Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Люблю утро на востоке Латинского квартала. Вселенский мыльный пузырь
солнца опасливо протискивается сквозь колючую толщу города
и взмывает над ломаным парижским горизонтом скошенных
мансард и зарослей каминных труб. Солнечный свет блестит на
мраморных столиках браззерии на углу улицы Студентов. Я жмурюсь от
теплых лучей, вдыхаю свежий запах круассана. Славно. На
часы не гляжу, но знаю – без семи минут девять. Через дорогу,
напротив, в большой и давно не ремонтированной белой вилле,
заросшей зелено-бурым плющом, живет замечательная Девушка с
рыжими волосами. «Уютной шторы шёлк с волнующим разрезом».
Каждое утро, без пяти девять, Она проходит мимо открытой
веранды кофейни, где я пристрастился завтракать и наблюдать.
Торжественный выход небесного желтого карлика и земной огненной
красавицы. Сначала мы с Девушкой просто кивали друг другу,
встречаясь глазами, потом стали здороваться. Два месяца назад
я осмелился и Её традиционному:

– Са ва? – не ответил Тре бьен! , а спросил:

– Не хочешь позавтракать со мной?

– Ужасно непристойное предложение! – на ходу насмешливо фыркнула Она
и мои слова потеряли невинность.

Но Она не обиделась и на следующий день, проходя мимо, сказала:

– Рогалики скоро будут тебе сниться. Съешь яичницу!

– Чтобы меня мучили кошмарами цыплячьи привидения? – парировал я вслед.

Так началась наша ежедневная игра. Пинг-понг реплик. Фехтовальный
ритуал беззлобных уколов. Флирт на бегу. Воздушный звуковой
сверхзвуковой поцелуй. Пятисекундная пикировка как кульминация
дня.

– Красивое платье! – говорю я, любуясь Девушкой.

– Невежа! Хвалит платье и молчит обо мне!

Однажды я встал и решил Её проводить. Она, не оборачиваясь, сказала,
что я её больше не увижу. От серьезной озабоченности Её
голоса я сразу остановился. А Она ушла быстрее обычного.

Она никогда не останавливалась возле меня, но всегда замедляла шаги
и ласково смотрела мне в глаза. Увидела раскрытую тетрадь
формул:

– Жизнь сложнее теорем, умник!

– Поэтому я и нырнул в математику!

Я насмешливо демонстрировал Девушке, что торчу в этой браззерии
каждое утро только из-за Неё. Удобно прятать правду в ножнах
иронии: обычно шутки лживы и отводят глаза.

– Почему ты всегда один? Где твоя подружка?

– У меня уже есть девушка – это ты!

Вот! – стукнула чугунная калитка и Она быстро зашагала по улице, в
ускоряющийся такт моему сердцу. Девушка повернула голову и
поймала меня улыбкой. Сегодня мне подавать мяч:

– Ты похожа на веселую утреннюю птичку!

– Почему же ты не насыпал вокруг себя крошек?– мгновенно
отреагировала Она. Умница, за словом в карман не полезла. Я бы полез.

Я проводил стройную Девушку взглядом и телом, ощущая шампанские
иголочки в груди. Является ли эта голубоглазая Девушка в приятно
тонких брючках искомым доказательством Теоремы? Вот только
какой – Первой или Второй?

Девушка скрылась за углом, а я вздохнул, взял толстую белую чашку со
стола и стал допивать остывающий черный кофе с
бледно-оранжевым круассаном. С катушек ты скоро съедешь, братец, со
своими Теоремами...

Встав с затрещавшего плетёного стула, я взял почти пустой портфель и
не спеша двинулся по бульвару к Сорбонне. В бледном
застеколье витрин скачками заскользила худощавая, даже тощая фигура
в распахнутом широком плаще. Серые глаза, светлый короткий
бобрик, впалые щеки, тонкие нос и губы. Наверное, что-то
есть в этом зазеркальном типе. Иначе – зачем Девушка транжирит
на меня утренние реплики? Мне говорили, что я симпатичный.
Кого благодарить? Моей метрике «родители неизвестны».
Воспитанник государственного Интерната. Стриженые головы ребят.
Ожидание подножки. Одиночество в толпе. Драка как точка сборки
неверного общественного внимания. Главный пейзаж жизни –
экран. Абстрактный мир навсегда верных уравнений и изящных
поверхностей. Предсказуем, не подл. Прелесть.

