Проза

53-летняя певица Линда Мэйсон, звезда американской эстрады начала
восьмидесятых, проснулась в своем номере во второсортной гостинице
«Рижская». В комнате ее был беспорядок. На журнальном столике,
залитом виски, лежала отсыревшая пачка сигарет, рядом с ней в
черной лужице плавал открытый тюбик туши, на открытой тумбочке
валялось скомканное полотенце. Женщина нехотя повернулась, сползла
с узкой кровати на пыльный, покрытый белесыми проплешинами ковер
и, с трудом поднявшись на ноги, побрела в ванную, переступая через
одежду, небрежно брошенную на пол вечером накануне. В ванной она
наскоро умылась, затем подошла к зеркалу и посмотрела на свое
отражение.

– О мой бог! – прошептала Линда, ощупывая свое обрюзгшее и одутловатое
со сна лицо. – Опять разошлась подтяжка на лбу!

Разглядывая себя, женщина приблизилась к зеркалу вплотную:

– Да, точно разошлась. Ну вот, еще триста долларов уйдет на пластику!
И где деньги взять… Жалко, что в России такие маленькие сборы…

В Россию Линда приезжала уже восьмой раз. На родине в США певицу
давно забыли и не приглашали даже в непопулярные ночные телешоу.
Не то, что тридцать лет назад, когда ее пластинки выходили миллионными
тиражами. Но время то давно прошло… Да и русские ее принимали
все хуже. Ностальгия по музыке в стиле «диско», помогавшая Линде
собирать полные залы в ее первые визиты, постепенно выходила из
моды, гонорар с каждым разом уменьшался, и селили артистку уже
не в пятизвездочных отелях в центре Москвы, а в дешевых гостиницах
на отшибе, вроде той, где она проснулась этим утром.

Женщина вышла из ванной, села в обтянутое зеленым выцветшим дерматином
кресло и попробовала припомнить обстоятельства минувшей ночи.
В памяти всплыла дощатая, покрытая линолеумом сцена заштатного
Дома культуры, где Линда выступала вечером накануне. В зале едва
набралась половина зрителей, но и те сидели, как вареные. Самые
известные шлягеры остались незамеченными. Чтобы расшевелить публику,
Линда использовала последнее средство – исполнила разученную накануне
песню «Русское поле». Обычно это вызывало овации, но теперь певица
удостоилась лишь жидких хлопков. Во время антракта к артистке
подошел ее муж и импресарио Джеймс Айзек – усталый пятидесятилетний
мужчина с выцветшими бледно-голубыми глазами. Он подвел безвкусно
накрашенную девчонку, одетую в рваные джинсы и спортивный джемпер,
обшитый со всех сторон стразами.

– Вот, дорогая, это местная восходящая «звезда» Пиона, организаторы
хотят, чтобы ты с ней спела дуэтом, – сказал он.

Линда удивилась:

– Дорогой, но я же не могу так, без репетиции. Да и что мы будем
петь?

– Споете «Гламур», она уже готова. К тому же, это будут снимать
на видео, потом они звук сведут, если будет что не так. Ну так
как? Соглашайся, ты же знаешь, как нам деньги нужны, а я уже аванс
взял! – умоляюще-заискивающе произнес Джеймс.

На сцене оказалось, что у русской «звезды» нет ни голоса, ни слуха,
что она едва попадает в ноты. Вспомнив о том, как та неуклюже
вертелась на сцене, Линда нервно сцепила руки в замок и сжала
их так, что побелели пальцы. Затем встала и медленно прошлась
по комнате, наполовину скрытой утренним полумраком. Перед дверью
певица зацепилась за свое концертное платье от Валентино – единственное
из тех дорогих вещей, которые у нее еще оставались, подняла его
и бережно положила на кровать. Она очень дорожила этим платьем
– больше ей не в чем было выходить на сцену.

…После выступления Линду ждал муж.

– Лин, тут есть для тебя еще одно задание, – сказал он. – Только
не отказывайся, пожалуйста!

