Поэзия

I

Первенец строф, ты обычно заряжен
Морем, пейзажем,
Ночью, дождем до упаду, закатом,
Всхлипом за кадром,
Лейбл «Глубокая» клея на думу,
Врытую в сумму
Следом за первыми вырытых строчек,
Тех или прочих.

II

Шьешь ты, не горбясь, автору образ:
Мудрый, как кобра; с
Фебом на «ты»; в час рифмованной жатвы
О, как прижаты
Пальцы к челу! Словно башня – к Парижу:
«Боже, я вижу…»
Так обнажи мне свой кальций, редиска
Лунного диска!

III

Жить получилось в отчизне хваленой
Белой вороной,
Перья топыря цвета творожной
Массы в порожней
Выси и по вымирающим паркам.
С харком и карком
Мерно поганю я клювом от Тота
Слух патриота.

IV

Мысль вашу, форму придавшую лбам и
С веника в бане
Сзади прилипшую к вашему мозгу,
Буду, как Моську,
Лаем дразни́ть, подвывая поэту, –
С видом на Лету,
С Волгой махнувшейся: скоро ведь станем
Нью-Сычуанем.

V

Или еще там каким-нибудь брендом.
Кажется бредом?
Но не безумье ли венчано с Русью
Тютчевской грустью,
Даже отчаяньем, кровником веры –
Яростной сферы
Духа, где credo quia absurdum?
Раз не рассудим

VI

Разумом Русь, коей тройкой по стенке 
Мчаться – по Сеньке
Шапка, то значит, бред будет бреду
Ложкой к обеду.
Вы у Хеопса спросите – погибнет
Отчий Египет?
Что за абсурд! Не вскипят от обиды
Лишь пирамиды.

VII

Мы же, не шитые лыком шумеры,
Сунуть сумели
Мумию Нила в пасть зиккурату
Форой Евфрату.
Слов нет! Да марксова марка замеса
Круче Рамзеса!
Жуй, мавзолей, свой без сахара «о́рбит»!
Нас не коробит.

VIII

Нам ведь без разницы, что мы шумеры,
Что отшумели
Наши там всякие мамки да няньки
С Этемена́нки –
Храма, сующего на́ ночь подругу
В морду Мардуку;
Что, словно в думах о феназепаме,
Дремлют зубами

IX

Вверх пирамиды – каждая косо
К кончику носа
Сдвоив зрачки свои: прочь эти архи-
Ахи и страхи!
…Лет через эдак, в принципе, скоро,
В храмах Луксора
Шаг строевой свой впечатает в камни
Рота с руками,

X

Как и у всех здесь, а ля  Буратино.
Знаний ретиво
Требуя, девочка в блюдце панамы
Спросит у мамы:
– Переболели гипербореи?
Как скарабеи.
– Нет, – скажет мама, стоя у роты, –
С детства уроды.

XI

И – не ответишь, спринтер на месте,
В блюдце невесте, 
Что красаве́ц ты: клёпан твой краник, 
Суздальский пряник!
Для равновесия грянет, однако, –
В храмах Карнака –
Слово, достойное ракурса роты:
«Се – патриоты».

XII

О, пролетая близ этих изделий
Легче, чем гелий,
Вспомнишь, Эрато, с комом у горла,
Формы глагола
Нашего, склонного ластиться к лицам,
«Цыпочки» с «цыцем»,
Слыша пропавшие в ветре и свете
«Азы» и «веди»!

XIII

Тут и всплакнешь, и помянешь лаврушкой,
Как тебе русской
Лирой вовсю сыпанули в акафист
Ямб и анапест!
Только вот вскачь ты накрылась, денница –
Клевер Дениса,
Мхи баратынские, анненский ельник…
Жизнь – не подельник

XIV

Флоры вне грядки, химии, сцены;
Тем-то и ценны
Цены на ней, что за них из навоза
Лепятся роза
Плюс соловей – зачирикивать в ахах
Общий им запах,
В коем Дементьев машет кадилом
С бисакодилом.

XV 

В нем и без фена сохнет неброский
Дождичек бродский –
Муза, твои же вне лжи и вне позы
Чистые слезы;
С ним и без масла жарит нам стекла
Мячик Дамокла,
В рощах уча загорелую птицу
Ближнему блицу.

