Лаборатория слова

Итак,  взамен самых разнообразных разговоров в отношении того, что такое «хорошо» и «плохо» в литературе и споров относительно достоинств и недостатков конкретных литературных произведений, настало время предложить новый метод оценки текста. Сразу сформулирую, в чем именно будет состоять суть этого метода: в поиске соотношения между общим массивом текста и «особенной» его части. Общий массив текста – это просто сам текст, с начала и до конца. А вот что такое «особенная часть текста»? В общем-то, это все то, что мы сами выделяем в тексте как особенное. А ведь согласитесь, что в каждом тексте есть какие-то особенные места, которые мы запоминаем, в противовес другим местам, которые оставляют нас более или менее равнодушными. Следовательно, синонимом особенности является выделяемость текста. Так вот суть предлагаемого здесь метода, повторюсь, и состоит в том, чтобы выделить из текста всю его особенную часть (сделав соответствующие выписки-выдержки из текста) и посмотреть в каком соотношении данная часть находится к тексту в целом. Получаемое в результате сопоставления число названо мной Коэффициентом Насыщенности Текста или КНТ. Например, если текст в целом состоит из ста знаков, и мы выделяем из него фрагмент в 30 знаков (или 300 из 1000, или 3000 из 10000), то КНТ текста будет равен 30 (и в целом этот коэффициент варьируется от ноля до 100 процентов соотношения). Несложная арифметика.

            Да, арифметика несомненно несложная, однако сам метод будет несомненно посложнее. Прежде всего может быть задан вопрос: о чем будет говорить полученная цифра? Ну, тут можно ответить достаточно четко – она будет говорить о насыщенности текста, как и предполагает обозначение коэффициента. Пустые тексты с очевидностью будут иметь невысокий КНТ; тексты содержательные четко заявят о своей содержательности. И мы сможем не просто рассуждать об этой содержательности, но  четко указать, насколько один текст содержательнее, насыщеннее другого. Мы просто скажем: здесь – ноль, а здесь – единица, а здесь – 10, а здесь, может быть, и все сто (хотя это и невероятный случай). 

            Но ведь подсчет ведет конкретный человек, укажут нам. Один человек посчитает так, а другой – иначе, разве нет?   И насколько точной можно считать полученную цифру? Сегодня я считаю так, а завтра по-другому, разве можно исключить такую ситуацию? И вообще можно ли вот так арифметически подходить к шедеврам мировой литературы?

Но так можно рассуждать до бесконечности и все равно очень многие вопросы либо останутся без ответа, либо ответы будут слишком расплывчатыми. Я предлагаю поступить по-другому: просто посмотреть, как предложенный метод будет работать на практике. И я думаю, что из такого рассмотрения многое станет ясно само собой. А если нет – то во всяком случае, мы столкнемся с вполне практическими затруднениями и посмотрим, возможно ли их преодолеть. Важный момент: сразу же прошу вас набраться терпения. Да, в этом исследовании и так много текста, но теперь его станет еще больше. Это неудивительно, раз предложенный метод и ориентирован на  тщательнейшую проработку текста. А прорабатывать текст не обращаясь к тексту невозможно.

С какого же текста я начну предложенное практическое исследовательское путешествие? С «Мертвых душ» Гоголя.  Почему именно с «Мертвых душ»? Ну, имею же я право на выбор, а «Мертвые души» - одно из моих любимейших произведений. Поэтому на вопрос «почему?», я отвечу так – потому что я так решил. Итак, берем в руки «Мертвые души» и начинаем разбор этого произведения, удерживая в уме предложенную КНТ-концепцию. 

Начинаем же мы, естественно, с самого начала, то есть с главы первой:

Разбор главы первой «Мертвых душ»

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1).

Итак, вот перед нами первый абзац «Мертвых душ». А задача наша, напомню, состоит в том, чтобы посчитать коэффициент насыщенности этого текста (КНТ). Насыщенность же определяется посредством выделения той части текста, которую читатель считает совершенно особенной, то есть собственно достойной того, чтобы быть выделенной и остаться в памяти. Отсюда вопрос, с которым мы теперь сталкиваемся, заключается в следующем – есть ли в этом первом абзаце такая совершенно особенная часть? Точнее будет сказать, что я сталкиваюсь, потому что коэффициент всегда рассчитывает только конкретный читатель, но об этом нам еще предстоит поговорить отдельно. Итак, есть ли для меня в этом первом абзаце некая совершенно особенная часть? Да, есть:

«В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным…».