Певица нехотя кивнула. Муж подвел ее к ожидавшему на автостоянке
человеку в длинном пальто и меховой шапке. Он был очень полон,
свеж, и в глазах его светилась какая-то крысиная сытость. Увидев
Линду, толстяк радостно заулыбался.

– Вот это Артем Кировский, поклонник твоего таланта, – представил
мужчину Джеймс.

Тот кивнул, пожал Линде руку и снова улыбнулся.

– Артем хотел бы, дорогая, чтобы ты в качестве его спутницы посетила
день рождения его хорошего друга. Об оплате договоритесь на месте.

– Да, буду рад! – с ужасным акцентом сказал Кировский.

Уставшей после концерта певице было почти все равно куда ехать,
и она, даже не попытавшись спорить, села к незнакомцу в машину.
По дороге он неловко шутил, а Линда, не понимавшая его плохого
английского, невпопад смеялась.

Наконец, автомобиль остановился у ресторана. Выйдя первым, толстяк
очень ловко для своих размеров открыл Линде дверцу. В ресторанном
зале, залитом ярким светом, все уже было готово к празднику. Выстроенные
в один ряд столы ломились от угощений, а на подносе в углу возвышался
огромный кремовый торт. Линда вспомнила, что с утра не завтракала,
и у нее заныло в желудке.

-А-а-а-а-а! А это кто к нам приехал? – крикнул вышедший им навстречу
бородатый мужчина в черном атласном костюме. Ту часть лица его,
что не была покрыта волосами, испещрили глубокие бордовые шрамы.
Они были везде – на лбу его, на щеках, даже на носу. Линда решила,
что он и бороду отпустил, чтобы скрыть свое уродство.

– Бандит, наверное, – испуганно подумала певица, вспомнив слышанные
некогда страшные истории о русской мафии. От страха она плотнее
прижалась к Кировскому.

-А приехал к нам А-а-а-а-а-ртемка! – продолжал орать бородатый.
– Ты о-по-здал! А-а-а-а что делают с опоздавшими? – спросил он,
обращаясь к подошедшим людям. –А-а-а-а-а-а-апаздавших мы штра-а-а-а-а-а-фуем!

– Штраф-штраф-штраф! – заскандировали все вокруг.

– Ну что вы мужики, я ведь не один! – стал оправдываться Кировский.

Его никто не слушал. Прибежал угодливый плешивый официантик с
расписным подносом, на котором стояло несколько рюмок водки: –
Вот, Артем Владимирович, просят! – пролебезил он, заглядывая Кировскому
в глаза.

Толстяк, ни глядя ни на кого, схватил с подноса чекушку, зажмурившись,
залпом выпил ее:

– Эх, хорошо пошла, еще давай, – пробасил он официанту. Тот снова
подал поднос, и Кировский смахнул вторую чарку.

– Мо-ло-дец! – закричали собравшиеся.

В продолжении этой сцены Линда стояла рядом. Она чувствовала себя
чужой и покинутой на этом торжестве. Все события вечера сложились
для нее в одно пестрое пятно. Снова подскочило давление, все чаще
дававшее себя знать в последнее время. В ушах загудело, и женщина
едва устояла на ногах, схватившись за колонну.

В это время бородатый отвел Кировского в сторону:

– Слушай, Тёха, что ты за шмару с собой притащил? Она же страшенная!
Мы тут тебе уже сняли девчонку. Отправь эту и давай, приходи скорее.

– Да нет, ты не понимаешь, – начал оправдываться толстяк, схватив
своего друга за рукав. – Это же сама Линда Мэйсон! Помнишь, это
она пела «Гламур». Ну, в начале восьмидесятых! «Гламур, лямур!»
– прогнусавил он. – Не помнишь? Ты же говорил, что знаменитостей
модно привозить на вечеринки? Вот я расстарался, шефа хотел удивить…

– Нашел чем удивлять. Знаменитость. Да кто она такая? Ее уже все
забыли. Ты давай, Артем, не дури, – спокойно сказал бородатый.
– Бросай ее к черту.

