Искусство

Человек в ландшафте

Родившиеся в городе с раннего детства окружены звуками созданных
человеком приспособлений – движением транспорта на улицах: лязгом
трамваев, а в былые времена – конок, шелестом автомобильных шин,
резкими звуками торможения, а прежде – скипом колёс и осей пролёток;
тяжёлым уханьем молотов, скрежетом кранов и землеройных устройств;
разным по высоте, но одинаково монотонным пением мелких домашних
механизмов.

Природа горожанам предстаёт присмирелой: если зверь, то кот или
пёс, если птица, то прыгающий воробей, осторожный, пугливый голубь,
на худой конец докучливые ворона или галка, которых легко отогнать
одним взмахом руки. Деревья – в границах парка или подстриженной
аллеи; четыре-пять всем известных видов, они не тревожат ума и
сердца ни своим бурным ростом, ни излишним шумом. На случай избыточного
роста имеются созданные человеком пилы, от шумов защитят плотные
оконные стёкла. Любой избыток атмосферных явлений, любая резкая
смена погоды воспринимаются как вторжение враждебной стихии. Горожане
ни мгновения не сомневаются в собственном превосходстве над негородским
миром. Друг Сергея Прокофьева писатель Борис Демчинский называл
такое состояние человека паразитизмом биологического аристократа
по отношению к питающей его среде. Истинные горожане всегда хотят
даже самое дикое, самое анархическое движение упорядочить, сделать
придатком их мира – ну, совсем как на даче, где столкновение с
природным строго дозировано и потому безопасно. Если уроженец
города берётся писать стихи, то выходит это у него культурно,
изощрённо и в русле традиции, по отношению к которой горожанин
ведёт себя и впрямь паразитически. Незаметно высосать питательное
удобрение из общего с другими, тщательно разрыхлённого поля, отличиться
двумя-тремя особенными признаками, неважно полезными для его творческой
расы или нет, – вот и весь смысл роста. В открытую встать против
мнения себе подобных, – нет большего безумия для того, кто привык
к стеснённости дыханий и движений. Если горожанин вдруг избирает
себе дорогу музыкального сочинительства, то музыка его отличается
деловитостью, экономностью, она переполнена ритмически чётким
многоголосием, которым все горожане – все мы – окружены с самых
первых дней нашей жизни, и, конечно, в музыке такой, снисходительно-умной,
вся соль новаторства окажется в отграничении от уже сделанного,
в наборе микроскопических, но тем более значимых для поддержания
аристократической породы, различий. Спасти может только прививка
дикого и ещё неокультуренного.

А вот выходцы из негородского мира не испытывают недостатка в
свободном пространстве, в неокультуренном, диком приволье. Они
прекрасно сознают, что уклад их собственной жизни – лишь малая
частица устроенной не по человеческим законам вселенной. Соседний
с домами лес по ночам бывает мёртв и абсолютно беззвучен, не то
что городские парки. Ночная степь, напротив, полна выкриков птиц,
животных, свиристенья невидимых насекомых. Океан и большие водные
массы дышат в циклопическом ритме приливов и отливов. Горы радуют
геометрией ломаных линий и резкостью красок, но предельно опасны
для любого, кто слишком увлечётся их великолепием. Присутствие
человека в таком пространстве скорее избыточно: окрестный мир
самое большее терпит его, человеку приходится упорно бороться
за своё место в существовании. Звуки механизмов здесь если и слышатся
время от времени, то чувство будят другое: радость от пусть и
неблизкого, но родного присутствия управляющего ими другого человека.

Стихи, которые будут сочиняться теми, кто вырос в таком разомкнутом
мире, часто экстатичны и плохо вписываются в предзаданные правила.
Музыка обращена ко внутреннему и одновременно ищет согласия с
ритмами обстоящего мира и провевающих этот мир стихий. Она расточительна
в средствах, прямолинейно напориста, бывает, что и наивна, местами
груба, не стесняется общеизвестного, отличается избытком здоровья
и какого-то хищного охотничьего запала. Запал же происходит оттого,
что соревнуешься не с себе подобными, а с неизмеримо бо́льшим,
сверхчеловеческим в том, кто первым завладеет желанной добычей
– победительным звуком.

