой и мечтая о том, чтобы она продлилась до конца
моей жизни, я практически ничего не сделал для этого. Даже проблема
создания или поиска гимна была для меня довольно обременительной,
а о чем-то еще я и думать не хотел: каждому свое – мне был поручен
гимн, Тиберию – герб, остальным – бескровная или «кровная» революция
и последующее построение свободного города-государства. Еще одна
утопия окончилась приказом «Пленных не брать!»

Это была прекрасная мечта. Наверно, единственная в своем роде.

И именно за ее неудавшееся осуществление отдали свои жизни ребята,
получившие из рук генерала Казмо боеприпасы, а из уст его – весь
набор призывающих к подвигу слов. «До последнего патрона... святая
обязанность... свобода или смерть...» Ферзи никогда не погибают.
В крайнем случае, они сдаются. Погибают пешки...

Но все-таки это была прекрасная мечта.

Я провел рукой по торцевому кругляшу бочки – гладко обтесанный
дуб - потом опустил ладонь на деревянный краник, находившийся
почти на уровне днища. «Интересно, – подумал я, – неужели вино
в бочках не дает осадка?!»

А холод уже огрубил кожу моих рук, лишив ее гладкости.

Но ведь никто не отменял сегодняшний праздник. Никто не объявлял
о том, что он не состоится. Просто те, кто знал о нем, или погибли,
или убежали, или, как я, где-то прячутся... И никто не может мне
помешать отпраздновать этот день здесь, в чьем-то погребе... Никто?!
Это я опять преувеличиваю. Могут, очень даже могут помешать, обнаружив
меня здесь и помня о приказе: «пленных не брать».

Но я не собираюсь лишать себя этого, может быть последнего для
меня праздника!

И я открыл краник и услышал, как зажурчал ручеек вина, проливаясь
на пол погреба. Я подставил сложенные лодочкой ладони, подождал,
пока они наполнились почти «до краев». Потом поднес ко рту...

– За свободу! – произнес я и окунул губы в прохладное, чуть-чуть
терпкое вино.

После двух жадных глотков мой «ручной бокал» опустел и я снова
подставил его под журчащую струю.

Кажется, вино помогало от холода. Во всяком случае я больше не
думал о сырости.

Я пил, пока не почувствовал, как отяжелел мой язык. А когда почувствовал
это, то решил, что пришла пора петь гимн. И, выровнявшись, вытерев
мокрые от вина ладони о спортивные брюки, я запел, безбожно фальшивя,
но совершенно искренне:

        Пусть всегда будет солнце,
        Пусть всегда будет небо,
        Пусть всегда будет мама,
        Пусть всегда буду Я...

Ну вот, думал я допев гимн, торжественная часть праздника окончена
и теперь можно расслабиться. А как можно расслабиться, если ты
сидишь в темном погребе, сидишь ночью, и только в одном тебе повезло
– это винный погреб.

И я снова подставляю ладони под струю и, набрав в них вина, «умываю»
лицо. Потом снова набираю и пью, пью. Потом облизываю ладони ленивым
языком и снова подношу их под краник.

Жаль, что не на чем сидеть. Но ничего, еще немножко вина, и я
смогу комфортабельно устроиться прямо на полу, но, конечно, не
в винной луже.

А праздничное настроение уже при мне и я даже внутренностями своими
чувствую эту долгожданную независимость...

Эту полную независимость сегодняшних событий от меня...

И мою полнейшую зависимость от них...

И еще немного вина в мои ладони... Я выпью это вино в другом углу
погреба. Я совсем забыл, что спустился сюда по ступенькам.

Присаживаюсь на холодный бетон и думаю о том, что напоследок необходимо
произнести хотя бы один значительный тост.

А глаза слипаются и мысли мои скорее напоминают кроссворд, чем
связную идею.

Но все-таки я разглядываю этот мысленный кроссворд и шепчу - произносить
громко мне уже не под силу – тост, кажущийся мне удачным:

– За День Зависимости!..

А глаза слипаются; отяжелевшие руки устали держать в сложенных
лодочкой ладонях вино, но вылить его на пол жалко, да и стыдно
не выпить после такого тоста.

Еще один глоток и я снова вытираю мокрые ладони о свои спортивные
брюки, а глаза уже закрываются и я сдаюсь. Не осталось во мне
больше бодрости, чтобы сопротивляться наступающему сну. И, опустив
голову на поджатые под себя колени, я ухожу в завтра.

Моя ночь длилась недолго. Холод оказался в конце концов сильнее
сна.

Еще находясь в состоянии полудремы, чувствуя винную тяжесть в
голове, я попытался вырваться из этого холода и, превозмогая дрожь
в коленях, поднялся по бетонным ступенькам погреба к выходу и
распахнул дверцу.

Низко свисавшие звезды заглядывали мне в лицо. Теплый, ласковый,
как женские пальцы, ветерок дотронулся до щек, до подбородка.

Густое черно-синее небо начиналось сразу над головой и я мог дотянуться
до него руками.