Теперь можно и нужно подумать над следующим вопросом: а что такого особенного в этих строчках? Ну, очевидно, что они важны для повествования в целом, так как характеризуют главного героя и его прибытие на место действия. Однако, тут же я отмечу один момент – то, что некая часть текста имеет важное значение для построения сюжета, не имеет в свою очередь решающего значения в плане того, чтобы выделяться при подсчете Коэффициента Насыщенности Текста. Подсчет КНТ очень сильно отличается от классического разбора произведения. В расчет, повторюсь, должно браться только одно – непреодолимое желание оставить прочитанные строки в памяти, хотя бы с точки зрения развития сюжета они бы и вообще казались совершенно второстепенными и пустяковыми.  При этом ясно, что ключевые моменты текста с большой вероятностью будут и запоминающимися, однако – никакого закона тут нет. Итак, отбросив  в сторону то, что выбранные строчки имеют значение для развития сюжета, оставляю ли я их или нет? Да, все равно оставляю. Описание приезда Чичикова ценно и само по себе – оно очень удачно характеризует его, так сказать «умеренность», «срединность» (господин средней руки). Также прекрасно акцентирован и момент «бесшумности». Приехал Чичиков – событие самое обыденное, никто, что называется и не чихнул. Хотя нет, вот два мужика…а далее следует известный всякому любителю литературы диалог о «колесе». Что же, конечно, мы выделяем и этот диалог? Но тут нет никакого «мы», речь идет обо мне, а я, нет, этот диалог выделять не стану. Я бы и вряд ли обратил внимание на этот диалог, если бы он не был таким известным. А уж запоминать его – нет, увольте. Зато вот мне чрезвычайно запомнился молодой человек «во фраке с покушениями на моду» и строчки, касающиеся этого человека, как раз таки будут мною выделены:

«…встретился молодой человек… во фраке с покушеньями на моду... Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой».

Обратите внимание на следующий момент – данный отрывок совершенно «выдернут» из контекста повествования. Иначе говоря, сам по себе он ничего не значит. То же самое, кстати, можно сказать и про первый выделенный отрывок. Так и должно быть. Связным является текст, а выдержки являются выдержками, не более и не менее. Цель выдержек – вовсе не в том, чтобы дать связное представление о тексте. Повторюсь, и буду повторяться – выдержки просто указывают на запоминающиеся, выделяемые особо моменты текста.

Обратите внимание и на другой момент: я не стал приводить отрывок про молодого человек целиком. Мне все равно, что он был «в  белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких» - мне все равно, что на нем «была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом». Объяснюсь с читателем: я довольно равнодушен к описаниям одежды, как и к самой одежде, впрочем. Так уж сложилась моя жизнь. А когда к чему-то равнодушен, то естественно, не станешь запоминать детали. Но, скажут мне, а как же другие люди, которые к одежде вовсе не равнодушны? Может им в память как раз таки западут эти самые «белые канифасовые панталоны»? Вполне возможно, не могу судить за других. И не сужу. При этом отмечу момент действительно существенный – метод подсчета КНТ помогает определиться с пристрастиями подсчитывающего, можно сказать, конкретизировать их.  Но, если уж я равнодушен к описаниям одежды, то почему тогда я оставил фрак? Из-за «покушений на моду», только из-за этой фразы.  Она характеризует человека в целом. Забавно и точно характеризует, и эта характеристика запоминается – вообще люди «покушаются» на многое, но им не всегда удается быть хотя бы даже всего лишь модными.

Но далее я все-таки еще не совсем объяснился в чем вообще состоит причина выделения мною текстового куска о молодом человеке. А должен ли я объясняться? Просто он мне запомнился, и все… Э, нет, так не пойдет. Так мы вернемся к тому самому беспросветному субъективизму (мне нравится то, а другому – другое), с которого все у нас и начиналось. Здесь мы подходим к формулировке правила выделения текста, которое можно назвать правилом аргументации. А прозвучит это правило так: каждый человек, выделяя определенную часть текста, должен аргументировать причину этого выделения (требование достаточно очевидное в теории, но совсем непросто осуществимое на практике – с этим вынужден будет согласиться любой практикующий). Только так, я думаю, мы сможем защититься от потока непонятно по каким причинам выделяемого или не выделяемого текста.