Солнцевка: село и его обитатели

Сергей Прокофьев родился и провёл первые тринадцать лет жизни
в селе Солнцевка Бахмутского уезда Екатеринославской губернии
в семье агронома, управлявшего имением своего бывшего однокашника
Дмитрия Дмитриевича Солнцева, – иными словами, как вспоминал место
рождения наш герой, на «больших степных пространствах, в которых
владельцы никогда не жили» _ ¹. Произошло это, согласно официальным
документам, 15 апреля по юлианскому (27 по григорианскому) календарю
1891 года, а не 11 (23) апреля 1891, как указано во многих биографиях
и справочниках. Источник ошибки – неверное свидетельство самого
Прокофьева _ ².

Трудно себе представить уголок, более свободный от рафинированной
городской культуры. Это скорее место встречи исчезающе-культурного
с возрастающе-природным. Жизнь в Солнцевке остаётся и по сию пору
немудрящей: нет на селе водопровода, а школа ещё недавно располагалась
в здании, выстроенном Прокофьевыми. Чему можно было выучиться
в такой глуши! «Я не стесняюсь заявить, что по существу являюсь
учеником своих собственных идей,» – говорил композитор в интервью,
которое в 1918 году дал Фредерику Мартенсу _ ³.

Написание Сонцовка употреблял сам Прокофьев, и в таком написании
оно закрепилось во всех его биографиях. Восходит оно не к фамилии
хозяев, а к украинской орфографии: «Сонцiвка». Отношение Прокофьева
к Украине, которую он считал своей родиной, было далеко от великоросской
снисходительности. В 1918, в самом начале общероссийской гражданской
смуты и в канун позорных брест-литовских соглашений, Прокофьев
поделился со своим товарищем Асафьевым планами уехать на время
в Северную Америку: «Быть может, американцы и смотреть не пожелают
на русских сепаратников, во ведь я уроженец лояльной Украйны…» _ ⁴

Как точно писать название села, никто не ведал. Грамотных в Солнцевке
на рубеже XIX – XX веков было мало – из общего числа 1017 крестьян
всего 39 человек, большинство из них – посещавшие выстроенную
Прокофьевыми школу дети _ ⁵; разговорный русский звучал в Солнцевке
наряду с украинским. Однако в доступных нам русскоязычных документах
времени, когда Прокофьевы ещё жили на селе – в прошении матери
Марии Григорьевны об определении её сына Сергея в Санкт-Петербургскую
Консерваторию, в нотариально заверенной копии его метрического
свидетельства (обе бумаги помечены июнем-июлем 1904) _ ⁶, – название
пишется не «Сонцовка», как его писал Прокофьев, а именно «Солнцевка»
и никак иначе.

Теперь – это село Красное Красноармейского района Донецкой области.
В 1927, в ознаменование десятилетия Октябрьского переворота Солнцевку
переименовали; попытки вернуть ей в 1990-е историческое название,
в память о детстве Прокофьева, покуда не увенчались успехом.

Сами Солнцевы, от фамилии которых и происходило название, были
курскими помещиками. В 1785 Екатерина Великая даровала за исправную
военную службу имение на землях Дикого поля некому полковнику
Дмитрию Солнцеву. Тот, недолго думая, переселил в новое имение
часть своих крепостных из Центральной России. Отсюда обилие русских
фамилий и природный русский язык в восточно-украинском селе. Ко
времени, когда в 1878 отец нашего героя Сергей Алексеевич Прокофьев
(1846 – 1910) взялся налаживать дела в обширном, но запущенном
и бездоходном хозяйстве, оно уже сменило трёх владельцев: Дмитрий
Дмитриевич Солнцев приходился правнуком екатерининскому офицеру _ ⁷.

Агрономические успехи Сергея Алексеевича оказались столь значительны,
что Солнцевка вскоре стала давать от 40 до 60 тысяч рублей ежегодного
прибытка, 20% от которых получал по договору сам С.А. Прокофьев,
в дополнение к 1200 рублям положенного ему в любом случае годового
жалованья _ ⁸. Во всех смыслах примерное хозяйство заслуживает подробного
описания как свидетельство о деятельной натуре Прокофьева-старшего
и как пример того, в каких непоэтических обстоятельствах, развилась
порывистая и фантастическая натура его сына Сергея.

Большинство посевов возле села занимали озимые и яровые, для сбора
и обмолота которых в Солнцевке были заведены не только рабочий
скот, но и новейшие сельскохозяйственные машины, в том числе американские
трактора с заводов Маккормика. В селе работали, как установила
краевед Е.А. Надтока, «черепичный и кирпичный заводы, паровая
мельница, маслобойный и пивоваренный заводы, огромный конный завод,
где разводили племенных лошадей; кузница, меховая мастерская,
кабак, который приносил доход от 400 до 600 рублей. В 1904 году
была открыта земская 4-классная школа, где занятия проводились
в две смены. Детей обучали два учителя, причём самым первым учителем
была жена управляющего и мать Сергея Прокофьева – Мария Григорьевна,
впоследствии попечитель этого учебного заведения» _ ⁹.

