Онтологические прогулки

Скончавшийся чуть более полувека назад в Кембридже Людвиг Витгенштейн - философ, вероятно, чаще других в двадцатом веке награждаемый глуповатым ярлыком «культовый», что не может не быть предметом невеселой исторической иронии - уже, хотя бы, в силу того, что сам он при жизни старательно избегал какой бы то ни было ангажированности, стремясь к уединению, если не сказать - к отшельничеству. Более того - некоторое время всерьез подумывал о том, чтобы принять монашеские обеты.

В отличие от религиозных мыслителей par excellence и, в частности, от Кьеркегора, с которым его нередко сравнивают, Витгенштейн сделал достоянием публики не так уж много своих мыслей о религии, за исключением нескольких страниц в «Логико-философском трактате», отдельных упоминаний в «Философских исследованиях», небольшой работы под названием «Лекция об этике» и устных размышлений в ходе лекционного курса, прочитанного студентам где-то около 1938-го года.

В армии на вопрос о вероисповедании Витгенштейн всегда отвечал «римско-католическое», похоронен он был также по католическому обряду. В поздние же годы утверждал, что не является последователем ни одной из церквей. Тем не менее, представляется интересной попытка рассмотреть те аспекты философского наследия Витгенштейна, которые бы позволили попытаться воссоздать картину религиозного мировосприятия одного из самых влиятельных мыслителей ушедшего столетия.

Следует отметить, что прецедент подобных попыток в России уже имеется - идея настолько очевидна, что сама просится в руки. Пальму первенства здесь, видимо, следует отдать Вадиму Рудневу, вообще немало сделавшему для привития витгенштейновской розы российскому дичку, перефразируя Ходасевича (см., например журнал «Логос» #1 (1999) 11 ).

По словам Руднева, Витгенштейн, помимо прочего - «мистик, пророк и предтеча новой философии, объединяющей язык и действие…учение которого очень сильно по своей структуре напоминает восточные традиции дао и дзен» (Руднев В.П. Витгенштейн как личность // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. М., 1993), а его «Логико-философский трактат» вполне сопоставим с такими священными текстами, как Библия, «Бхагаватгита», «Дао де дзин» и «Алмазная сутра» «Логос» #1 (1999) 11 ). В журнале «Точки» (#1-2 /1/, 2001), издающемся московским католическим Колледжем Св. Фомы Аквинского, опубликован текст Т.В. Войчука «Теологическое прочтение Витгенштейна», в котором автор делает попытку провести параллели между теориями и работами Витгенштейна и христианской теологией от Апостола Павла до Фомы Аквинского, Иоанна Дунса Скотта и Уильяма Оккама.

Насколько все эти попытки удачны - вопрос иной. Впрочем, очевидно, что любой ответ на него будет крайне субъективным и едва ли сможет претендовать на какую-то универсальную истину.

Попробуем, в свою очередь, наметить возможные подходы и направления в решении этой задачи.

Кьеркегор имел все основания утверждать, что не стал религиозным автором постепенно, но всегда был таковым - следовательно, те из его работ, которые, казалось бы, не имеют отношения к религии, вполне могут быть расценены как религиозные, если рассматривать их в полном контексте жизни, убеждений и трудов автора. В случае Витгенштейна связь между прожитым и написанным также представляется вполне допустимой.

Изучая биографию философа, можно прийти к выводу, что тот обладал глубоким личным интересом к религии, однако любые попытки определить, в какой степени его идеи применимы к данной области, должны учитывать всю специфику его отношения к религиозному феномену, не останавливаясь на рассмотрении лишь редких фрагментов его трудов, так или иначе касающихся этой темы. Это тем более справедливо, что замечания Витгенштейна по вопросам этики и религии, разбросанные по его работам, отчетливо соответствуют общей линии его философствования и непосредственно вытекают из нее, что более чем оправдывает интерес к «теологической» стороне его наследия.

Отношение Витгенштейна к религии - или, скорее, к тем проблемам, за решением которых, как правило, к религии обращаются - вполне недвусмысленно проиллюстрировано его собственными словами о характере «Логико-философского трактата». В письме своему другу фон Фикеру, Витгенштейн писал: «Цель книги этическая... Моя работа состоит из двух частей: первая часть представлена здесь, а вторая - все то, что я не написал. Самое важное - именно эта вторая часть. Моя книга как бы ограничивает сферу деятельности этического изнутри. Я убежден, что это единственный строгий способ ограничения. Короче говоря, я считаю, что многие люди сегодня лишь строят предположения. Мне же в книге почти все удалось поставить на свои места, просто храня молчание об этом. По этой причине, если только я не слишком ошибаюсь, книга скажет намного больше, чем автор. Правда, возможно, никто и не заметит, что об этом сказано в книге. А пока я советую тебе прочитать предисловие и заключение, потому что в них содержится наиболее точное выражение главной идеи всей книги». Исходя же из предисловия к «Трактату», мы видим, что по Витгенштейну, философские проблемы, поставленные в книге «решены окончательно» и более того: «вторая ценная сторона этой работы в том, что она показывает, сколь мало дает решение этих проблем».

