Проза

Есть очень красивые клиники. Светлые, с чистыми, блестящими полами,
высокими потолками и вымытыми окнами. В них привидениями передвигаются
опрятные больные. На фоне всеобщего больничного сияния страшны
их глаза – тусклые, жалостливые, вымаливающие сострадание. Семенящие
походки и разговоры шёпотом оказывают более гнетущее впечатление,
чем атмосфера похорон. Здесь персонал вышколен, улыбки вынужденны,
а уколы делаются больнее. Конечно, я не хотела определять мать
в такое место. Отвезла в обычную районную больницу.

Пол в палате давно не мылся, пушистые клубы пыли прятались под
кроватью. Когда дверь открывалась, сквозняком выгоняло их из укрытия,
и они весело перемещались по центру комнаты. В огромные щели оконных
рам была заткнута серо-жёлтая техническая вата. Торчала клоками
по всему периметру окна, украшенному двумя тощими выцветшими занавесками.
На потолке и стенах коричневые разводы протечек сплетались в причудливые
узоры. Мать лежала на высокой койке. Я стояла рядом и смотрела
ей в лицо.

– Только не вздумай плакать. Здесь хорошо. Душевные больные, внимательные
сестрички. Если что понадобится – кричи. И погромче, иначе могут
не услышать. Поняла?

Мать уставилась в один из ржавых разводов на стыке потолка и стены
и молчала. Плотно сжатые губы и образовавшиеся жесткие складки
вокруг них выдавали несогласие. Я чувствовала, что внутренне она
сопротивляется моему решению определить её именно сюда.

– Обживёшься, привыкнешь – понравится. Врачи сказали, пробудешь
здесь недолго – каких-то пару месяцев. Ну всё. Побежала. Не скучай.

Я наклонилась, чтоб поцеловать мать в щеку, но она резко отвернулась
к стене, и мои губы уткнулись в давно немытые волосы, источающие
старческое зловоние. Это было единственное место на её теле, которое
распространяло запах старости. Меня чуть не стошнило. Я сдержалась,
распрямилась, похлопала мать по плечу и покинула палату.

Я медленно шла по длинному узкому коридору. На сестринском посту
больной открыто флиртовал с дежурной. Он устроился бедром на столе,
игриво смеялся и во всеуслышанье говорил ей комплименты. В комнате
отдыха пятеро пациентов забивали в «козла», с азартом стуча костяшками
по столешнице. Дверь в одну из палат была широко открыта, оттуда
доносился громкий плач. По коридору навстречу попадались быстро
снующие к общему холодильнику и обратно в палаты тётки в цветастых
домашних халатах со свертками в руках. Больница жила естественной
неприукрашенной жизнью.

Я вышла во двор. Это был небольшой уютный сквер. Высокие берёзы
и осины создавали иллюзию трепыхания пространства – мелко подрагивали
листочки, шевеля солнечные лучи, рассеянные сквозь сито листвы.
Моего спокойствия хватило до ближайшей парковой скамейки. Я присела,
закрыла глаза и уже не смогла отделаться он навязчивых видений.

***

Огромная кухня общежития выглядела базарной площадью. Вечерами
проголодавшееся многолюдье однообразно гудело и к полуночи рассасывалось.
Сегодня народ не торопился расходиться. Обсуждали Верку. Она снова
ушла на блядки, оставив недавно родившегося ребёнка одного в комнате,
предусмотрительно полуоткрыв входную дверь. У женщин подгорал
лук на сковородках, пережаривалось мясо, выкипал суп, но слово
своё сказала каждая.

– Задушить гадину!

– Подать в суд, пусть лишат материнства!

– Отпи*дить всей общагой!

– Надо папашу найти. Может, он порядочный. Кто знает, от кого
ребёнок-то?

– А я предлагаю Верку изловить и насильно в больницу увезти, пусть
ей матку вырежут.

– Давайте дежурство установим! Начнём с порядковых номеров комнат.
По одному дню на комнату. Соберём общую кассу на детское питание.

– Ага! Она только того и ждёт!

– В любом случае надо письмо в РОНО написать.

– Матери её сообщить, пусть приезжает и рОстит внучку, раз такую
дочку воспитала.

– Чё тут думать! Вон Шолоховы бездетны, отдать им ребёнка. Верка
и не спохватится.

Послышался плач младенца.

– Тань, иди, – толкнула одна свою товарку локтем в бок.

– Эт чё – мой ребёнок? Я вчера с ним целый день в свой кровный
отгул сидела. Иди сама.

– Ну и пойду. Девчата, а кто на ночь к себе возьмёт? Моя соседка
сегодня в третью смену, я Димку ночевать позвала.

– Мы можем, – одновременно сказали две подружки-старые девы, прописавшиеся
в общежитии навечно. – Завтра у нас выходной, так что на целый
день возьмём.

– А Верке этой точно надо пи*дюлей отвешать!

***

Анна Николаевна, воспитательница круглосуточного детского сада,
нервничала. Пятница. Всех детей забрали родители. Одна Тоня осталась.
Её и в положенную среду никто не забирал, так и жила в садике
всю неделю до пятницы. В конце недели приходила пьяненькая мамаша
и уволакивала печальную дочь домой. Но бывало, никто не приходил,
тогда воспитатели брали Тоню к себе домой. У Анны Николаевны собственных
трое детей, пьющий муж и сварливая больная свекровь. А тут ещё
эта Тонька.

– Анна Николаевна, я, как рыбка, сяду в уголочке и не буду вам
мешать. Заберите, а? А то мамины дядьки такие вонючие, и мне там
даже спрятаться негде.

– Горе ты наше! Давай ещё полчаса подождём.

– Не придёт она.

– Ну тогда собирайся. Живо! И чтоб я тебя дома не видела, не слышала.
Детсадовские и так в печёнках сидят, ещё в собственной хате от
них роздыху не будет.

– Я, как рыбка, Анна Николаевна, – шёпотом заверила Тоня.

(Продолжение следует)