«Приняв во внимание, что такие понятия, как «просвещение», «прогресс»,
«наука», «культура» почитались у родителей превыше всего и воспринимались
как Просвещение, Прогресс, Наука, Культура – с заглавной буквы,
– совершенно ясно, что преподавание в школе приносило моей матери
большое удовлетворение,» – вспоминал будущий композитор _ ¹⁰.

Сергей Алексеевич хорошо платил работавшим у него, а ещё частенько,
как поведали мне коренные жители Солнцевки, наливал и мёду с «панской
пасеки». Размах деятельности управляющего впечатлял.

Контрастом этому бурно развивающемуся хозяйству была диковатая
природа и полная удалённость от культурных и даже от административных
центров. Ближайший к Солнцевке город – тихий Бахмут (ныне – Артёмовск),
известный ещё с 1571 года, как не был ничем примечателен в конце
XIX века, так ничем не примечателен и в наши дни. Ближайшее промышленное
поселение – горняцкая Юзовка, ныне разросшаяся до размеров Донецка,
основана в 1869 английским инженером Джоном Юзом (Хьюзом).

То, что именно в ладно устроенном, но крайне захолустном селе
родился и вырос гениальный музыкант, один из крупнейших художественных
умов XX века, покажется необъяснимым лишь тому, кто верит в безусловное
преимущество культурного над природным. Дикие, грубоватые сорта
злаков, как любил повторять много занимавшийся агрономией Демчинский,
гораздо цепче и победительней изнеженных, окультуренных пород.
Именно обстоятельства первых лет жизни сформировали деятельную
и контрастную натуру Сергея Прокофьева. Тогдашняя Солнцевка сочетала
архаическое с предельно современным, а красоты привольного ландшафта
с деятельно-независимым характером обитателей. Поняв, как была
устроена солнцевская жизнь, мы получаем ключ и к личности Прокофьева.

Свидетельство о крещении Прокофьева, семья и музыка, раннее развитие ребёнка

Сохранилось свидетельство о рождении и крещении, выданное, как
мы уже знаем, в 1904 году в связи с зачислением Сергея Прокофьева
в Санкт-Петербургскую консерваторию:

«По указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА из Екатеринославской Духовной
Консистории выдано сие в том, что по метрическим книгам Петро-Павловской
церкви села Солнцевки, Бахмутского уезда, в 1891 год, под № 20
записан акт следующего содержания:

Тысяча восемьсот девяносто первого года, рождён пятнадцатого апреля,
а крещён двадцать третьего июня Сергий; родители его: московский
почётный гражданин Сергий Алексеев Прокофьев и законная жена его
Мария Григориева: оба православные. Крестил священник Андрей Павловский
с псаломщиком Евфимием Соколовским. Восприемниками были: харьковский
купец Пётр Алексеев Прокофьев и петербургского придворного служителя
Григория Житкова дочь девица Татиана Григориева. Гербовый сбор
уплачен. Июня 15 дня 1904 года.

Член консистории протоиерей Пётр Доброхотов.

Секретарь С. Малиновский.

Круглая печать» _ ¹¹.

Может удивить, что мальчика Прокофьевы крестили не сразу, а по
прошествии более чем двух месяцев после рождения. Но первые их
две дочери – Мария и Любовь (Мария – двух лет от роду, Любовь
– лишь девяти месяцев) – умерли в младенчестве, и родители наверняка
хотели убедиться, что третий ребёнок достаточно крепок и выдержит
окунание в купель. Стоит ли поражаться, что Сергуше, как называла
сына Мария Григорьевна, с самого начала досталось столько материнского
тепла и внимания!

По свидетельству соседки Прокофьевых по уезду, жены участкового
ветеринарного врача Марии Ксенофонтовны Моролёвой, ребёнка отличало
исключительно раннее развитие, несколько пугавшее мать: «Так,
7 месяцев от роду, сидя у матери на руках, Серёжа увидел через
окно во дворе кур и закричал: «мама! мама! петуски, петуски»
_ ¹². А ведь мальчики начинают говорить обычно поздно. Ребёнок рос
непоседливым и в три года разбил лоб об один из домашних сундуков:
шишка сохранялась аж до 25 лет. Большую роль в становлении сыграло
и пристрастие матери к музицированию.