Таким образом, можно заключить, что наиболее существенные проблемы остаются за пределами логического или философского решения. Витгенштейн же прежде всего обозначает те границы, за которыми лежит сфера этического и предлагает методологию анализа внутри этих границ. В «Трактате» он указывает на то, что и логика и этика трансцендентальны, иными словами, не занимаются фактами на уровне пропозиции. Поскольку язык неотделим от пропозиции, то между логикой, лежащей в основе языка и этикой, лежащей за его пределами проходит четкая граница. Язык - это клетка, препятствующая попыткам говорить о том, что находится по иную сторону фактического. Тем не менее, то, что подобные попытки предпринимаются, уже о чем-то говорит.

Такая граница одновременно делает возможным и понимание некоторых особенностей языка. По словам Чарльза Кригана, автора книги Wittgenstein and Kierkegaard ( London: Routledge, 1989), это «понимание зеркально отражено в структуре «Трактата». Его пронумерованная пропозициональная форма служит лестницей. Однако, цель этой лестницы не восхождение (ascent). Скорее за нее следует «выйти» (transcended)». Концепция «мистического», выраженная в «Трактате» связана с витгенштейновским представлением о трансцендентальности субъекта. Витгенштейн пишет: «Субъект не принадлежит миру, а представляет собой некую границу мира. Где в мире должен быть обнаружен метафизический субъект? Ты говоришь, что дело здесь обстоит совершенно так же, как с глазом и полем зрения. Но в действительности ты не видишь глаза. И ничто в поле зрения не позволяет делать вывод, что оно видится глазом... Философское «Я» - это не человек, не человеческое тело или человеческая душа, с которой имеет дело психология, но метафизический субъект, граница - а не часть - мира». Лишь находящееся за пределами мира может обозревать мир в его целостности. Субъект очерчивает границу мира. Мир отражается в языке. Выход за пределы языка подразумевает выход за пределы мира и дает возможности для его нового, не связанного языковыми узами, понимания.

На персональном уровне «религия» Витгенштейна носит ярко выраженный этический характер, причем этические вопросы для него смыкаются с вопросами эстетическими. «Этика и эстетика суть одно», говорит Витгенштейн в своем «Трактате». Но возможен и иной взгляд. Витгенштейн писал:

• «5 . Общая форма предложения такова: дело обстоит так-то.
  5.43 . Но все предложения логики говорят одно и то же. Собственно, ничего.
  5.4711. Задать суть предложения, значит задать суть всех описаний, следовательно, суть мира.
  Границы моего языка означают границы моего мира».

В этой фразе - «дело обстоит так-то» - весь Витгенштейн.

Впоследствии можно наблюдать отход Витгенштейна от концепции языка как клетки в контексте теории языковых игр, речь начинает рассматриваться как компонент религии. Лингвистическая теория речевых актов, рассмотренная сквозь призму этики, оказывается весьма близкой традиционному христианскому сознанию - произнося имя Христа, верующий тем самым совершает непосредственный религиозный поступок, исповедует свою веру. Не отсюда ли отчасти проистекает своеобразная деликатность Витгенштейна в отношении самой возможности философствования в этом направлении? Биограф Витгенштейна Уильям Бартли замечает: «Предполагается, что те немногие, которые могут понять Витгенштейна, погружаются в метафизику или морализаторство, другими словами - в антиметафизику - с большой осторожностью. Они достаточно хорошо воспитаны, чтобы не философствовать».

Полагаю, можно без преувеличения утверждать, что для Витгенштейна периода «Философских исследований» понятие «грамматики» занимает место «логики» из «Трактата». По крайней мере, он напрямую соотносит теологию с грамматикой и высказывает мысль, что цель грамматики может быть тождественна цели языка: «Грамматика не говорит нам, как должен быть построен язык, чтобы выполнять свою задачу, воздействовать на людей тем или иным образом. Она только описывает, но никоим образом не объясняет употребление знаков. Правила грамматики можно назвать «условными», если под этим подразумевать, что цель грамматики есть не что иное, как цель языка».

Если в «Трактате» мы имеем дело лишь с одной грамматикой, любые попытки выйти за пределы которой бесплодны, в контексте поздних работ Витгенштейна мы сталкиваемся с множеством возможных грамматик. «Теологическая грамматика» - лишь одна из возможных. Впрочем, думаю, что не ошибусь, если скажу, что те высказывания Витгенштейна по поводу мистического, которые мы можем найти в «Трактате», тоже вполне можно расценивать как «грамматические».

Наряду с речью о мистическом опыте, Витгенштейном проводится определение границ языка, фактическое содержимое которого не может быть отнесено к сфере мистического, находящегося за пределами мира и, следовательно - за пределами языка. «В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это - мистическое». Это проявление мистического доступно лишь на уровне ощущений. «Мистическое - не то, как мир есть, а что он есть». Метафизический субъект, по Витгенштейну, не относится к рациональному, но лежит вне границ этого мира и неподвластно логике. Собственные «пропозиции» Витгенштейна, по его словам, подобны лестнице, поднявшись по которой, мы поймем, что попытки высказать невысказываемое - бесперспективны. И лишь отбросив ее, можно правильно увидеть мир.