XVI

Весь обонянье, глянь с прибабахом:
Впору собакам,
В запахе этом почувствуешь – пряно
Влезшее прямо
В нос – сумасшествие времени: вечер
Дня изувечен
Пыткой гаданий на гуще кофейной
Ночи ничейной –

XVII

День перейдет во «вчера» или в «завтра»?
С муками Мавра,
Но и осла буриданова тверже,
Станет он все же
Тем, кого поровну жрут оба стога,
Ставя от Бога
Точку «сейчас». Вот где нету для Крона
Фри и поп-корна!

XVIII

Точка свободы! Пред Господа ликом
Вовсе не бликом,
Даже не солнечным зайчиком вшивым 
С тоненьким шилом –
В задницу мира им тыкать, мол, бегай,
Жизнь стала пегой, –
Длишься ты, сплавив в одну единицу
День и денницу,
 

XIX

С ними же вместе – вечность и долю
Мига, а долу
Глянуть, то долю дальних и близких –
Тех, в обелисках
Ждущих, и кто еще машет мослами,
Как и мы сами.
Ввек мы сейчас, если день наш как атом,
Пусть и с закатом.

XX

Да вот, увы, не про нас эта тема –
Мягкое темя
Выпало нашей головке, чей навык
С крышею набок
Топать сюда аж от Ладоги Старой
Ножкой усталой
Колет наш день пополам, как полено,
Лбом об колено.

XXI

Что пополам! Наш как в старости веник
День-шизофреник!
Роза на сцене, себе не равны мы –
Свалим с равнины,
Станем, уйдя во вчера, словно в раму,
Стадом Урнамму,
Те же, кто съеден завтрашним сеном, –
Сунем и Сэмом.

XXII

Это, Эрато, месть нам за то, что
Слыли истошно
Русскими – их мы, Сэмом и Сунем
Ставши, засунем…
Да не увидит наш бриг этот берег!
Дай же копеек
Двадцать – их вставить с прибылью либо
Без толку, ибо

XXIII

Всем, кто схватить за копыто Пегаса
Не испугался
И до хребта оказался урытым
Этим копытом,
Бог отродясь вяжет вантами в нервы
Сумрак Минервы,
Мокрый от плача платочек Изиды,
Гнев Немезиды.

XXIV

С ними в любви я к отечеству черен,
Как и Печерин;
Вижу в нас замыслам Бога помеху,
Стойбище йэху,
В нынешних терминах – орка и тролля
Русского поля,
Сих «колосков» его «тонких», «былинок».
Крытый наш рынок!

XXV

Дохлый Меркурий с фигурой косою,
Кости с косою!
Плачь, коли слеплен ты методом «минус
Лишнюю глину» с
Формы, сокрытой в бесформенной массе:
Вещь эту в мясе
Ближнего мастерски выполнил ближний
Челюстью нижней.

XXVI

Так лишь рабы поступают с рабами.
И не в Абраме
Суть: мы, славяне, с ревом и рыком
Ставшую рынком
Русь, твою мать, словно приз абордажу,
На распродажу
Кинули, в ней под заборами роясь
С криком «Соборность!»

XXVII

Блажненький, не по Европе сей призрак
Бродит как признак
Страсти наперсточной наших извилин.
Даже сивиллин
Голос, набитый бедой неотвратной,
Лучше, чем с ватой
Сахарной модус лаптей и колядок,
Святок и блядок!

XXVIII

За Хомяковым ходим по кругу
В рабстве недугу 
Горькую суть нашу чувствовать сладкой:
Сунутой с лаской
В чеховский сад с полужизнью-улиткой
Кроткой улыбкой
Видим славянские наши оскалы,
Братья-шакалы.

XXIX

Встроено зеркальце-автоответчик
(Коему «светик…»
Шепчем и слышим копию места
Давнего текста)
Между ушами на нашей же шее.
Зеркальцу, шельме,
Правду давай! Не то вдребезги оземь!
Славное очень.