Мария Григорьевна вспоминала про мужа Сергея Алексеевича: «Сам
он не играл, но очень любил музыку и постоянно способствовал и
поддерживал мои занятия ею. А впоследствии всеми средствами содействовал
музыкальному развитию сына. В те годы я усидчиво занималась игрой
на фортепиано. Каждую зиму, выезжая из деревни месяца на два в
Петербург или Москву, я, прежде всего, начинала брать уроки музыки.
Проиграв учительнице то, что я выучила, я знакомилась с новыми
пьесами под её руководством и с этим запасом уезжала в деревню,
где продолжала свои любимые занятия. Бывало, утром играю свои
урочные часы. А крошка Сергуша из своей детской, за пять комнат
от гостиной, бежит ко мне одетый в детское платьице, картавя,
трёхлетний, говорит: «Эта песенка мне нлавится. Пусть она будет
моей». И снова бежит в свою детскую продолжать свои забавы. Иногда,
окончив пьесу, я к удивлению своему вижу Серёжу сидящим спокойно
в кресле и слушающим мою музыку» _ ¹³.

Именно мать научила младенца Сергушу не бояться инструмента и
всячески поощряла его первые импровизации или, как он сам называл
их, «песенки» на клавишах. Всего сохранилось 58 «песенок» для
фортепиано, которые Прокофьев продолжал сочинять вплоть до 1906
года и с привитой ему с раннего детства систематичностью разбил
на пять серий: по дюжине в каждой. Почти все «песенки» сохранились.
В неполном виде – без двух «песенок» – до нас дошла только пятая
серия. О музыке первых сочинений нашего героя мы ещё поговорим.

По воспоминаниям самого Прокофьева, «когда мать играла свои экзерсисы,
я просил отвести в моё пользование две верхних октавы и выстукивал
на них свои детские эксперименты. Довольно варварский ансамбль,
но расчёт матери был верен, и вскоре я стал подсаживаться к роялю
самостоятельно, пытаясь что-нибудь подобрать» _ ¹⁴. Склонность к шокирующим
гармониям и прокофьевские эксперименты с одновременным звучанием
нескольких оркестров восходят именно к этим младенческим «выстукиваниям»
на мамином инструменте.

Уже когда сыну исполнилось пять, мать почувствовала, что в импровизационных
способностях он превосходит её, а в конце лета 1896 года Сергуша
сочинил элегический «Индийский галоп», ни к Индии, ни к галопам
отношения не имевший, зато довольно загадочный по названию (к
истории с этой пьесой мы вернёмся). Уже здесь заметна будущая
склонность Прокофьева к вводящим публику в замешательство названиям,
таким как «Скифская сюита» или «Стальной скок».

Поместный уклад

Приглашённый в 1902 году из Киева для занятий с вундеркиндом молодой
композитор Рейнгольд Глиэр припоминал, что ближайшим путём к Солнцевке-Сонцовке
в ту пору была дорога от «маленькой железнодорожной станции Гришино
[ныне – Красноармейское – И. В.], неподалёку от уездного города
Бахмута. Меня ждала коляска, запряжённая парой лошадей, присланная
из Сонцовки. Дорога лежала среди тучных чернозёмных полей и лугов,
усеянных цветами. Весь двадцатипятикилометровый путь до Сонцовки
я не уставал любоваться прекрасными картинами богатой красками
украинской природы» _ ¹⁵.

Ныне дорога пролегает из Донецка и занимает около полутора часов
на автобусе, но пейзаж остаётся тем же – поля, теперь распаханные
и засеянные подсолнечником и злаками, поражающие в солнечный летний
день контрастом золотого и чёрного, перелески, редкие водоёмы,
ярко-синее небо.

