Проза

Универсам «Москва» в полвторого дня. Металлический шелест тележек,
шуршание ног, тихие, вполголоса разговоры. Все эти звуки, сливаясь
в монотонный гул, напоминают бурление воды, кипящей в огромном
котле. И люди тут ходят как вареные – не спеша, спотыкаясь от
ценника к ценнику. Вдруг над витринами, покрытыми патентованным
антибликовым стеклом, над аккуратными пирамидами фруктов и холодильниками
с пивом «по специальной летней цене» пронзительно взвывает сирена.
Слышатся голоса:

– Воровка!

– Хватайте ее, держите!

И в центре этой суеты, хлопая глазами и растерянно улыбаясь, стоит
восьмидесятилетняя усатая старуха, в своем застегнутом наглухо
черном пальто с меховым воротником похожая на большого жука. Взяв
под руки, ее ведут как сквозь строй через любопытно-презрительные
взгляды и усаживают в комнате охраны. Вскоре туда входит морщинистый
милиционер, пузатый, с красным лицом и одышкой.

– Уполномоченный капитан Зимин, – сухо представляется он.

Затем устало плюхается на стул, снимает фуражку, обнажая свои
взъерошенные волосы, и, достав из толстой кожаной папки с растрепанными
уголками несколько бумажек, приступает к допросу.

– Ит-а-а-к. Фамилия, имя, отчество.

– Сундакова я, – произносит старуха, выпрямляя спину. И быстро
добавляет, кивая после каждого слова: – Сундакова Мария Михайловна.

Милиционер записывает, кладет ручку и, навалившись руками на стол
и заглядывая бабке в глаза, спрашивает:

– Ну, рассказывайте, Марья Михална, как вы опустились до жизни
такой?

– Куда я опустилася? Никуда не опустилася, – отвечает старуха,
хлопая глазами. Уверенный вид милиционера ее пугает, она начинает
томиться и ерзать на стуле.

– Да, а вот у меня тут черным по белому записано. Т-а-а-а-а-к…
– он берет бумагу в руки и читает. – В 12.20, значит, камеры наблюдения
номер восемь и номер одиннадцать зафиксировали, как в молочном
отделе вы взяли с витрины два глазированных сырка «Данон», тут
же их тайно съели и попытались уйти, не расплатившись. Ну? Было
это?

– Сырки я брала, а вот что тайно, это не правду вы говорите. Ни
от кого я не пряталася. Я разьве воровка какая? Зачем же мне прятаться?

– Так ведь брали без спроса? – спрашивает сбитый с толку капитан.

– Ну без спросу, это я и не отрицаю. Но вы сами рассудите. Я диабетик,
мне нужна молочная диета, врач вот прописал, – старуха лезет в
карман и достает оттуда полиэтиленовый пакет, и уже из него извлекает
помятую и ветхую бумажонку. – Сами посмотрите, – тыкает она ее
милиционеру.

– Ну-ну довольно! – отмахивается тот. – Какое это к делу-то имеет
отношение?

– Какое-какое? Прямое отношение! У меня пенсия тысяча пятьсот
рублёв, а на нее разьве можно диету соблюдать? Родных нету, помогать
мне некому. Одна дочь была и та сейчас в Киеве живеть, уже поди
десять годов от нее ни письма, ни весточки. А один пакет молока
двадцатку стоить, а еще надо и за комнату платить и лекарствы
покупать. Где я столько денег напасу? Выходить или голодай или
помирай. А вот иду недавно мимо этого магазина, смотрю, надпись
«Старикам у нас почёт». Ну, думаю, есть добрые люди, не оставять
бабку. Ну и зашла.

– Да это ж мы на девятое мая акцию проводили. «Старикам везде
у нас почёт!», – отозвался из угла менеджер супермаркета. – Продавали
специально выпущенное печенье, а часть доходов направили на социальные
программы в районную управу.

– Ахция у них, – усмехается старуха. – Да там же все разворують.
Как пить дать – дело-то известное. Такие там сидять рожи откормленные,
кирпича так и просють. Справку грошовую – и ту надо часами высижывать.
А на девятое мая они если и вспомнють о ком, то шоколадку соевую
принесуть или макарон каких, да и то в лучшем случае. Пенсию мне
так пересчитали, что в два раза меньше стала и ничего им не докажешь,
сколько ни говори. Воры одни. А если у тебя с потолка капаеть
или в ванной потоп, то ты хоть им обзвонись да ничего не дождешься.
Вон третьего-то дня у соседки моей Александры газ утек, так они
через день только и приехали, а ведь ни приведи господь весь дом
мог на воздух…

– Да погодите вы, – обрывает Сундакову милиционер. – Вы сырки
сколько раз…гм… брали?

– Грех врать, врать не буду, а раз уже пять было. Да разьве же
хуже им стало от одного сырка? Что такое один сырочек? Мелочь!
Да и все равно у них много. Целые горы лежать, ешь – не хочу.
Я ведь и не самые дорогие брала – по восемь рублёв. А могла бы
и по десять и по двенадцать. Что это магазину? Вон какие тыщи
получають! А мне сырки эти, можно сказать, жизнь спасають! Я ведь
диабетик, мне без диеты нельзя. Ведь правда? Правда ведь? – старуха
ворочается на стуле и вертит головой по сторонам, ища в присутствующих
поддержки.

– И что же, ни разу никто вас не задержал? – ровно продолжает
Зимин.

– Да за что же меня задерживать? Я преступница разве? Каждый раз
ходила, никто мне и слова не говорил. А тут вот те и раз, меня
вот этот товарищ, – трясет она пальцем в сторону менеджера, –
берет под руку и сюда отводит. Да при всем честном народе, будто
я убийца или бандитка какая. А я ведь старый человек, пядесять
лет на заводе отработала.

– Не товарищ, а господин, – резко говорит менеджер.

– Да какой же вы мне господин? Я разве слуга вам? В жизни у меня
господ не было, а теперь, нате! Господин выискался! Вот те на!
– видя, что старуха не на шутку разошлась, милиционер утомленно
кидает ручку на стол, встает и несколько раз проходится по комнате.
Затем садится и серьезно заглядывает бабке в лицо. Та сразу умолкает.

– Ну что, Марья Михална. Любите кататься, любите и саночки возить.
И, отвечая на удивленный взгляд старухи, строго добавляет: – Придется
на вас штраф наложить. Вот, возьмите квитанцию на шестьсот рублей,
оплатите в банке. В течение месяца не успеете, пеняйте на себя,
в суд вызовут. Закон-то, знаете, один для всех.

– Да и все это за пять сырков? – перепугано восклицает старуха.
– Откуда же я такие деньжища возьму? Какой такой закон чтобы старух
обдирать? Мне и занять не у кого! А я ведь диабетик, мне без молочной
диеты нельзя. Шессот рублей!

Милиционер выходит, а старуха долго еще сидит, шамкая ртом, качая
головой и бормоча вполголоса: «Ай-я-яй. Шессот рублей!». На крыльце
супермаркета милиционер задерживается, чтобы покурить. Через минуту
к нему присоединяется менеджер. Оба стоят и молча пускают дым.

– Ну и бабка – совок чугунный, а не старуха, – говорит вдруг менеджер,
в намерении завязать беседу, глянув вскользь на Зимина. Тот не
отвечает. Сделав еще пару затяжек, тушит сигарету, вяло прощается
и уходит.