Итак, хотя речь всегда идет просто о запоминающихся моментах текста, мы при этом должны отдать себе (а при исследовании – и другим) отчет в том, почему  тот или иной отрывок достоин того, чтобы остаться в памяти. Почему же вдруг этого оказался достоин молодой человек? Ведь он не играет в повествовании никакой роли. Он ничего не сделал, а только «придержал рукой картуз». Он больше не объявится на страницах «Мертвых душ», исчезнув, едва появившись. Посмотрел на экипаж, придержал рукой картуз, и исчез. Так вот это-то и крайне любопытно. Да – ведь в жизни много такого, что вызывает у нас интерес, никак вроде бы существенно не влияя на нашу жизнь. Гоголь – большой мастер по указанию на все эти «мелочи», он выводит их на первый план, и они становятся значимыми, или, скажем так, они обращают на себя внимание.  Два мужика, обсуждающие колесо, молодой человек, посмотревший вслед бричке – для них проехавшая бричка  стала «событием», не сказать, чтобы существенным, но достойным некоторого внимания. А для нас, в свою очередь, они сами стали достойными  внимания. Они стали для нас именно тем, чем для них стала бричка – поводом, чтобы обратить на них внимание. Но почему тогда я предпочел молодого человека разговору о колесе? На этот вопрос мне ответить не так легко – вполне возможно, просто потому, что один отрывок по сравнению с другим менее «избит». Все (преувеличение!) помнят про колесо, и мало кто помнит о молодом человеке. Ну а я запомню молодого человека, от «колеса» то все равно никуда не денешься.

Итак, будем считать, что с первым абзацем мы разобрались. Идем дальше:

Из всего этого отрывка я оставляю только сбитенщика:

«в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою».

Причина на то, чтобы оставить этот маленький отрывочек достаточно очевидна – человека не так часто сравнивают с самоваром, и самовары не так часто бывают с бородой. Трудно не признать данную метафору оригинальной. Вопросы могу возникнуть скорее исходя из того, почему не «оставлено» все остальное. Но аргументация «за» естественным образом должна превалировать над аргументацией против. Могу, правда сказать, что и описания помещений (путь то дом, гостиница ли дворец) так же не слишком «вдохновляют» меня, вне зависимости оттого, насколько хорошо они сделаны.  Я думаю и даже не сомневаюсь, что описание гостиницы, сделанное Гоголем, хорошо, но то, что тут должно быть выделено несколько отличается и от «хорошо», хотя и имеет к этой категории несомненное отношение. Я бы сказал так – все, что, по-вашему, может быть не «выделено особо», так вот, все это и должно быть не выделено. В конечном счете, оставлено может быть только то, что никак не может не быть оставлено, нечто кажущееся вам не просто существенным, но самой-самой солью повествования. Так что же, неужели я так уж не могу обойтись без сбитенщика, похожего на самовар? А вот я  еще подумаю.  Может, и обойдусь. Пока я его оставлю, а там посмотрим.

Переходим к абзацу третьему…Но я уже вижу недоумевающего читателя, который…недоумевает – неужели, здесь будет выложен весь текст «Мертвых душ», да еще и с дальнейшими выемками-повторениями? Нет, все же до такого я не дойду, тем более, что третий абзац, как бы он ни был хорош, ровным счетом ничего не оставил с точки зрения «особой запоминаемости».  Правда, там упоминается особенный запах, который носит с собой лакей Петрушка – в целом, деталь запоминающаяся, но не настолько, чтобы оставить ее. Кто так решил? Ну, тот, кто и решает в конкретном случае исследования, а исследованием в настоящий момент занимаюсь я, следовательно, так решил я.

С этого момента я буду выделять только те отрывки, которые и выделяются мною особенно. Вот отмеченный мною момент из описания общей залы гостиницы:

«…всё то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Что хотите со мной делайте, но не могу пройти мимо этого отрывка без смеха. Аргумент ли это? В общем, да. Но еще недостаточно убедительный. Мало ли кто и мало ли мимо чего не может пройти мимо смеха. Выражусь по-другому: встречались вы когда-нибудь с подобной шуткой? Я как-то ничего подобного припомнить не могу, и на память при этом не жалуюсь. Так что я оставляю эту шутку за ее оригинальность, и это уж точно аргумент. Но неужели, скажут мне, я без этой шутки, без этой нимфы с совершенно невероятными грудями и прожить не могу? Не могу! Она так прочно въелась в мою память, что никакими усилиями ее оттуда не вытравишь и делайте со мной что хотите.

Дальше идет описание, которое так же следует назвать немаловажным, особенно в произведениях Гоголя – описание еды:

«Размотавши косынку, господин велел подать себе обед. Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи со слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и  вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему всё это подавалось и разогретое и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор…». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Но тут, получается, что несколькими строками выше я ввел читателя в заблуждение, поскольку я не собираюсь «оставлять» этот отрывок, а вместе с тем ввел его в исследование текста. Но сделано это, повторюсь, так как подобные описания весьма характерны для Гоголя, всегда уделяющего значительное внимание еде. При этом, в отличие от описаний одежды, я бы не сказал, что так уж равнодушен к описаниям еды. Но все-таки одно дело быть неравнодушным, а другое дело считать коэффициент насыщенности текста (КНТ). Тут необходимо нечто большее, чем простое неравнодушие. И этого «большего» в данном отрывке нет. Далее опять-таки следует весьма важный отрывок, мимо которого никак нельзя пройти:

«приезжий делал не всё пустые вопросы: он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, - словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии – повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и всё так обстоятельно  с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Невозможно не согласиться с тем, что отрывок этот существеннейший, поскольку непосредственно вводит нас в проблематику или сюжет данного произведения. Чичиков точно, делает совсем не пустые расспросы, не чешет язык, а готовит свою великую кампанию по скупке мертвых душ. Но, как я уже  и говорил, сама по себе существенность в отношении сюжета не может считаться фактором, стопроцентно гарантирующим «выделяемость» того или иного отрывка в тексте. Для текста этот отрывок совершенно необходим, в этом я не сомневаюсь, но в хорошем тексте почти всякое слово необходимо. А иногда можно обойтись и без «почти». В частности в «Мертвых душах», полагаю, вполне можно обойтись без всяких «почти», и каждое слово в этом произведении стоит на своем месте. Но мы-то сейчас решаем свою специфическую задачу – считаем КНТ. Можно высказать и следующее предположение – «Да ведь дело обстоит просто: КНТ «Мертвых душ» равен 100». Но так не бывает. Забегу вперед и скажу, что КНТ романа не только не может быть равен 100, но  даже и 50. Да что там 50, даже и 40. И 30, если уж мы двигаемся в этом направлении. Самым высоким КНТ из всех рассмотренных мною произведений обладал роман… но вот тут я точно не буду забегать вперед.

Далее стоит немного поговорить и о том, почему это так, почему КНТ имеет тенденцию к снижению, почему он неумолимо убегает от стопроцентности? Логика этого движения «от» проста – повторюсь и еще раз повторюсь – речь идет о чем-то «совершенно особенном»  в рамках того или иного текста. При этом мы говорим о том, что и произведение в целом может быть совершенно особенным. Что же, это важно, и мы еще к этому утверждению вернемся. Но пока мы должны помнить лишь о том, что каким бы особенным ни был текст, все равно и в его рамках мы в свою очередь должны выделить нечто совершенно особенное. Отсюда достаточно естественно, что ни половина, ни даже треть текста не может быть «совершенно особенной». Но естественность эту я вывожу, конечно, пост-фаткум уже проведенных мною опытов. Мой опыт исследований множества литературных текстов однозначно подсказывает естественность таких предположений. А вот как в данном случае быть с категорией «мой»? Это ведь мой личный опыт. Скажут, что у другого человека и опыт будет другой. Это и так и не совсем так. Нам еще предстоит поговорить о теме «субъективизма» при проведении данных расчетов более подробно, никуда от этой темы не денешься. Пока же отмечу, что если КНТ у двух разных людей (в отношении одного и того же произведения) со стопроцентной гарантией всегда будет хоть немного да различаться, то тенденция для движения «от» 100 должна считаться неизменной. Всякий слишком высокий КНТ указывает лишь на то, что исследователь плохо, поверхностно работает с текстом. Если суть исследования состоит в том, чтобы выделить в тексте нечто совершенно особенное, то это значит, что очень многое в тексте должно быть исследователем «отсеяно». Отсеяно не как непригодный материал, но именно как материал для подсчета Коэффициента Насыщенности Текста.

Итак, более на эту тему я распространяться не буду. А вышеприведенный отрывок, несмотря на его несомненную важность для текста, вместе с тем не будет мною учитываться при подсчете КНТ «Мертвых душ». А почему? Присмотритесь-ка к этому отрывку получше, ведь по сути он носит чисто информативный характер.  Он совершенно необходим для построения повествования, но вне контекста повествования это не тот отрывок, который бы, скажем, вам (или мне) захотелось бы выучить наизусть. Кстати, в абсолютно любом повествовании можно найти достаточное количество таких вот чисто информативных отрывков.  Мы же неизменно ищем нечто, ценное как в контексте произведения, так и само по себе. Самоценность – вот важнейшее качество всякого отрывка, который используется для подсчета КНТ.

И все-таки стоит еще уточнить, что же будет считаться информативностью в противовес содержательности и самоценности текста. Под информативностью текста я буду понимать все, что обеспечивает фактологичность  повествования, то есть с одной стороны дает факты и с другой - логически связывает их воедино; информативность-фактологичность обеспечивает логическую последовательность, то есть это своего рода раствор, сцепляющий все кирпичики литературного здания и заполняющий все пустоты. С фактической стороной я думаю, все ясно. Герой едет по мостовой, она плоховата, писатель пишет – «мостовая везде была плоховата», - он тем самым указывает на повествовательный факт, информирует нас.  С логической последовательностью все тоже ясно.  Если герой направляется из пункта A в пункт  B, необходимо это отметить, иначе его появление в пункте B будет непонятным. Если герой в депрессии, то скорее всего мы найдем причины, поясняющие это его состояние. В общем, последовательность-цельность текста всегда связана с «если…то». И если уж Чичикову необходимо встретиться с помещиками, раз у него есть до них определенное дело, то вполне естественно, что он расспрашивает об интересующих его помещиках. Ему не обойтись без этой информации, и тексту тоже не обойтись без этой связующей повествование нити. Информативность, конечно, важна, но для того, чтобы сделать произведение  цельно-информативным, не нужно обладать серьезным талантом. Не нужно, например, большого таланта, чтобы назвать высокого человека высоким, а курносого курносым.  Вместе с тем, если человек высок, то скорее всего надо упомянуть, что он высок. Однако, даже в такой мелочи большой писатель скорее всего постарается выйти за пределы чистой информативности и описать эту высоту каким-то особым образом. Вспомним отрывок из «Бесов» - о высоком росте Маврикия Николаевича:

«- Вы, пожалуйста, извините меня, - ответила она скороговоркой, - вы… вы, конечно, видели Маврикия Николаевича… Боже, как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!

И опять смех. Маврикий Николаевич был роста высокого, но вовсе не так уж непозволительно». (Ф. М. Достоевский. «Бесы». Часть 1. гл. 5. VII.).

Это вот – «художественный» рост, в противовес или в дополнение к фактическому. Что касается логической связности и обеспечении цельности повествования, то, конечно, я не буду возводить в закон необходимость для писателя выстраивать повествование четко-логично – «из пункта A в пункт B» - но я думаю, всякий согласится, что определенная связность в тексте всегда должна присутствовать. Всякий текст представляет собой некое единство, и единство это обеспечивается как раз через связность различных частей текста. Да, все это более-менее очевидно, но я думаю, все же не мешает все это проговорить.

Проговорив, идем дальше. А дальше следует описание города, которое я до известного момента пропускаю, но с определенного момента отмечаю:

«Мостовая везде была плоховата. Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпоркой внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1).

Этот отрывок «остается». Аргументация же такая: Гоголь - блестящий мастер в изображении чиновничества и всякой «деятельности» чиновничества. И здесь мы сталкиваемся с первой иллюстрацией этого аспекта мастерства большого Мастера. Вся же наша российская чиновничья бестолковость и общая бесхозяйственность так наглядна и сегодня, что читаешь будто бы прямо о сводках с фронта самых что ни на есть «настоящих» событий. Увы, но это так.  Во всем, что касается чиновничества, Гоголь не просто актуален, он не просто жив, он… тут я забегу по тексту много вперед и припомню другой отрывок, касающийся уже деятельности самого Чичикова, в ту  пору, когда он и сам был чиновником:

«Скоро представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного весьма капитального строения. В эту комиссию пристроился и он, и оказался одним из деятельнейших членов. Комиссия немедленно приступила к делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что ли мешал или материал уж был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах город очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше. Члены уже начинали благоденствовать и стали заводиться семейством». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 11.).

Ха, да неужели возможно описать всякие «строительства» у нас в России более точно? Возьмите хоть печально знаменитое строительство, которое и до сих пор ведется   в Петербурге – а именно строительство «Зенит-Арены», занявшей место стадиона имени Кирова (кстати, стадион чрезвычайно оригинальной архитектуры… то есть был стадион), который зачем-то снесли, чтобы поразить мировую общественность новым, суперсовременным стадионом. А построить его должны были еще несколько лет назад, было обещано, что уже в 2010 году «Зенит» (это такая футбольная команда, а футбол - это такой вид спорта) проведет там первые матчи. Теперь вот уже заканчивается и год 2012-й (я беру точную дату написания этих строчек, ясно, что время сдвинулось), а воз не то, чтобы и ныне там, но и не поймешь, воз ли это вообще, и что вообще представляет из себя эта стройка[1]. Ясно только, что бюджет строительства все увеличивается. Но зачем и нужна стройка, если бюджет ее не будет постоянно увеличиваться? Кому нужна такая стройка? Тем, кто строит, такая стройка однозначно не нужна.  Итак, многое в этом строительстве вызывает сомнения, но еще одно не вызывает никаких сомнений – немало уже где-то неподалеку, а может и вдалеке (а может, и прямо заграницей) было построено домов гражданской архитектуры. Видно, все-таки почва на месте бывшего стадиона имени Кирова какая-то не такая, а вот в других местах «грунт земли получше». Впрочем, надеюсь, к моменту окончания этого исследования стадион все же будет построен. Возможно, мое исследование будет закончено как раз вместе со стадионом. Не то, чтобы я, правда, был уверен, что оно  когда-либо будет закончено[2].

Да, чиновники и Гоголь… Почти все, что Гоголь пишет о чиновниках и об административной жизни в России, - почти все достойно не просто быть отмеченным, но и выученным наизусть. Так уж выходит. Так получается. Так есть.