Жили Прокофьевы в отданном им на попечение имении практически
как в своём собственном. Глиэр вспоминал «небольшой помещичий
дом, окружённый весёлой зеленью сада, дворовые постройки, амбары»,
«клумбы с цветами, аккуратно расчищенные дорожки», постоянную
занятость сурового и замкнутого Сергея Алексеевича, поездки к
соседям в имения всегда «за двадцать, тридцать километров от Сонцовки»,
отличных ездовых лошадей, «дальние прогулки верхом», которыми
маленький Серёжа «очень увлекался» _ ¹⁶. В рассказах коренных жителей
села мне лично довелось слышать и о скульптурах в «панском саду»
перед усадебным домом, где жили Прокофьевы. Но ни сад, ни сам
дом, ни большая часть промышленных помещений в Солнцевке не сохранились.
Уцелели только школа – ныне Музей Сергея Прокофьева, фундаменты
располагавшейся к востоку от усадебного дома «панской экономии»,
на месте которой теперь стоят новые хозяйственные строения, да
расположенная на юг от дома, выстроенная в 1840 деревенская церковь
Свв. Петра и Павла, в которой крестили композитора. Колокола,
висящие ныне на колокольне, были отлиты в 1990-е в Донецке: на
каждом из них изображён Прокофьев и начертаны цитаты из его музыки.

Возле церкви уцелело и семейное погребение, где покоится прах
бабушки Анна Васильевны Житковой и двух умерших в младенчестве
старших сестёр композитора Любови и Марии. Слева от могилы Анны
Житковой видна и могила прежнего деревенского священника.

Когда уже в 1930-е – 1940-е в музыке, вдохновлённой «Евгением
Онегиным» Пушкина и «Войной и миром» Толстого, Прокофьев обратился
к воссозданию той специфической атмосферы, в которой образованный
класс XIX века жил в своих поместьях, в близости к земле и природе,
то он попросту черпал из впечатлений своего детства. Никто из
отечественных композиторов начала XX века, даже потомственный
шляхтич Стравинский, не мог похвастать столь глубоким знанием
поместного уклада, как не принадлежавший к наследному земельному
дворянству Прокофьев.

После смерти отца 23 июля 1910 (ст. ст.) в Петербурге и краткого
визита в Солнцевку в конце лета – начале осени того же года для
ликвидации дел по управлению имением _ ¹⁷ Прокофьев там не бывал, хотя,
как вспоминала Мира Мендельсон, после 1945 года и порывался посетить
родные края.

Ландшафт и характер, историческое и доисторическое

Донетчина всегда резко отличалась от центральной и западной Украины.
В древности через эту территорию прошли племена таинственных киммерийцев,
ирано-язычных скифов и сарматов, беспощадных гуннов, за которыми
последовали германоязычные готы, а потом тюрки-болгары, авары,
хазары, печенеги. Южная, приморская часть земель находилась в
античные времена под властью Боспорского царства. В раннем средневековье
степи были густо заселены, и поселенцы-христиане существовали
здесь бок о бок с мусульманами и язычниками. Действие «Слова о
полку Игореве» разворачивается именно в степях вокруг Северского
Донца, на подходах к лежащему к югу от них «Синему Дону», испить
шеломами воды из которого мечтает русское войско. Однако в 1391
и 1395 годах, во время междоусобных войн внутри Золотой Орды,
пришедший из Азии Тамерлан разграбил степи и изничтожил их осёдлое
население. После чего вся земля пришла в упадок, превратилась
в разгульное Дикое поле – с реками и с полезными ископаемыми и
с редкими поселениями лихих сорвиголов. Донетчина оставалась не
слишком густо заселенной вплоть до конца XVIII века, когда с началом
разработки угля, превратилась в самую бурно развивающуюся часть
Екатеринославской губернии, в которой городское население многократно
превосходило сельское.

В конце XIX – начале XX века этот край представлял собой центр
модернизации, настоящий плавильный котёл различных традиций, этакую
Русскую Америку и одну из альтернатив извечному спору славянофилов
и западников, консерваторов и либералов: спасение от, как говаривал
музыкальный критик и публицист-евразиец Пётр Сувчинский, зависания
между двух типично русских бездн – «консерватизма без обновления»
и «революции без традиции» _ ¹⁸. Пришедшее из южной России и с центральной
Украины население селилось в городах, где, занятое тяжёлым, смертельно
опасным трудом на угольных шахтах, тем не менее, жило не в многоэтажных
домах, а в своих собственных, отдельных, с маленькими садиками
хатках, парадоксально соединив традиционный сельский уклад с модернизированным
городским. В этом смешении рождались и свой язык, равно далёкий
от литературного великорусского и от певучих сельских диалектов
Центральной Украины, и свой умственный склад – прямой, героический,
часто бесшабашный и определённо коллективистский. Ведь на той
же шахте невозможно работать не сообща, не командой-бригадой;
ошибка одного может стоить жизни всем, кто в забое. Отсюда и пресловутая
нелюбовь мечтательных жителей центральной и западной Украины к
нынешним «донецким», кажущимся им чуть не поголовно неотёсанными,
сумрачными мужланами.