После колледжа я заработал и переехал в мансарду шестиэтажного
корабля у зоопарка. Дешево – рычание зверей. И запах иногда
доносит. Зато – морской вид на парижские крыши. Зеленый росток из
забытого глиняного горшка. Неожиданный пушистый снег на
балконе. Свой дом. Не понимаю, но это исключительно важно для
меня. Каменная ракушка для мягкого моллюска.

Впереди меня по тротуару шла странная пара: востроносая худая
женщина и плотный пожилой мужчина в зеленой шляпе и большой
коробкой на плече. Остановились. Человек в шляпе ловко пристроил
короб на деревянный штырь, закрутил боковую ручку и громко
раздались странные жалобные звуки. Женщина стояла рядом,
задрав голову, и внимательно водила носом по окрестным окнам. Я
вдруг вспомнил: «Шарманка!» Шкатулочная музыка отражалась от
уличных стен, заводила, звала куда-то и принесла плоды:
стекла распахнулись и на мостовую посыпались серебряно-золотые
кружочки экю. Женщина коршуном спланировала на двуцветный
блеск. Я пошарил по карманам, но даже оловянных монет не нашел.
И где люди берут эти золотые круглые штучки? Музыка
непривычно раскачала сердце и я недоуменно поймал себя с мокрой
щекой. Что, старик, докатился? над шарманкой заплакал? Душевно
поиграв, пара уличных шарманщиков свернула в соседнюю, ещё
не обтрясенную рощу каменных деревьев с драгоценными
орешками.

Я шел к Сорбонне в привычном режиме автопилота. Стоял ранний май –
удивительное время. На деревьях больше цветов, чем листьев.
Взгляд рассеянными зигзагами прыгал по тротуару. Засыпан
бело-розовыми лепестками. Концентрация по гауссиане? Поправить
на ветер, сжав пространство? Бабочка с черными крыльями.
Бифуркация Тома. Мальчик на велосипеде. Стабилизирующий
Кориолис.

Весельчак-просветитель Ламетри учил: человек – это машина. Был
проклят и изгнан из страны. Прошли сотни лет и люди, скрипя,
согласились. Да, человек – молекулярная машина невероятной, но
конечной сложности.

Но! Простая истина: чем сложнее машина, тем умнее её создатель.
Велосипед – примитивен, дерево – конструкция высшей организации.
Девушка превосходит системной сложностью все мыслимые
пределы. Создатель персикового дерева и прелестной женщины – был
ли умнее человека, собравшего лишь велосипед?

Мог ли слепой случай, неуклюжий топор дарвиновской эволюции –
создать такое чудо? Я проводил взглядом бабочку, протанцевавшую
над моим плечом, но подумал о рыжеволосой девушке. Кто
сотворил весь этот мир? Почему наш мир устроен именно так, а не
иначе? Любимая проблема, ломающая мою бедную голову. Любимая
девушка как мировая загадка.

– Выкопал какую-нибудь научную истину, умник?

– Я нашел центр мира. Его носит в сумочке рыжая девчонка.

Бог? Слишком просто. Не люблю незамысловатых ответов. Решение «бог»
не могло быть правильным – этот ответ дармовой, как
благотворительный суп для клошаров. Раздают на рю Бонапарта.
Бесплатен и безвкусен. Объясняет всё и ничего. Настоящая истина –
это инсайт поразительного вкуса и счастья. Чертовски дорогая
штука. В кредит не возьмешь. Даже выплатив всё наперёд,
можешь ничего не получить взамен. Приметил: все вдохновляющие
меня истины лежат вне человеческой сущности. Человек любое
озарение изгадит и обернет в трагикомедию. Аминь.