XXX

Этой стекляшкой мы запросто чаем –
С водкой, за чаем –
Ада, поскольку нам наша соборность –
То же, что борность
Для кислоты – разумеется, борной.
Если в уборной
Вылить в дерьмо её – станет азотной?
Так что заботой

XXXI

Стать человеком незачем парить
Душу и память.
Лучше возьмем – за клобук – Серафима.
Разве не фирма?
Он нам оттуда, из кельи Саровской,
Святости росской
Выдал на каждого аж мегаватты:
Нет бы – а святы!

XXXII

Так ли? Под святость – старец, ты знаешь –
Десть не подставишь.
Холост твой пост, если красный наш сокол
Лошадью цокал,
Выбрав себе Ильича и Варавву, 
Ей же – Варшаву.
Нет, не раздашь ты свечение Неба
Лапами ЛЭПа.

XXXIII

Так что спасение жуй в одиночку:
Спрятавшись, ночью,
Под одеялом… Вон Сергий, к примеру:
Верен пленэру,
По́ уши в хвое, по пояс в малине
Умной молитве
Всё медведя́ научал бы, святитель,
Бросив обитель.

XXXIV

Весть невеселая, веси и грады:
Нет нам ограды
От вездесущего Веельзевула.
Ножки у стула
С задом начальника – в сере и шерсти,
Ибо не ести
Зло одолимо на площади людной,
Паче с Малютой.

XXXV

Это – тариф на туфту о Тартюфе.
Пудель на пуфе,
Меч наш духовный, ты к барской подошве
Клеишься дольше,
Нежели Русь отскиталась по сечам.
Есть тебя не с чем,
Клир, утонувший, как пальчик в резине,
В рясе-трясине.

XXXVI

Богово кесарю – князю для кайфа –
Се твоя альфа;
А лизоблюдство чиновное – бета,
В смысле обета;
Ну, и лукуллова трапеза – гамма.
Эта программа –
В память о матери с профилем снулым,
Ставшей Стамбулом.

XXXVII

Шанс был нажраться голой, готовой
Плоти Христовой –
Нет же! И в будни, и «Летом Господним»
Лишь над исподним
Бога – понятно, штопаным, чистым –
Нам, фетишистам,
Любо дышать. Мы как фаны, чей воздух –
Трусики звёзд их.

XXXVIII

Бог нам орет сквозь иконные маски.
Но – для отмазки
Вздыблены храмов стотонные свечи.
Нам не до встречи
С Тем, Кто несущее делает сущим,
Сучье – несучьим…
– Ангелы, что вы в нас пялите морды?
Дайте нам «Форды»!

XXXIX

Чуть же чего, то заместо иконы
Примет поклоны
Музой набитый до самых печенок
Феб-арапчонок.
Блин, да одни лишь его бакенбарды
Сопли вам, барды
Мира, утрут аж по эти – по ямбы,
Румбы и самбы!

XL

В наших жестоких романсах от веры –
Прутики вербы;
Ясно, что яйца; свечные калибры;
Страстные игры
В постное; рейтинг евангельских кукол…
Высится купол
Луком, что годен, в сиянии злата,
Лишь для салата –

XLI

Здесь, где в медвежьей, по сказкам, берлоге
Мы, бандар-логи,
К ней присобачили вывеску волчью.
Видно воочью:
Встрять в одно тулово вместе не в силах,
Как не проси их –
Даже с усушкой, даже с утруской, –
Рыцарь и русский.

XLII

… Пальцы шалашиком сделай – аналог
Сводов без балок, 
Сводов, сведенных пальцами вместе
В каменной мессе;
И – словно в лето шприцом уже вколот
в августе холод –
Смутно дыхание мира иного,
Светом больного,

XLIII

Ты растворенным почувствуешь в этом,
Тьмою одетом,
Не обнаружив присутствия грани
Между мирами;
Крест ими сложен, а в перекрестье
Вложено третье –
Роза, живое творение воли
Божьей, – для боли

XLIV

Чувствовать крест как отсутствие круга
Друг возле друга.
Горняя ось будет сердцу охрана –
Сводами храма
Брошенный луч и мечом завершенный.
Завороженный
Дух твой – из веры, плоть – из окалин
Духа. На камень

XLV

Храма пятою кованой ступишь,
На пол опустишь
Заброниро́ванное колено
Тленного лена,
Данного с замыслом. С пола помалу,
Вровень хоралу,
След, се единство ступни и ступени,
Света и тени