Село на Донетчине тоже мало напоминало центрально-, а уж тем более
западно-украинское. В нём было не найти языческой романтики песен,
поверий и обрядов, так вдохновлявшей Гоголя и Коцюбинского. Однако
повсюду возвышались остатки индоиранских курганов-захоронений,
стояли идолы прежних кочевников, палило степное жгучее солнце.
Просторы пересечённой реками равнины настраивали на куда более
архаический, чем на центральной Украине, определённо дославянский
лад. Порой здесь встречались поселения немцев-колонистов и даже
греков. Последние жили на скифских равнинах с незапамятных времён.

C бурно развивающейся Северной Америкой Донетчину роднило и ощущение
не прирученного до конца рубежа, «frontier country» (страны-пограничья).
Не случайно Прокофьев в молодые годы будет так мечтать добраться
до Америки настоящей...

Соединение огромной человеческой и творческой дерзости с крепким
стоянием на родной почве, – качеств, в иных терминах именуемых
«авангардностью» и «патриотизмом», шло у Прокофьева именно от
ранних лет, проведённых на самом краю Дикого поля.

Родословная

Однако корни семьи были определённо великорусские. Отец – москвич,
в 1867 – 1871 обучался в Петровской земледельческой и лесной академии,
ныне Российском государственном аграрном университете – Московской
сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева. Родился он
8 июля (20 н. ст.) 1846 года в семье московского заводчика Алексея
Никитича Прокофьева (ум. 1860) _ ¹⁹, а вот имени собственной матери
Сергей Алексеевич сыну не сообщил. Не вносит большой ясности и
личное дело «слушателя Сергея Алексеева Прокофьева», по сей день
сохранившееся среди бумаг Академии _ ²⁰. Заявленное свидетельство
о рождении, а, значит, и о крещении, с именами родителей и восприемников
там отсутствует. Из дела становится ясно, что отец студента был
купцом, проживавшим в Конюшенной слободе _ ²¹. К сожалению, при просмотре
алфавитов московских купцов за 1840-й и 1850-й никаких сведений
о купце Алексее Никитиче Прокофьеве обнаружить не удалось. Сергей
Алексеевич осиротел четырнадцати лет: оба родителя его умерли
в один день от холеры.

Отец нашего героя, как и его младший брат Пётр, будущий крёстный
отец Сергуши, в 1891 году уже «харьковский купец Пётр Алексеев
Прокофьев», попали – по смерти обоих родителей – на воспитание
в семью их старшей сестры Надежды, вышедшей замуж за Михаила Смирнова.
Помимо усыновлённых родственников Смирновы воспитывали четверо
дочерей: Надежду, Екатерину, Марию и Анну. «Я их знал, – вспоминал
композитор, – когда они были дамами среднего возраста – это были
приятные, но мало интересные люди» _ ²².

Пётр Алексеевич Прокофьев стал управляющим делами своих племянниц
– сестёр Смирновых и регулярно дарил крёстному сыну Сергуше «золотые
монеты на рождения и именины» _ ²³. Больше ничем примечательным он
композитору не запомнился.

Сергей же Алексеевич смог прилежным обучением и упорным трудом
добиться немалого. В 1864 он успешно окончил Московское Коммерческое
училище и получил, по окончании, «звание личного почётного гражданина»
г. Москвы _ ²⁴. Из Петровской академии Сергей Алексеевич, однако,
ушёл без аттестата – после пяти лет посещения лекций и практических
занятий _ ²⁵; причиной тому послужило, вероятно, желание поскорее
заняться делом.

Предками матери по отцу были крепостные Шереметева – Шилины, увезённые
графом из тульского имения в Санкт-Петербург «за своеволие» и
жившие в качестве прислуги в знаменитом Фонтанном доме-дворце
Шереметевых _ ²⁶. Впоследствии во дворце располагался Арктический
институт Академии наук, а ныне – там находятся Музей театрального
и музыкального искусства и Музей Анны Ахматовой (поэтесса ютилась
в 1920-е – 1950-е в одной из комнат дворца). В северной столице
непокорные крепостные сменили фамилию Шилины на Житковы (в официальных
документах писавшуюся Жидковы). Григорий Никитич Шилин-Житков
(Жидков) приходился дедом Прокофьеву по материнской линии. Сам
композитор запомнил ныне утраченный портрет Григория Никитича,
запечатлевший его «суровым аскетом раскольничьего склада» _ ²⁷.