Я остановился. На площади Монжа лежал живописный бездомный. Спал,
вольно вытянув ноги в когда-то белых кроссовках. Синий
потертый плащ, лохматая пегая борода и грязная шевелюра с
запутавшимися лепестками цветов. На тротуаре аккуратно стояла
полупустая бутылка с красным дешевым вином. Я наклонился к спящему
и спросил:

– Кто создал этот мир?

Мужчина всхрапнул, открыл мутные голубые глаза, поводил ими вокруг.

– Это я, Франсуа, – хрипло сказал он.

Один его зрачок был круглый и хитрый, другой –
вертикально-щелевидный и безумный.

– Зачем он? Зачем мы? – спросил я его.

– Это для меня, – сказал невнятно бездомный, ухватил бутылку и ловко
присосался к ней, не поднимая головы с тротуара.

Интересно. Я отправился дальше. Взял бог, да и создал себе
Вселенную, чтоб побыть в ней самым беспечным представителем. Вот
выспится, стряхнет с плеч этот мир как старую плащёвую хламиду и
создаст себе с иголочки новый. Где будет спать большой
красной лягушкой в теплой метановой луже. Бог как клошар. Не
противоречиво и не доказуемо. Жутковатая патология зрачка.
Очень редкая. Что сквозь него видно?

Глаза Сандры беспрерывно сочились слезой с утра. Хомяк Пуф умер. Как
ни бились они с мажордомом, как ни кормили его лекарствами,
её любимый домашний ЗвеР-Рь был найден утром околевшим на
полу своего зверьского жилья. Возможно, простыл на сквозняке,
отчего глаз воспалился, а потом раздулся и перестал
закрываться. Сандра была готова раскошелиться на операцию, но в
ветеринарной клинике честно сказали – не жилец. Сандра не
сдавалась, мажордом беспрерывно рылся в медицинских информаториях
в поисках спасительных панацей, но Пуф, извиняясь, всё
равно отправился в свою хомячью Валгаллу. Вот Сандра и
захандрила: Пуф был единственным живым существом в доме. ЗвеР-Рь
Пуф-ф! Прошлогодний подарок Анри, переживший их недолгий роман.
С рассерженной точки зрения Сандры, Пуф был более ценным
приобретением, чем Анри.

Сандра допила любимый жасминовый чай и выскочила за дверь своего
гнезда на тридцать девятом этаже. Она не опаздывала, но уже
выбрала запас времени на-всякий-случай. На улице моросило, но
на плащ Сандра махнула рукой. Лифт из её апартаментов
дотягивался до пешеходного тоннеля – а там метро в ста подземных,
сухих метрах. А галерея «Лафайет» с фирмой «Зороастр Инк»
соединена задним торговым проходом.

Сандра ехала в стеклянном пенале подземки и беззвучно, но сочно
бранилась. Одна мигрень от этих петов! Приютишь, ухаживаешь,
любишь как дурак, а потом – тебя же ножом по сердцу. Что Анри,
что Пуф. Не-ет, одиночество – залог стабильности и счастья.
Никого не впускать в душу! чтоб не гадили и не помирали там.
Мимо вагона-пенала проплыли бензиновые радужные пятна
картин и лысые мраморные луврские головы. Вот кого надо любить –
вечные культурные ценности. Никакого выноса горшков и
скандалов, напротив – эстетская приятность и интеллектуальное
благоухание. Увы, секс с «Дискоболом» невозможен. И дети от
«Декамерона» не рождаются. Засада!

Доехав до офиса, Сандра невольно приободрилась. В последние недели
она открывала стеклянную служебную дверь с болезненно
бьющимся сердцем, за что ругала себя дурой, ругала, но ничего
поделать не могла, наркотически утонув в проекте. А завтра вообще
особенный день – её дежурство: еженедельный праздник
внутреннего употребления. Она зашла в корпорационный лифт,
отделанный зелёным камнем, и в зеркале за золотыми перилами
отразилась худенькая девушка с негустыми темными волосами. Ничем не
особенная невзрачность. Да, да – фигура хорошая, а так –
дурнушка, если честно. Снаружи! – как обычно и как смогла
утешилась Сандра. Но она многое – интересно, сколько? – отдала
бы за внешность рыжей красотки с декабрьского глянца
прошлогоднего «Вог». Эта великолепная сволочь висела у Сандры над
душой – прямо над столом – и без устали капала на сердце
кислотой.

