Поэзия

***
Дюны-кровать-дюны.
Я буду тосковать
По лежачему положенью тела 
В городе, где вертикаль –
Единственная форма жизни. 

Море повторяет одну и ту же песню.
В дюнах невозможно быть вместе
Со своим прошлым
И настоящим,
Все, что там есть – это
Небо серого усталого цвета  
И песок, на зубах хрустящий. 

Дюны – место, где видно спустя минуту, 
Что никто никогда в этом месте не был.
Только ты, случайно забредший,  
Больше среди живущих не значишься.
Дюны в тебя прячутся,
Подмешивая в кровь песок, 
Но ты идешь от линии моря наискосок 
К городской черте... 





***
Здесь дома – на размер выше, 
И улицы – на порядок краше. 
Как ты там без меня дышишь? 
И как там солнце, что было нашим? 
Под солнцем был весь мир светел, 
И нам шагалось легко вместе. 
А здесь сейчас один ветер, 
И непонятно, чего он вестник.
Когда протягиваю вперед руки, 
То почтальон мне дает письма. 
Как Моисею за его муки  
Был дан нерушимый свод истин.   
Во мне горящим кустом вера         
Всех тех домов на размер выше –     
За то, что стал ты мне Богом первым, 
Который (пусть и без меня) дышит.





***
Уже не первое Рождество 
Не хожу в церковь, 
Хотя и недалеко, 
И есть деньги 
На проезд, на милостыню, на свечку. 
Да и Бог по-прежнему, говорят, 
Верит человечку. 
И прощает тому, кто чтит
В срок церковный праздник. 
А у меня – то нога не идет, 
То во рту слово вязнет. 
Половинчатость гнет меня: 
Полу-вера, полу-тревога. 
Можно знать, как до церкви дойти, 
Не знать, как – до Бога.





***
Вылови рыбу из левого глаза.
Используй зеркало, длинную леску.
Рыбе в глазу живется так тесно, 
Что она будет рада пойматься сразу.

Можешь сырую съесть, можешь зажарить,  
Можешь сварить... 
Рыба надежд умерла, 
Не исправить, не совершить, 
Все, что она обещала исполнить. 
Только «хочу» скажи, 
Рыба – темная, словно полночь, 
На светлой тарелке лежит.

Всем по-разному доведется увидеть 
Не-исполненье мечты. 
Ни полюбить, ни возненавидеть 
Признаки пустоты 
В левом глазу. Хоть и кажется – легче 
Стала твоя голова,
Но может и жив ты, лишь покуда рыба
В правом глазу жива.





***
Не ведая сокрытого внутри,
Не доверяй открытому снаружи. 
Но ты доверился, 
Не знав, что я – оружье, 
Не знав, что я могу тебя убить,  
Как револьвер –
Случайной нежной пулей. 
Лишь покажи, куда стрелять.  
Лишь дай мне знать, где обманули. 

Я – револьвер, 
Застывший в напряженьи 
От мысли: 
Мой заряд – на пораженье. 
Но прежде чем достигнет пуля цель, 
Сама умру,
Вся выдохнувшись в выстрел. 
Так, словно пуля слишком быстрой 
Приходится и моему нутру. 

Я чувствую смертельность,   
Сжившись с ней,                                       
Как старый змей, 
Привыкший к яду, 
Мне все же страшно: 
Если я убью, 
Тебя уже не будет рядом. 
Как странно револьверу станет жить, 
Оправдывать существованье пули,
Скрывать значение дула и курка...

И дрогнула моя рука,
Боясь стрелять. 
Лишь ранила.
И залечила рану. 
Подумала... 
И ранила опять. 





***
Мужчина – пистолет у виска. 
Женщина – нога на ногу. 
Нескромная – еще не наглая. 
Настойчивый – еще не подлец.

Он говорит: «Я беру тебя под венец. 
Я хочу тебя повалить навзничь. 
Твою кожу мять.
Твою косу стричь. 
Хочу спрятать в тебя всю свою тоску. 
Я хочу тебя!» Пистолет – к виску.

А она говорит «Я темная 
И неласковая, и нескромная. 
Об меня лишь изранишься, 
Вывернешься наизнанку, 
Не бери меня!» Нога на ногу.

Но она уступит, уже ученая.  
Он возьмет от нее все ему нужное.
Темная ведь – еще не черная, 
А пистолет без пули – еще не оружие. 
. 





***
Не стало тебя,
Ушедший словом на ветер.
Я думать тогда не могла дважды,
А стоило. 
Теперь стою, и воспаленное горло
Не может петь.

Тот город, где  
Мы встретились, 
Так и не построили.
Окрестили  иллюзией,
И ушли искать, во что верить, 
От кого терпеть.

Вот и негде встретится
Среди чужих –
Своими.
Не стоит мерзнуть на ветру,
Целовать иней.
 
Я научилась медлить, 
Хоть и на два шага, 
А все же...
Ты можешь винить меня
Во всем,
В забывчивости –
Не можешь....

Странным образом слышу, порой, 
Твой запах 
Случайный, бродячий, 
Как его хозяин.
Это, пожалуй, не значит, 
Что я скучаю.
 