Общая атмосфера в доме Шереметевых в середине XIX века была весьма
своеобразной. Владел огромным состоянием граф Дмитрий Николаевич
Шереметев, сам сын крепостной – знаменитой актрисы Прасковьи Ковалёвой-Жемчужиной,
и, сколько мог, тратил его на тайную благотворительность и явную
помощь своим собственным крепостным. Так выросшие в Санкт-Петербурге
дочери Григория Житкова, мать композитора Мария Григорьевна (1855
– 1924), её сёстры Екатерина Григорьевна (1857 – 1929) и Татьяна
Григорьевна (ум. 1912), получили начальное образование в стенах
Фонтанного дома, затем учились в школах, в частности мать композитора
– в Первой Московской гимназии, и впоследствии избрали каждая
достойный и независимый путь. Восприемником при рождении, крёстным
отцом Марии был сам Дмитрий Шереметев _ ²⁸. По сохранившимся у потомков
Житковых изустным преданиям жизнь в Шереметевском дворце включала
приобщение к высокой культуре – дети крепостных «слушали пение
знаменитой Шереметевской капеллы в домовой церкви, видели картины
мастеров, развешанные на стенах дворца», понимали французский
язык _ ²⁹. Бабка композитора Анна Васильевна Инштетова, мать Марии,
Екатерины и Татьяны, работала прислугой в Зимнем дворце. Инштетова
была наполовину шведкой, отчего, вероятно, её внуку Сергею и досталась
светловолосость и так поражавшее впоследствии, уже в Париже и
в Нью-Йорке, Владимира Дукельского внешнее сходство рослого композитора
со «шведским пастором» _ ³⁰. «По преданию, Инштетовы происходили от
шведского графа Инстедта, иммигрировавшего в Россию,» – сообщал
сам композитор _ ³¹. Однако двоюродный дядя композитора Д.С. Инштетов
внёс в 1947 существенное уточнение в известную Прокофьеву легенду.
В письме к композитору он сообщал, что дети Инстедта – бабушка
композитора и его собственный отец Семён Васильевич родились в
селе Мещерском Серпуховского уезда Московской губернии, где их
отец работал на строительстве для барона Боде-Колычёва. Боде-Колычёв
первоначально выписал шведского подданного в Москву для работ
по возведению Большого Кремлёвского дворца, проходивших, как известно,
в 1838 – 1849 годах, а потом позвал к себе в имение и отдал за
него свою внебрачную дочь. Достаточно раннее замужество для родившейся
в таком браке дочери Анны Инштетовой не должно удивлять – оно
вполне было в духе времени. Таким образом, Прокофьев приходился
по матери также потомком древнему боярскому роду Колычёвых, к
которому принадлежал и канонизированный Русской православной церковью
Митрополит Филипп – оппонент и жертва Ивана Грозного, играющий
важную роль в фильме Сергея Эйзенштейна, музыку к которому напишет,
ещё не зная о своём родстве со святым, Прокофьев.

Другой парижский знакомый Николай Набоков сообщал о матери композитора
Марии Григорьевне, очевидно со слов самого Прокофьева, что она
«принадлежала к интеллигенции и была воспитана на оппозиционных
революционных идеалах конца девятнадцатого столетия» _ ³².

Младшая сестра матери Екатерина, любимая Сергеем с раннего детства
тётя Катя, вышла замуж за Александра Дмитриевича Раевского (1850
– 1914), из знаменитой дворянской семьи, дослужившегося до чина
действительного тайного советника. У Раевских родилось двое сыновей:
старший – Андрей (1882 – 1920), младший – Александр (1885 – 1942).
Александр женился на Надежде Богдановне Мейендорф (1885 – 1950)
и провёл за своё аристократическое в глазах советской власти происхождение
много лет в послереволюционных тюрьмах (его жена также находилась
в заключении и работала в 1929 – 1932 на строительстве Беломорско-Балтийского
канала). То, что мать Александра Раевского, как и мать его двоюродного
брата Сергея Прокофьева, были из крепостных, для нового режима
значения не имело. Прокофьев часто, но не всегда успешно, хлопотал
перед советскими властями за любимого кузена Сашу; Дневник его
полон размышлений по поводу горькой судьбы Раевского. В 1931,
после очередного освобождения, Раевский, уже в летах, решил начать
жизнь заново: поступил в Московскую консерваторию, которую окончил
по классу контрабаса, играл в театральных оркестрах столицы. В
1941, вместе со многими, прежде осуждёнными по политическим статьям,
был снова арестован и умер в заключении _ ³³. Таким образом, через
сестру матери тётю Катю композитор состоял в свойстве как с родственниками
героя войны 1812 года генерала Раевского, так и с семьёй будущего
знаменитого богослова о. Иоанна Мейендорфа.