Далее опять следует весьма важный для повествования отрывок насчет визитов:

«Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам…Жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

И далее сразу же следует другой отрывок. Я пока его просто приведу, а потом обдумаю оба отрывка зараз:

Почему я разделил два этих отрывка, составляющих, безусловно, единое целое? Да вот как раз мысли о КНТ и послужили тут водоразделом. Относительно первого отрывка я пока нахожусь в сомнении, оставлять его или нет. Он очень важный в контексте произведения в целом, но в остальном скорее чисто информативный. Правда вот задумчивость Чичикова относительно того, надо ли еще кому отдать визит, скорее ценна и сама по себе. Именно эта задумчивость блестяще подчеркивает всю деятельную сторону его хлопот: одно предложение схватывает весь процесс в целом. Поэтому, пожалуй, это предложение  и стоит оставить. А что касается сомнений, то вообще везде, где есть сомнения, стоит скорее воздержаться от выделения текста. Итак, от первого отрывка остается:

«И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников».

Переходим к отрывку второму. Здесь, в общем, тоже чрезвычайно важный для характеристики Чичикова момент – его «льстивость», умение ладить с людьми, вообще стремление подлаживаться – одна из черт от Чичикова неотъемлемых; одна из характернейших его характеристик.  И, если бы просто говорилось, что вот он, мол, ловко польстил каждому, то можно было бы и подумать, оставлять эту характеристику или нет, но тут вполне конкретно показано, как он польстил и я думаю, что всякий признает его лесть искусной. Вот за эту крайне удачную иллюстративность, я и оставляю этот отрывок. Завершается же все приглашением Чичикова туда-то и туда-то – этот момент чисто информативный – его вполне можно пропустить. Итак, если от первого отрывка осталось лишь одно предложение, то от второго, одно предложение отымается, а именно:

«Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чая».

Надеюсь, не надо повторять, что отымается оно вовсе не потому, что какое-то неудачное… Идем дальше. Да-да, ведь и прошли то мы еще совсем-совсем ничего; еще и до конца первой главы совсем не рукой подать… Работа с текстом – дело кропотливое. Я признаюсь, уже третий день корплю над одной только первой главой, а, как видите, дошел едва-едва до половины. Впрочем, дальше пойдет быстрее; ясно, что вначале требуется максимальное количество пояснений, что затягивает процесс.  Вот и сегодня я уж так вцеплюсь в текст, что пока первая глава не будет разобрана полностью, не успокоюсь.

Замечательный отрывок о том, что он-де Чичиков – незначащий червь мира сего и претерпел за правду, мы опустим, хотя… эх, надеюсь, кто другой обязательно его оставит. И все-таки надо этот отрывок привести, чтобы подумать, оставлять его или нет:

«О себе приезжий, как  казалось, избегал много говорить, если же говорил, то каким-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира  сего и недостоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать, наконец, место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Да, не раз и не два всякому исследующему текст по предлагаемому здесь методу предстоит разрешить для себя вопрос: почему это он решил «выделить» тот  или иной отрывок (или решил не выделять)? Следует признать, что здесь очень четко показана с одной стороны «неопределенность» положения Чичикова (впоследствии ведь и будут толковать – а кто он вообще такой), так и снова подчеркивается его раболепие перед сильными мира сего, которая, пожалуй, даже идет и куда дальше одной скромности. Но это раболепие особенное, раболепие человека, который сам однажды хочет вполне приобщиться к этому миру и питающего к этому миру почти мистическое поклонение. Поклонение человека, мечтающего приобрести, к людям, которые уже приобрели. Нет, пожалуй, я никак не могу пройти мимо этого отрывка, хотя вначале и имел такое намерение.   Но ведь ранее говорилось, что сама по себе важность какого-то текстового момента не обязательно должна вести к выделяемости текста. Но ведь я уже фактически привел и другой аргумент. Какой же? Да все, что было об этом отрывке сказано. Вообще, я бы сказал, что отмечаться должен всякий отрывок, вызывающий на разговор. Это новая модификация правила аргументации.  Я бы даже сказал, что  отрывок  в том случае достоин быть «оставленным», если то, что нам хочется сказать о нем по объему не менее самого отрывка. В тенденции это должно быть так, хотя в правило  я это пожелание все же возводить не стану.  Есть отрывки важные для построения текста, мы можем это отметить, но не более. А есть и такие, которые могут казаться несущественными, но так и тянет о них поговорить, как-то их прокомментировать. Вот это-то и есть соль текста.

Что же касается проблематичности такого подхода, то вообще предлагаемый мною метод несомненно проблематичен, и по многим пунктам. Мы их (все эти пункты) в свое время суммируем и посмотрим, что же у нас в итоге выйдет. А пока продолжим путешествие по тексту.