Так  возвращают 
Себе себя.
Хоть процент удержан,
Большая часть все равно цела
И безнадежно 
Желает жаться
К любым  плечам. 
Женская сила –
Любимых в мире растеряв, 
Назначить милым
Любого пришлого. 
С ним делить 
Еду и кровлю
И потихоньку сотворить 
Любимым ровню.





***
Небо остановилось. Не приносит облако.
Я разбегаюсь, прыгаю, падаю около,
Не встаю, лежу в форме «вежливо»,
И как небо – звездами, полнюсь надеждами...

Вот бы я была не я, а река, которая
Скользкая, нежная, женская, голая
Из всего вытекая, во всем останется.
Мне можно самой о себя израниться,
Изныть в попытках, совсем измучиться,
А так, как она, у меня не получится:
Надменно, холодно, неотразимо
Течь за сентябрь, впадая в зиму.

В сердце моем наболело странствие,
Меня гнет, трет и убьет пространствами,
Но я полнюсь надеждой на образ новый:
Вот бы я не я, а хоть лист кленовый.
Сухой, одинокий и рыжий в крапинку
Каждый день остался на нем царапинкой.
Он оторван, летит в никуда, по воле осени,
Но желает думать, что он все сам, а не что его бросили

Ощущаю как с моей спиной вошли в общение
Асфальт, и земля под ним, и ее притяжение.
Тихо шепчут мне: посмотри, как листок куражится,
Только время придет, и он, как все, на земле окажется;
Как ни быстро река бежит, не сбежать из русла ей.
Я лежу, и мне видно все, и ужасно грустно мне
Поднимать свое тело и морщины одежд рукой разглаживать
И тоску изживать и жалея себя выхаживать,
жизнь умея принять такую как есть, оседлую,
Все же, реку из русла спасать… хотя бы ведрами...





***
Ну, вот и все. 
Август вышел. 
Хлопнул дверью 
Я слышала, 
Он бросил, уходя: 
«Не вернусь. Гордый».
И оставил мне ком в горле 
Жесткий, твердый. 

Он ушел на юг.
Если мне врали правду,
То там всегда чистое небо.

Он ушел – как не был,
Дверь хлопнула как «хватит».
Я упала с кровати, 
Сломала какой-то винтик. 
Теперь в комнате мокро. 

Хорошо бы мужчину в дом... 
Хорошо бы сантехника... 
На всю осень... 
А то я продрогла. 

Звонила подруге, 
Шептала в трубку:
Он ушел и даже не погрел мне руку 
На прощанье, только и бросил: 
«Становись взрослой. 
Скоро осень».
А я пыталась его удержать. 
У меня был
31 бесполезный способ.





***
Окно открыто. 
Заходи, Питэр, 
Не мучай Венди. 

Окно захлопну. 
Через год
Ты станешь капитаном, 
А я – ведьмой.

Это любого настигнет, 
Хоть в жизни прячься, 
Хоть в сказках.
Заходи, не танцуй на подоконнике,
Не дурачься,
Опасно. 

Пусть не для тебя
И правила, 
И простые двери. 
Ты бесстрашный, взбалмошный, 
Всему веришь. 

Научился летать, 
В миг забыл, как падать. 
А меня от земли не поднять, 
Держит память...
Я одна, за нас двоих
Все помню.
Заходи, вдруг по вкусу тебе 
Уют комнат.

Заходи, 
Хоть минут на пять, 
Стань серьезным. 
Кто забыл все подряд забывать, 
Тот стал взрослым. 





«От лица куколки»
Сказка о потерянном времени от моего лица.
Сказка, которая съела все, а голоду нет конца.
О том, как время отучило меня мечтать и даже думать, как все,
И подвесило за ноги вниз головой на бешеной высоте. 
Я висела, как недозрелый плод, в падении видя смысл, 
Хотя такой кисло-зеленый не съест никто, не исключая крыс. 

Я полагала, что в коробке конфет время ест фантик, 
И в горле оно колом встает, как слово «хватит».
Когда я бегу, время всегда именно там, где упала, 
И делит жизнь на «могу» – «не могу» и «мало» – «немало».

Так время легко взимает свое, устанавливая границы, 
И вяжет, и нижет петлю за петлей на всю длину спицы.
В какой-то момент этой длины мне на меня не хватило, 
И я потеряла время, а если точней, то я его отпустила. 

Мне казалось, так могут сорваться с крючка только самые юркие рыбы,
И так же не боятся никакого толчка большие горные глыбы.
Еще так могут дети, пока не поймут коварный смысл слова «дай».
И также Герде готовил сети, пока сам не попался, Кай.