Брат деда композитора, долгожитель Павел Никитич Шилин-Житков
(1801? – 1902) уехал после освобождения крестьян с женой и двумя
детьми – сыном Василием, ушедшим впоследствии в монахи, и с дочерью
Александрой (1856 – 1934) в деревню Баланда Аткарского уезда Саратовской
губернии, где на выделенной для него после освобождения Шереметевым
земле поставил два дома и посадил у ворот своего надела два дуба,
живые, по свидетельству его прапраправнучки Елены Киселёвой, и
по сию пору _ ³⁴. Воспитанная в столице Александра Павловна Житкова
вышла замуж за крестьянина Киселёва, однако все её дети и внуки
– отдалённая родня композитора – получили должное образование
и пошли либо по научной, либо по артистической части (в певцы,
в актёры и в художники).

Сестра Александры Павловны двоюродная тётка композитора Татьяна
Павловна Житкова (1857 – 1924) была оставлена отцом в Санкт-Петербурге
на воспитании у дяди – деда Сергея Прокофьева. Татьяна Павловна
окончила Бестужевские курсы и стала одной из самых первых русских
женщин-врачей. Она вышла замуж за военного врача Алексея Себрякова
и, ещё учась на курсах, родила ему в 1879 двух братьев-близнецов
– Сергея и Павла.

Как мы видим, великорусская родня композитора была многочисленна
и принадлежала к разным сословиям.

(Продолжение следует)

_______________________________________________________________

Примечания

1. ПРОКОФЬЕВ 1956: 9.

2. ПРОКОФЬЕВ 1983: 30.

3. Цит. по: ПРОКОФЬЕВ 1961: 206 – 207.

4. Письмо 8 января 1918 из Кисловодска. РГАЛИ, ф. 2658,
оп. 1, ед. хр. 668, л. 16 об.

5. НАДТОКА 1994: 57.

6. ЦГИА СПб, ф.361, ед. хр. 3272, лл. 1, 4, 5.

7. Сведения почерпнуты из: НАДТОКА 1994: 54 – 55.

8. Там же: 56.

9. Там же.

10. ПРОКОФЬЕВ 1983: 26.

11. Музей Сергея Сергеевича Прокофьева (с. Красное);
РГАЛИ, ф. 1929, оп. 3, ед. хр. 201; ср. нотариально заверенную
копию в ЦГИА СПб, ф. 361, ед. хр. 3272, лл. 4, 5.

12. ПРОКОФЬЕВ 1956: 184.

13. Там же: 169.

14. Там же: 9.

15. ПРОКОФЬЕВ 1956: 189.

16. Там же: 189, 190, 192, 190.

17. Об этой деловой поездке см. письмо Прокофьева Р.М.
Глиэру от 8 сентября 1910 из Солнцевки: ПРОКОФЬЕВ 1956: 205 –
206.

18. ВИШНЕВЕЦКИЙ 2005: 352.

19. ПРОКОФЬЕВ 2007а: 7.

20. ЦИАМ, ф. 228, оп. 3, ед. хр. 441.

21. Там же, л. 34.

22. ПРОКОФЬЕВ 2007а: 8.

23. Там же: 14.

24. ЦИАМ, ф. 228, оп. 3, ед. хр. 441, л. 34 об.

25. См. прошение об увольнении «из числа слушателей
Академии» от 13 декабря 1871. Там же, л. 18.

26. Подробнее о предках и родне Прокофьева по материнской
линии см.: ПРОКОФЬЕВ 2004: 396 – 405.

27. ПРОКОФЬЕВ 2007а: 9.

28. См. копию свидетельства о крещении Марии Жидковой
(sic!) в: РГАЛИ, ф. 1929, оп. 3, ед. хр. 511, лл. 1 – 1об.

29. ПРОКОФЬЕВ 2004: 400.

30. ДУКЕЛЬСКИЙ 1968: 278.

31. ПРОКОФЬЕВ 2007а: 9.

32. NABOKOV 1951: 151.

33. Подробности биографии А.А. Раевского содержатся в
рассказе Святослава Прокофьева. См.: ПРОКОФЬЕВ 1991б: 213.

34. ПРОКОФЬЕВ 2004: 398.