Толстяк поправил галстук и неуверенными шагами направился к Линде.

– Ну, в общем, тут такое дело. Ну знаете… – пахнул он ей в лицо
перегаром.

Линда не поняла ни слова и вопросительно посмотрела на своего
спутника. Кировский в ответ окинул женщину критическим взором.
И по мере того, как он замечал ее полустоптанные сапожки, полинявшую
шубу и старую сумочку из потрескавшейся кожи, взгляд его леденел.

Мужчина достал из портмоне несколько стодолларовых бумажек:

– Ну что, тебе бабки-то нужны? – уже презрительно спросил он.
– Андерстэнд? Нет? Дура американская…

Линда неловко улыбнулась.

-А-а-а-а! Лы-ы-ы-бишься! – развязно протянул толстяк, начиная
терять себя под действием спиртного. – Бабки-то они везде одинаковые,
да? Но просто так я тебе их не дам. Спой-ка! Не можешь? Ну тогда
спляши!

Он поднял купюры над головой женщины и потряс ими:

– Ну-ка зайка попляши, попляши, попляши!

Линда холодно посмотрела на него, молча развернулась и направилась
к двери.

– Даме вызвать такси? – равнодушно спросил у Кировского швейцар
ресторана.

– Да на метро доберется как-нибудь, не Заратустра, – лениво отмахнулся
мужчина.

…Вспомнив эту сцену, Линда разрыдалась. В ней все больше копилась
злость: на себя и на эту проклятую страну. Но сильнее всего она
сердилась на Джеймса:

– В конце концов, за кого он меня принимает? Меня, собственную
жену, чуть не на панель отправляет! А если бы тот подлец… – женщина
зашлась рыданиями. – Боже! Да что он позволяет себе! Я же ему
не кто-то там! Я верхние строчки в хит-парадах занимала! Она опустила
голову, сквозь слезы увидела свои опухшие ноги и заплакала еще
громче.

В дверь постучали. Линда вскочила и рывком отворила её, собираясь
закатить мужу одну из тех сцен, за которые журнал «News of the
world» некогда назвал ее скандалисткой года. Но Джеймс был не
один, рядом с ним стояла сотрудница гостиницы – пожилая женщина
с морщинистым энергичным лицом, одетая в обвисшую вязаную кофту.

– Дорогая, ты собралась? – спросил Линду муж, глянув сквозь нее
на стоящие в углу чемоданы. – Мы на самолет опаздываем, через
два часа вылет.

Линда промолчала. Отошла в ванную, утерла слезы, потом наскоро
оделась в дорожное, и, подхватив оба саквояжа, направилась к выходу.
Свое концертное платье она перекинула через плечо.

– Погодите! Стойте, а как же бардак? Кто убирать будет? – вдруг
резко затараторила администраторша. – Сами насорили, сами и убирайте!
Или заплатите, и за вас уберут! А так я вам документы не отдам!

– Мы опаздываем, вы не понимаете, еще минута и уже не улетим!
– начал оправдываться Джеймс, с горем пополам знавший русский.
– Моя жена – суперзвезда, известная артистка, нас будут встречать...
– нервно бубнил он.

– Как хотите, а я вас не выпущу. Или деньги давайте, или порядок
наводите, – старуха развернулась и пошла из комнаты. На пороге
она остановилась и, оглядев певицу с ног до головы, сквозь зубы
насмешливо процедила: «Звезда»...

Джеймс перевел Линде просьбу администраторши, пожал плечами, буркнул
себе под нос ругательство и тоже ушел.

Линда снова осталась одна. Она подошла к журнальному столику,
держа в руке свое концертное платье, и одним движением смахнула
грязь. На платье отпечаталось густое сине-лиловое пятно. После
этого Линда протерла пол и подоконник. Затем, свернув платье в
куль, швырнула его в мусорную корзину.