Я подошел к облупленной двери, вырубленной в высокой скучной стене.
С завистью поглазел на старый Парижский университет.
Готические крыши с побегами башенок, каменная вязь стен,
презрительные водоплюйные горгульи. Волшебное здание царило сквозь
ажур запущенного сквера, рассадника и прогулочной площадки
гениев. В кустах пряталась бронзовая статуя римской
волчицы-матери. Кормящая сука математиков.

Со вздохом повернулся, с отвращением толкнул тугую створку и облился
запахом мокрой штукатурки и кошачьей мочи. Вонь такой
концентрации ощущается даже на вкус. О, святые Галуа с Риманом!
Помогите мне сегодня!

Кабина лифта долго скрипела и открылась прямо в кабинет босса.

– А, заявился! – с неудовольствием сказал тот. Обычно не здоровается.

– Здравствуйте, мистер Чиф, – я – всегда и блеснул воспитанностью. – Итак?

– Я ещё не смотрел твое доказательство, – сварливо сказал Чиф.

«Врет! – отчетливо понял я, – смотрел. И не раз.»

– Мы договорились. Если за два дня ошибка не будет найдена... – мне
не удалось договорить. Чиф вскочил, потрясая кулаками:

– Вон! Иди к чёрту со своей свободой! Работай, где хочешь! Хоть в
сумасшедшем доме!

Я шмыгнул в лифт. Двери, даже закрывшись, резонировали воплям мистера Чифа:

– Но если хоть раз не выполнишь задание!..

Улыбаюсь во весь рот и танцую в кабине, гулко летящей вниз.
«Свободен! Свободен!» Могу работать дома, в кафе, на пляже... хоть
сидя на дереве! Уговор есть уговор. Я доказал знаменитую
теорему Ферма. Ещё никому не удавалось. Взамен получил свободу
от темной, вонючей клетки. «Рабочий кабинет». Чудаки.

Вылетел, вырвался на улицу, полную солнечных теней, шелеста шин и
щебетания птиц. Размахиваю портфелем как школьник. Сладкое,
острое счастье побега! Закрутил головой: где растранжирить
свободу? Богатую добычу ночного корпения над старинной
загадкой.

Перебежал под деревья напротив, традиционно потрогал отполированные
до золота сосцы волчицы, покровительницы местных студентов.
На лавочке сидел полулысый человек с красными глазами в
белесых ресницах и что-то писал в толстой папке. Математик из
соседнего отдела. Вечно изрекает нравоучительные сентенции.
Одет в коричневую куртку, мешковатые брюки и старые босоножки.
Эйнштейн не носил носков, поэтому половина непризнанных
гениев ходят босиком. В надежде.

Математик недовольно поднял глаза на хруст моих шагов.

– Чему ты так радуешься?

– Свободе! – засмеялся я.

– Свобода для тебя заключается в беготне по улицам? Свобода должна
быть в голове!

Я хмыкнул, вытащил заготовленный кулек с зерном и высыпал на землю.
Раздался шелест и со всех сторон к моим ногам слетелись стая
птиц. Голуби лихорадочно собирали корм, а им на головы
приземлялись всё новые птицы. Вокруг компании крупных сизарей
чирикала и нервничала воробьиная мелочь, и я бросил туда
горсть зерён. Голуби благодарно кипели вокруг меня, кто-то уже
наклевался и заухаживал за темноголовой подружкой, надувая
фальшивую грудь из перьев и призывно урча. Я чувствовал себя
богом голубиной планеты. Ласковым голосом, но невежливо я
сказал человеку на лавочке:

– Пошел ты к чёрту со своей плешивой свободой! – и зашагал в
направлении Сены. Давно я не видел Собор при свете дня. И любимый
скверик на острове.