А далее по тексту у нас следует описание бала. Я не любитель балов, а потому все эти мелькающие и несущиеся черные фраки («Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там…») пронеслись и промелькали мимо меня[3].  А далее вот:

«Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Этот комплимент, опять-таки замечательно характеризует умение Чичикова подладиться к обстоятельствам, и произвести нужное благоприятное впечатление. Первое же предложение чисто информативно, и, хотя оно и важно для построения всего отрывка в целом (иначе бы комплимент повис в воздухе), а все ж таки его можно со спокойной совестью вычеркнуть и не учитывать при дальнейших подсчетах.

А далее следует замечательный отрывок о толстых и тонких, мимо которого уж никак пройти нельзя:

«Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти все знакомые лица». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Вот вернейший признак замечательного текста – невозможность выбросить ни единого слова из того, что  было сказано. А особенно мастерство писателя проявляется там, где ни слова нельзя выкинуть из столь значительного, можно сказать, «толстого» отрезка текста! А вот попробуйте-ка выбросить хоть одно слово, хоть одно предложение. Разве что про лица:

«Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие».

Я просто и представить себе не могу, что это за манер такой – «черт меня побери», впрочем, не уверен, что и многие сегодня смогут представить себе этот манер, помимо же этого манера описание информативно. В остальном «толстые» и сегодня хорошо сидят на своих местах, а тоненькие увиваются у дам, впрочем, теперь, с развитием системы шоу-бизнеса, у тоненьких стало больше шансов на преуспевание. Толстые  продюсируют, а тоненькие поют и танцуют. Но в целом и сегодня, представляется мне, толстые лучше умеют обделывать свои дела… Что же, немного позавидуем им, да и двинемся дальше.

Дальше Чичиков знакомиться со многими будущими и немаловажными действующими лицами повествования – с Маниловым и Собакевичем, - важное с информативной точки зрения событие, но не более. Потом сановники и помещики садятся за карты:

«Выходя с фигуры, он ударял по столу  крепко рукою, приговаривая, если была дама: «Пошла старая попадья!», если же король: «Пошел тамбовский мужик!». А председатель приговаривал: «А я его по усам! А я ее по усам!»  Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! Червоточина! Пикенция!», или «пикендрас пичурущих пичура!» и даже просто: «пичук!» - названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе. По окончании игры спорили, как водится, довольно громко». (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 1.).

Как уже мною говорилось, работа с текстом по методу КНТ помогает читателю разобраться со своими пристрастиями или просто в очередной раз ясно фиксирует их. Я вот, например, равнодушен к одежде, что же, это равнодушие уже проявило себя. Я также не любитель балов, и это быстро стало ясно. Теперь вот дело дошло до игры в карты и, хотя описание этой игры и кажется мне забавным, а все ж таки, в каком бы повествовании я ни столкнулся с карточной игрой, побуждение у меня всегда только одно – пропустить это описание, как малопонятное и чуждое.  Особенно, когда описание подразумевает знание правил игры и, к примеру, в игре решается что-то важное для героя повествования. В данном отрывке этого нет – здесь не нужно быть большим любителем карт, чтобы что-то понять, но все же общая тенденция  такова, чтобы этот отрывок пропустить. Но я также сказал и о том, что необходимо во всем пытаться найти нечто особенное и уделять пристальное внимание каждой  строчке текста. Поэтому я абстрагируюсь от своей бесстрастности в отношении карт и постараюсь увидеть в этом отрывке нечто, что заставило бы выделить его как особенный. «За» в данном случае говорят лишь своеобразные речевые обороты, используемые Гоголем и соответственно употребляемые созданными им игроками. Не будь этих оборотов и, я думаю, все бы согласились, что в описании, как карта бьет карту, нет ничего необычного. Вообще-то следует весьма скептически относиться к тому явлению, когда речевой оборот выходит на первый план, отодвигая смысл на второй. При этом писатель, как человек работающий со словом, как никто другой способен подпустить такое словечко, которое прочно западает в память, хотя, вроде бы, ничего такого особенного в нем и нет. Гоголь же способен на это не просто «как никто другой», но и как «никакой другой писатель». Поэтому в подобных случаях вполне может возникнуть поле напряжения, когда мы должны все взвесить и решить: стоит ли тут что-то за словами или все-таки не стоит почти ничего кроме самих слов. Так вот, все взвесив, я решил, что в данном случае слова доминируют над смыслом, и все-таки не буду выделять данный отрывок.

  А вот, скажем, предваряющий игру отрывочек довольно любопытен:

«Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному».

Да, вот оно - самое дельное занятие для всех этих толстых господ, господствующих в мире – вист! Вот он – секрет преуспевания в мире – сидеть за одним столом с другими толстыми важными господами. Впрочем, и крутиться возле дам тоже очень-очень полезно, тоненькие прекрасно это понимают… Механика мира устроена несложно; сложно приходится лишь тем, кто отказывается принять правила всеобщей игры. Но это я так, отвлекся.