Выбравшись из погреба, я присел на скамеечку, вкопанную в землю
около сарая и, наслаждаясь южным ночным теплом, снова закрыл глаза.

Я не спал и даже не дремал. Я слушал ночь и слышал в ней что-то
чужое, но не очень громкое. Может быть, это был шум вчерашнего
боя, все еще звеневший в моих ушах и моей памяти.

Невесомое тепло воздушными потоками кружилось вокруг меня, укачивало,
как ребенка, но в то же время пробуждало во мне бодрость.

И отчетливее издалека звучали, отдаваясь эхом, чьи-то разговоры
и какой-то шум.

Я сидел с закрытыми глазами, пока не услышал пробуждающуюся жизнь.
Сначала это была маленькая птичка, спрятавшаяся в винограде, потом
- чайки.

А черно-синюю густоту неба уже растворяли первые солнечные лучи,
и звезды гасли на моих глазах, сначала поднимаясь высоко-высоко
над землей, а потом исчезая, будто кто-то вытягивал их на ниточках
вверх, на другую сторону неба. Может быть, просто так, а может
быть, для того, чтобы начистить их до блеска для следующей ночи.

Город не спал. Он и ночью кажется не спал, а сейчас те самые шумы
и голоса звучали еще громче.

Но ни выстрелов, ни взрывов слышно не было, и мне вдруг показалось,
что не было никакого боя. Ведь вся вчерашняя боязнь ушла из моей
головы вместе с хмелем.

Я поднялся и выглянул на улицу.

Несколько человек в синих рабочих комбинезонах копошились у двухэтажного
домика всего в нескольких шагах от меня.

– Поторапливайтесь! – говорил один из них, держа на ладони карманные
часы. – Мы должны все закончить к приезду отдыхающих...

Я вышел на улицу, перешел на другую сторону и оттуда посмотрел
на рабочих.

Один из них, стоя на деревянной лестнице, вставлял новые стекла
в окна второго этажа. Двое других замазывали цементом выбоины
от пуль на стене. Рядом на тротуаре стояла банка с краской.

Да, похоже в городе начиналась новая жизнь, которая ничем не отличалась
от старой. Здесь снова ждали отдыхающих.

Еще раз посмотрев по сторонам и убедившись в полном отсутствии
людей в военной форме, я не спеша пошел по улице.

Минут пять спустя я прошел мимо еще одной бригады в синих комбинезонах,
старательно занимавшейся уничтожением следов вчерашних событий.

На меня никто не обращал внимания и это придало мне смелости.
Дальше я шел уже твердым шагом, так, как ходил по этим улицам
до вчерашнего дня.

– Эй, парень! – неожиданно окликнули меня.

Я вздрогнул, но обернувшись, увидел на другой стороне улицы еще
одного работягу. Это он меня звал.

– Что? – спросил я его.

– Помоги пожалуйста! – попросил он, показывая рукой на деревянную
лестницу, приставленную к стене.

Я подошел. Стал у основания лестницы, чтобы она не съезжала, а
работяга, повесив на плечо ящик с инструментом и взяв в одну руку
квадрат стекла, полез наверх.

Глядя, как быстро и умело он работает, я даже позавидовал. Мне
самому еще никогда не приходилось брать в руки молоток и гвозди.

– А ты, парень, кто? – спросил, спустившись, работяга. – Отдыхающий?

– Ага, – я кивнул.

– Рановато приехал... – по-простецки сказал он. – Вот если б не
спешил так, а приехал бы часика через три – это был бы не город,
а конфетка! Или уже так устал, что не мог больше ждать?

– Да, – сказал я. – Устал.

– Ну ничего, – улыбнулся рабочий. – Здесь отдохнешь! Здесь прекрасное
место. Только вот каждый год приходится приводить все в порядок,
стекла вставлять, дома ремонтировать. Бывают люди как люди – приедут,
отдохнут и уедут. А бывают, один на сотню, приедут и только и
думают о том, как бы здесь навсегда остаться! Одного не понимают,
что отдых не может быть постоянным! Но в семье не без урода...
В прошлом сентябре один чех восстание поднял. Целую неделю стреляли.
Два дома пришлось наново отстраивать. И вот вчера тоже... Но вчера
хоть быстро справились – хорошо Америка и Советы помогли, а то
б тоже без пожаров не обошлось... А ты хоть город знаешь?

– Нет, – соврал я. (Откуда вновь прибывший может знать город?!).

– Ну тогда тебе надо до гостиницы добраться. Это здесь рядом.
Пройдешь еще один квартал по этой улице, а потом свернешь вверх
на... Эй, Жора! – закричал вдруг работяга появившемуся недалеко
человеку в таком же синем комбинезоне. – Как ту улицу переименовали
сегодня?

– Какую? – переспросил Жора.

– Ну в честь того, что на вертолете разбился!

– А-а, – кивнул Жора и на мгновение задумался, а потом прокричал:
- Муталибекова!

Окончание следует.