XLVI

В камне, поднимет ведомое око
К небу, высоко,
Где свой овес облака разварили, –
К деве Марии.
Носит Мадонна по вареву облак
Юный свой облик,
Слабую женственность – с божеской просьбой:
Стать Ее прочной

XLVII

И милосердной отточенной сталью
В мире. С печалью
Просит Она твоей веры и чести,
Чтобы все черти
В ад повернули козлиной стопою,
Встретясь с тобою.
Станет Мария тебе предневестой,
Жизнь твоя – мессой

XLVIII

Ей, чей единственный смертный заступник,
Друг Ее, спутник –
Ты, на дороге абсурда и боли
В нашей юдоли.
«Здесь, где драконов – что в Азии рису,
Розой на ризу,
Дева, Тебе моя смертная рана…»
Выйди из храма:

XLIX

Гоблин с боблом, быдло о́бло и ла́яй,
В джипе и с лярвой
Типа «I fuck you!»; теплый, как ватник,
Шестидесятник
С верой в дерьмо с человеческим ликом,
С ней за великим
Лезущий в малое, в Маркса – за раем
Рядом с сараем;

L

Слепленный – воплем печорских апачей 
«Любо!» – казачий 
Подъесаул (он же – местный бухгалтер),
Но лишь бюстгальтер
В качестве сбруи вверявший ладоням
С мыслью «по коням!»;
Кто еще? Волхв, раскрутивший науку
Князю гадюку

LI

Так не по делу подсунуть под ногу,
Иже Сварогу
В диво «славянскими» «Ведами» вляпать
Свастику в лапоть
(Как-то из Вырия вещий наш арий
Сей серпентарий
Интерпретирует?); далее, мальчик,
Офисов-мачех

LII

Пасынок, в должности штатного Кая
(Сказка такая)
За монитором, но на Боливаре
С кем-то там в паре
Жаждущий – мертвенней выходца с кла́дбищ –
Enter’ом клавиш
Все же когда-нибудь трахнуть Ананке
(В долларах в банке) –

LIII

Здесь вы. Мы все здесь. Но факт, что от века
Нет человека
На квадратуре российского круга.
Пыль из Урука!
Ура песок, нильской родственный глине!
Присно и ныне
Все, кто себе, по словам очевидца,
Только лишь снится,

LIV

Братский привет вам от электората
Старшего Брата –
Авторов сна о себе на просторах
Сна и которых,
Стало быть, нет не во сне, а на деле,
Коротко – в теле!
В снах же, поведанных нами друг другу –
Жаль, что не в руку, –

LV

Снится вовсю, что мы есть в мире этом.
Это ответом
И прозвучит в тишине не-матросской
Враз на вопрос твой,
Что тебе снится, крейсер «Аврора» –
Спящая прорва
Либо пронырливых, либо угрюмых
В люксах и трюмах.

LVI

Только вот мало ли что тебе снится,
Друг мой из ситца.
Если ты есть – не построишь ГУЛАГа
Ближним во благо;
Не переплюнут плюсы березок
Минусов розог,
С коими входит, как с детской игрушкой,
К русскому русский.

LVII

Нетость есть самый точный синоним
Спящим и сонным;
Вслушайся: нет тебя в истинной яви,
Данник халявы,
И – без клейма, без цепей и лопаты –
Образ раба ты.
Просто раба – по судьбе, по природе.
Что-то навроде.

LVIII

Тянет очкариков к Прусту и Рильке;
Вшивых – к парилке;
Ну, а раба, словно чёботы к ваксе, –
К власти и власти.
Быть ему хочется. Властвовать – значит
(Раб так судачит)
Быть. Быть крутым пред общественным оком
(В сути – пред Богом).

LIX

Улица. Банки. Пакеты. Бутылки.
Это – Бутырки,
Рабским пинком отворенные настежь.
«Нет меня? Нате ж!»
Слов не услышите: тяга утробна.
Тем и удобна
Тем, кто по-умному код этой тяги
Пишет на стяги.