А речь шла о картах. Значит ли это, что я не люблю описания любых игр? Вовсе нет. В частности ведь и в «Мертвых душах» есть описание другой игры, а именно замечательная партия в шашки Чичикова и Ноздрева:

И что же – считать данный отрывок или нет? И опять я в затруднении. Мне сложно аргументировать, почему этот отрывок необходимо использовать при подсчете КНТ и вместе с тем, я  несомненно использовал бы его. Пока что пусть этот отрывок повисит в воздухе, в дальнейшем я еще вернусь к нему.

Далее мы опять сталкиваемся с тремя подряд прекрасными характеристиками Чичикова, вполне обрисовывающими его характер:

«В немного времени он совершенно успел очаровать их».

«Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор — что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты — что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер — что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера — что он любезнейший и обходительнейший человек. Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою.

Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и предприятие, или, как говорят в провинциях, пассаж, о котором читатель скоро узнает, не привело в совершенное недоумение почти всего города».

Из всех предложенных отрывков я не возьму для подсчета КНТ лишь последний абзац, потому что он, опять-таки, чисто информативен. Все остальное считается. Можно сказать, что  данными отрывками Гоголь завершает предварительное и вместе с тем весьма обстоятельное знакомство читателя с главным героем повествования.  Ну и ясно, что раскрытие характеристик главных персонажей – нечто заслуживающие быть отмеченным. Плохие писатели, кстати и не могут толком охарактеризовать своих персонажей. Гоголь же вполне вылепил Чичикова уже в первой главе.

Каков же Чичиков? Чичиков прежде всего олицетворение светскости. Его умение «говорить обо всем» - ценнейшее качество светского человека. Ведь когда вы беседуете «в свете», боже вас упаси пытаться хоть о чем-то говорить всерьез. Свет любит поверхностный разговор и соответственно тех, кто  может поддержать разговор на любую тему, а ведь на ЛЮБУЮ тему всегда и можно рассуждать только поверхностно. Чичиков именно таков. О его умении держать себя уже было сказано, но тут это умение дорисовывается. Опять-таки свет  требует внешней благопристойности и Чичиков является олицетворением именно такого рода благопристойности, о которой мечтает Свет. Рассуждает обо всем, держит себя приятно, каждому польстит, в общем, все в нем «совершенно так, как следует».  Самым же удачным ходом в характеристике Чичикова видится реакция Собакевича -  именно здесь умение Чичикова подладиться к людям и понравиться им достигает своего пика, ведь понравиться Собакевичу практически невозможно, но Чичикову это удалось. Это вероятно, и есть тот самый штрих, о котором говорят, как о завершающем штрихе гения. Хотя возможно, что завершающим гениальным штрихом является реакция жены Собакевича. Но это уж решайте сами. 

Мы же незаметно подошли к настоящему водоразделу в данных изысканиях. Ведь глава-то закончена. А это значит, что мы уже прямо сейчас можем приступить к расчетам! Да, роман еще впереди, но кто нам помешает рассчитать КНТ для первой главы романа? Никто!  

Итак, сначала смотрим, сколько всего в этой главе знаков: 21 208.

Теперь смотрим, сколько знаков было мною выделено во время выписок: 6414

Теперь оcтается самым простейшим образом посчитать КНТ первой главы:

6414*100/21208 = 30.24.

Вы видите? Это сверкнула молния. Вы слышите? Это ударил гром. Вы все еще слушаете? Это заиграла торжественная музыка. Вы ничего не видите и не слышите? Что же, признаюсь, я тоже ничего не вижу и не слышу. А вместе с тем мы подошли к моменту исследования, который трудно не признать одним из ключевых. Мы получили число, мы вышли на четкие количественные характеристики в отношении оценки текста. Это удивительно. Это странно. Это где-то пугающе даже. Но это так. Всякие «хорошо», «плохо» и «так себе»  отходят на второй план, и вместо этого мы получаем – 30.24. И тут же «хорошо» и  прочие оценки возвращаются, потому что 30.24 – это не просто очень хорошо – это отличный показатель (даже больше – это показатель, близкий к предельно-возможно высоким). Но теперь мы уже говорим «отлично» не просто так, а опираясь на число. Мы и раньше могли сказать «отлично», но теперь мы можем  сказать это по-другому. По-научному, так сказать, насколько это слово применимо к исследованию  литературы и в гуманитарных науках в целом. По расчету, хотя и совсем не без любви.

Итак, около трети первой главы «Мертвых душ» было сочтено мной достойной специального выделения. Почти треть – это запредельно много.

(Продолжение следует)