Три месяца назад мистер Чиф дал мне официальное задание. Поиск
уравнений единого поля. На эту задачу Эйнштейн потратил полжизни.
Год за годом, как монета за монетой. Пока кошелек не
опустел. Сватал свою теорию к формулам электрика Максвелла.
Уговаривал, заклинал, угрожал. Не помогло – любви не было. А идея
ведь красивейшая: найти ОДНО уравнение для описания ВСЕЙ
физики мира, а заодно – химии и биологии. А может – и любви?

Я галерным рабом сел над задачей. Кажется, что-то заполучалось. И
тут из темных глубин любопытства всплыла проблема-репей.
Предположим, я выловлю нужные уравнения, а почему они будут
выглядеть так, а не иначе? Чем задается дизайн уравнений
Максвелла, Эйнштейна и Гейзенберга? Та же задача о сотворении мира,
но нарезанная научно: кто заказал законы физики для этого
мира? А кто привнёс фундаментальные константы Вселенной?
Постоянную Планка, скорость света, гравитационную константу,
заряд электрона?

Я доразмышлялся до моста и на середине засмотрелся на подвижную
воду. Солнце ослепительно играло с мутной рекой. По Сене
дефилировала открытая барка, громко шелестя пышными белыми усами.
Туристы со спины речного кита махали мне руками. Я улыбнулся
в ответ и спросил:

– Существует ли мировое уравнение с решениями в виде физических констант?

Старая проблема Эддингтона. Подумал, попрыгал взглядом вместе с
солнечными бликами по разведенным кораблем волнам. Каустики
горячих отражений от холодных зеркал. Интерференция метаний меж
каменных берегов. Унылая реинкарнация Сциллы и Харибды.

– Почему мой мир такой? Пораженность уникальностью. Почему из всех
мыслимых мирозданий осуществилось именно мое? Послевкусие
случайности. А если миров бесконечно или очень много? Моя
Вселенная теряет раритетность и становится точкой в многомерном
пространстве мировых констант и физических законов. Мощности
континуума? Я здесь ломаю костяную коробку. По соседству
скребут титановый лоб. Дальше кто-то мнет свой зеленый мешок с
мозгами... Никакой избранности, просто случай, который
папуасы зовут судьбой: жить в своей точке мира. Счастлив ли мой
жребий? Это видно только извне. Это ощутимо только изнутри.

Группы японских туристов высаживались на берега Сены. Любопытное
маджорити центра Парижа.

– Инфляционная теория обесценила миры, размножила их как кроликов и
лишила Вселенную ауры уникальности, предложив взамен
скромное очарование принципа антропности. Неравноценная сделка.
Добровольно я бы не согласился.

Две школьницы шли по мосту. Цветные рюкзаки, голые животы
подростков, сзади кибердоги-охранники. Девочки услышали, что я
разговариваю сам с собой, и дружно прыснули. Я вздохнул и покосился
глазами на набережные. Второй этаж углового здания занят
огромной квартирой со старинной мебелью, книгами и картинами.
Хозяева не признавали штор. Вечерами я искоса смотрел... –
ну, подсматривал, строго говоря, – на интеллигентную,
спокойную жизнь обитателей дома. Семейный ужин за большим столом.
Мягкий диван. Читающий газету пожилой мужчина в жилете.
Семья. Седьмое непостижимое измерение.

– Ты женишься на мне, если я сяду за твой столик?

– Немедленно, если ты заплатишь за оба кофе!

На каменном парапете Сены букинисты открывали книжные ящики,
настораживая крышки-капканы на ранних покупателей.

На острове пританцовывал в теплом весеннем воздухе Собор с ажурными
витражами и тонкими шпилями рук в голубом небе. Дом бога?

Деревья столпились в скверик вокруг святого мрамора, повытаскивали
из зимних карманов листья и грели их на солнце.

Славно.

(Продолжение следует)