LX

Раб же у власти, живущий не нище,
Больше не Ницще;
Он  пробюровит всех по берлогам:
Быть-то – немногим! 
Нетость с углов начинается темных,  
С жажды  – сметённых
Листьев дубовых, Федьки и Фёклы –
Выбиться в мётлы.

LXI

Стоп! Начинается нетость с лепнины
В золоте, ныне
Угол у быдла убравшей овалом
В хате с наваром
С нефти и газа. Мётлы что надо!
Эта команда –
Дворник, сметающий листья и хвою
Спасской метлою.

LXII

Нет! Ведь и дворник – суть те же Фёклы,
Только из свёклы
Ставшие поваром.  Глянуть, так корень
Бед наших скроен
Из… из него вырастающей кроны.
Что же есть кроме?
Лишь колобка извлечем из-под скалки
Триллера-сказки.

LXIII

Здесь, где зрачками Бориса и Глеба
Вспорото небо,
Сказкам судьба становиться не былью –
Лагерной пылью,
Склонной, в ряду всех иных привидений, 
К ряду видений,
Вновь становящихся сказкой неслабой,
Курочкой рябой.

LXIV

Русский есть раб. Потому что он русский.
Этот вот грустный
Вывод уводит из темы проклятой
«Бедный – богатый»
Дальше, к истокам истории, жрущей
Хвост свой насущный,
К конскому черепу с бычьем на тыне,
К мифу, к Добрыне.

LXV

Тянется с плеска олегова стяга
Эта бодяга –
Видно, на ручках заняньчила сына
Мать славянина,
И у него, со времен Берендея,
слабая шея:
В чести и вере, словно веревка,
Виснет головка;

LXVI

Всё бы он к мамке – к матери Божьей –
С нетостью бомжьей
Жался орлом, разминаясь, как решкой,
Крестной пробежкой,
Всё бы пытался, лапти, как ласты,
Вытянув, к власти
Вынырнуть ближе – пищей ответу,
Что его нету.

LXVII

Семя сего – в праотце́ Смердякове,
Коего крови
В нас, пра-пра-пра́внуках Лизы Смердящей, – 
Вся она. Нашей
Не отличить уже толком от водки,
Залитой в глотки
С кайфом нулей, что, мол, в сумме мы – имя
Третьего Рима.

LXVIII

Грех наш – примазывать ноль к единице,
Курицу – к птице,
Рабство – к свободе, к дому – дорогу,
Дьявола – к Богу.
О, этот вечный – средь признаков прочих –
Ровный проборчик,
Метящий лоб полового в трактире
В каждой квартире!

LXIX

Сдвинет с раба в нас, засевшего с Ноя,
Лишь метанойя –
Вещь, застолбившая в давние сроки
Редкие строки
Редких анналов, но в нынешнем мире,
Ржущем на мине, –
Чудо она, ме́ста коему – йота:
Страсть идиота.

LXX

Страсть, что способна – простите мне, гиды! – 
Аж пирамиды 
Перевернуть вниз зубами и Нилу
В дельту, как в жилу,
Впарить их – либо из ямы за патлы
Взвить без лопаты
Задницу, полную не поролоном,
Вслед за бароном.

LXXI

Так лишь становятся добрыми злые.
Чудо о змие,
Мо́чиво князя неангельских оргий 
(Где и Георгий,
И птеродактиль из тьмы инфернальной
В позе финальной –
Это мы сами) суть наша свобода.
Здесь. Не у входа.

LXXII

Тут бы, Эрато, и вставить полтинник:
Сонмы ботинок,
В ладушки круг накопытивших, в целом –
С Сунем и Сэмом,
С Карлом, Нгуеном, Диего, Хасаном,
С нашим Иваном…
Только вот мир не рисует с картинки
Эти ботинки.

LXXIII

Ну, а себе что я выхаркну карком,
Роясь по Калкам,
Бронзы вдали и bravissimo медных,
Столь неуместных?
Время настанет – в небе утонешь,
Гадкий утёныш,
Синь над собою раздвинешь боками
За облаками,

LXXIV

Перья стараясь топырить ладошкой
В сторону плоской,
Но потихоньку круглеющей веси,
Что была вместе
Жизнью, страной и тобою доселе.
Их еле-еле
Видя, помашешь над сном и дорогой
С небезнадёгой.

Июль – август 2006