И вот ногу на ногу взгромоздив, а все остальное – на кресло, 
Подумала, не смогу быть женой и не смогу невестой. 
Я не умею готовить и вить гнездо, и возводить строенье, 
И вообще все, что есть у меня моего – только лишь настроенья.
Они безудержны, они как шквал разнообразных эмоций, 
И пусть время сможет все остудить, но тут уж ему остается
Только смотреть на мой бурный нрав и на мои беспределы. 
Но оно отнюдь не стало терпеть, и подвесило вверх мое тело, 

Может, на час, может, на день, отдав предпочтенье дате.
Чтобы я поняла, что я тоже часть емкого слова «хватит».
Время на мне рисовало точки, и объясняло мне, что 
Хочешь-не хочешь, а вот придется менять сотни тысяч форм.
Время сказало, меня срывая: последняя форма – смерть, 
Ты – бабочка, нынче ты ползать устала, но ты также устанешь лететь.






«Эдвард Мунк»

1.

Края картины тревожат сильней, чем центр. 
Как вы писали ее – от края к краю? 
Я в живописи не понимаю. 
Объясните, я желаю знать, как
Центральная пара может волновать меньше
Обособленно стоящей женщины. 
Бесполезно горло кувшина, 
Когда у дна его трещины.
Объясните мне глубину ее взгляда, 
Объясните мне, зачем она рядом 
С тем, в чем ей нету места: 
На одного жениха – одна невеста. 
Объясните мне, ибо я – с краю. 
Объясните мне то, что я знаю. 
Докажите классику композиции, 
И отрежьте, если мне не годится 
Стоять спиной, подпирая раму,
И все косо смотреть, 
Когда двое прямо,
И всех больше зная, 
Не промолвить слова, 
И к тому, чего нет 
Возвращаться снова.

2.

Такая тонкая стояла на холсте... 
И мучила своею белизной 
Его нагое тело и еще...
Немого зрителя смотрящего... 
На холст.
Ее глаза не думали о нем, 
Растекшемся по мякоти постели. 
Ее глаза не думали о теле, 
Не видели ни зрителя, ни зала, 
Но вглядывались в напряженность тьмы
Так, словно ей внезапно показалось, 
Что преступленье совершили мы, 
Смотрящие со стороны на  тело,
На равнодушие прямого взгляда 
Убийцы, говорящей: так и надо.
И отвечающей на то, как это было,
Легко и ясно: я его убила 

3.

Так вот как это было – 
Она тебя убила... 
Я видела в 2005 – 
Художник нарисовал на холсте. 
Она не выглядела виноватой, 
Скорее, смотрела с него как все,
Которые не совершали такого. 
И только краски беспрерывно текли, 
Стирая углы комнаты.
И все смотрели на произведение искусства, 
На чужую смерть, с любопытством со стороны.
И только она, словно за спиной ее пусто, 
Стояла, словно на ней нет вины.
Но невозможен Марат без смерти, 
Без тела не желающего больше быть. 
А с ним есть выставка, холсты, снующие черти 
И полная невозможность тебя забыть.
Но только Она встречает взглядом углы комнат, 
Останавливает краску бегущую вдоль холста 
И смотрит так, словно ничего не помнит, 
Словно вокруг нее пустота.





***
Помнишь кухню,
Узкую, как пенал 
Для двух ручек?
Я никак не могла пристроить стул, 
Туда, где лучше...

Как мы жили? 
Свечи. Я. Ты. 
Наши тени. 
Мастерски убивали 
Каждый вечер. 
И нам думалось,
Что время 
Оставит кусочек. 
Но время подобно узкой кухне – 
Если не хочет 
Лишней детали, 
Его не заставить.

Пришли перемены
И всех обманули. 
Разговоры не сменили темы, 
Только наши тени, 
От настоящего получив по пуле, 
Не раскачиваются больше на стенах.





***
Разье-х-ались: 
Ножницы из середины слова –
По сплетенным рукам, по самым нервам. 
Уже не больно,
Не бывает больно снова и снова, 
Привыкнешь, и только больно в первый
Раз. Потом удивленно смотришь:
Что еще недавно казалось частью
Меня, оказалось счастьем
Не совсем возможным... 
Разъезжаться легко – 
Выплакивать сложно
То, как без замужества стала вдовой. 
Зато душа нарыдалась, натрепеталась вдоволь.  

Сколько было попыток с собою сладить! 
(И причем здесь к черту другие люди?) 
Разъехаться бы и морщинки разгладить, 
А то человека нет, а морщинки будут. 
Но не оттого открылось  внутреннее крово-
Течение, если хотите,
Что всему основой, 
Всему началом! 
Я люблю в себе всех, снова и снова! 
Мне бы кричать, когда разъезжались, а я молчала, 
Словно в рот мой набился сахар 
Вперемешку с крупной зернистой солью. 
И пока я давилась, глаз не плакал, 
Словно встретился с моею внутренней болью, 
И увидев ее – худую белую ведьму, 
Истанцевавшую себе все ноги, 
Удивился и не смог – ни одной слезинки, 
А до этого, поверьте, смог бы многих
Выталкивать из черноты, из сгустка 
Эмоций. Набрякший глаз
Молил, если слезам не будет спуска, 
То будет болеть, как и в первый раз,
И болело всегда. 
И всегда другими 
Закрывалась рана, зарастало дно, 
И, как яркое солнце стирает иней,
Так стиралось в памяти, что должно.